– «Клянусь вам, Антони, покойницей мамочкой, да будет земля ей пухом, и Пресвятой Матерью Божьей, это не я. Ищите другого».
Куган? Нельсон с трудом верил своим ушам. Поэт шумит и дурашничает, но он не сволочь. Не расист.
– Слушай меня, ирландский ублюдок. – Акулло закинул ногу на ногу и подался вперед, как будто сейчас схватит Нельсона за грудки. Кралевич впервые взглянул на Нельсона. Его руки, обхватившие колени, подрагивали.
– С Антони Акулло не шутят. А особенно долбаные расисты. Молчать! – угрожающе рявкнул декан, хотя и Нельсон, и Кралевич не раскрыли рта. – У вас есть два выбора. Можете уйти по-тихому, и тогда мы сохраним вам пенсию. Или идите к адвокату. Ну как, Эзра? Что решили?
Акулло оттолкнулся от стола и тяжело вздохнул. Он вытащил из нагрудного кармана бежевый, в тон галстуку, носовой платок и взмахнул им в воздухе.
– Я дал ему немного поговорить. «Это нечестно, я их не писал, блям, блям, блям», потом сказал: «Все, приятель. Что вы решили?»
Акулло промокнул губы, посмотрел на платок, сложил его и бережно убрал в кармашек.
– Знаете, что он мне сказал? Уссаться можно. Он сказал: «Увидимся в суде». И знаете, что я ему ответил, Нельсон? Морт вам говорил?
Нельсон мотнул головой. Акулло закинул ногу за ногу, положил руку на колено и улыбнулся.
– Доставьте мне удовольствие, – сказал он. Нельсон только сморгнул.
– Доставьте мне удовольствие, – повторил Акулло.
– Ух, – протянул Нельсон.
Акулло прикрыл глаза и с ложной скромностью пожал плечами. Кралевич расстегнул нагрудный карман и вытащил матерчатый мешочек.
– Этот город, – промолвил он, – недостаточно велик для нас двоих Кралевич говорит фразами из классических вестернов.

.
Палец горел.
– Давайте я с ним поговорю, – сказал Нельсон.
Акулло скептически взглянул на Нельсона. Кралевич вытащил из мешочка бумагу, табак и начал сворачивать самокрутку.
– Думаете, у вас получится лучше?
– Нет, – пробормотал Нельсон, – просто я довольно хорошо его знаю.
Это была неправда. Он беседовал с Куганом только один раз, после университетской вечеринки, когда усаживал поэта в такси, и сказал собственно: «Не ушибите голову». Как раз когда дверца закрывалась, Куган нагнулся и сблевал Нельсону на ботинки.
– Я сделаю так, чтобы он больше не писал.
– Это он вас ко мне отправил? – спросил Акулло.
– Нет! – в ужасе вскричал Нельсон. Впрочем, почему бы Акулло не думать, что он, Нельсон, посол Кугана?
– Нет, – повторил он чуть более уклончиво. Может, и не беда, если Акулло будет так думать. – Он не знает, что я здесь. Мне просто хочется помочь факультету.
– Вам просто хочется помочь факультету.
– Обещаю, – сказал Нельсон, – что больше он писать не будет.
– Нет. – Акулло поднял указующий перст. – Не пойдет. Ему крышка. Он – история. Или он уходит, или его вышвырнут. Пусть решает. Так и передайте.
Нельсон открыл и снова закрыл рот. Все происходило слишком быстро. Он всего лишь хотел помочь Вите – и вдруг оказался втянутым в маленькую драму.
Он взглянул на Кралевича: попковбойский деконструктор облизнул бумагу и заклеил самокрутку.
– Если этот козел хочет судиться, я готов, – сказал Акулло, – но коли вы его друг, то передайте ему вот что. Всем будет лучше, если он просто уйдет. Вы поняли, Нельсон?
– М-да.
Уходи, сказал он себе, пока не увяз по самые уши. Извинись, что отнял время, и уходи.
– Я вам еще кое-что скажу. – Акулло снова обхватил ладонью колено. – Тот, кто убедит нашего друга уйти по-тихому, окажет факультету неоценимую услугу, capiche понимаете? (ит.)

? Вы ведь этого хотели? Помочь факультету?
Нельсон заморгал. Палец болел почти нестерпимо. Вот как Антони Акулло представляет себе коллегиальный дух. Нельсон для него ничто. Меньше аспиранта, потому что у него нет будущего. Сейчас декан увидел возможность его использовать, отсюда и весь интерес. Однако Нельсон не мог шелохнуться. Акулло пригвоздил его взглядом.
Кралевич поднял толстую самокрутку и смял ее в пальцах – табак и обрывки бумаги посыпались на пол. Впервые теоретик посмотрел прямо на Нельсона. Акцент его куда-то исчез.
– Неужели никто не избавит меня от этого неуемного попа Неужели никто не избавит меня от этого неуемного попа? – Слова, брошенные королем Генрихом II и воспринятые приближенными как приказ убить Томаса Беккета, архиепископа Кентерберийского (канонизирован, память 29 декабря), с которым король находился в длительном конфликте. Эта история легла в основу нескольких литературных произведений; самые знаменитые из них – «Убийство в соборе» Т.С. Элиота и «Томас Беккет» Ж. Ануя.

?
Нельсон скривился от боли. Он заморгал сначала на Кралевича, потом на Акулло. Сам того не желая, он напросился на роль в драме – проходную роль, без собственного имени. «Входит убийца», – гласит авторская ремарка.
– Я не… – пролепетал Нельсон, – я хотел сказать, что не…
– Тот, кто поможет с этим справиться, будет мне другом, Нельсон. Подумайте. – Акулло взялся за чашку. – Спасибо, что заглянули.
Нельсон встал, едва не опрокинув столик на гнутых ножках. Кралевич широко, по-балкански, улыбнулся и описал ладонью большой полукруг.
– Здорово, приятель, – сказал он. Нельсон захлопал ресницами, не находя слов.
– «Здорово» – это «привет», – пояснил Марко Кралевич. – Иногда это означает «пока».

Нельсон вышел в морозный свет фонарей. Голова кружилась, в висках стучало. Боль в пальце ослабела, хотя и не прошла совсем. Сыпал снег. Машины со свистом проносились по жидкой каше, их красные габаритные огни отражались в асфальте. Парочки под ручку спешили в кинотеатр за углом.
Нельсон посмотрел на часы и ругнулся: два часа назад ему следовало ехать в автобусе к макаронам с сыром или тунцовому супу. Бриджит будет злиться: ей пришлось одной кормить и укладывать девочек. Он застегнул парку и пошел к автобусу, но тут вспомнил, что забыл на работе портфель с девятью десятками студенческих сочинений, которые надо проверить к понедельнику. Нельсон простонал и затрусил к площади между двумя рядами одинаковых фонарей. Бриджит он позвонит с работы, скажет, что у него была важная встреча с деканом и речь шла о возможном… продвижении? профессиональном спасении? Он даже не знал, как отблагодарит его Акулло. Все, что от него требовалось, – разрушить карьеру другого человека.
Нельсон запыхался и прислонился к обклеенному плакатами киоску, прижал руку к линялой рекламе «Нет-Радио» и попытался раздышаться. Дыхалка стала совсем никудышная. Он медленно пошел вокруг киоска, держась за стену рукой. Если надо сделать грязную работу, почему ее не поручили Кралевичу? Ему бы понравилось. У него и все нужное есть. Нельсон поежился, вспоминая нож на Обеденном семинаре. Но уже тогда Куган начал первым. Нечего жалеть Кугана. Если он пишет анонимки, ему не место на факультете. Нельзя позволить, чтобы расист влиял на юные, формирующиеся умы. Он, собственно, и поэт уже не ахти. Исписался.
Теперь Нельсон снова смотрел на магазины и киоски Мичиган-авеню. Рука скользила по рекламным листкам и плакатам с лозунгами: британцы вон из Ирландии, израильтяне – из Газы, сербы – отовсюду кроме Сербии. Как они узнали, что это Куган? Что, если они ошиблись? И даже если они правы, что стоит научная свобода, что стоит постоянная должность, если человека можно уволить за мнение, пусть даже гнусное?
Снег падал на ресницы, залеплял глаза. «Это не мое дело, – думал Нельсон. – Пусть увольняют Кугана, пусть Акулло с ним судится, пусть Кралевич застрелит его среди бела дня. Анонимки прекратятся независимо от моего вмешательства. А у меня на совести не будет профессионального убийства».
Нельсон обогнул киоск и столкнулся нос к носу с Тимоти Куганом. Поэт вытаращил глаза и отпрянул назад. Куган был в заснеженном черном пальто до колен, подбородок замотан черным шарфом. Оба заметались из стороны в сторону, как комики в немом кино, потом Куган засопел и двинулся в обход киоска. Боль в пальце сфокусировалась, как в сварочном аппарате, Нельсон закусил губу, чтобы не вскрикнуть, и запрыгал на тротуаре, размахивая рукой. Шаги Кугана быстро удалялись по Мичиган-авеню. Нельсон приплясывал от нерешительности. «Не будет беды, если я с ним поговорю, – решил он. – Может, он не писал анонимок, и Акулло будет так же рад это узнать».
Нельсон обежал киоск и бросился за поэтом.
– Профессор Кутан! – крикнул он как можно бодрее. Поэт на автопилоте прошел еще несколько шагов и
обернулся: руки в карманах, голова ушла в шарф. Нельсон, улыбаясь, догнал его.
– Послушайте, – сказал он, – можно угостить вас стаканчиком?
Кутан осовело взглянул на Нельсона. Было почти слышно, как ворочаются его перегруженные алкоголем мозги.
– Конечно. – Куган пожал плечами. Нельсон пошел рядом, подстраиваясь под его шаг. Они переждали на тротуаре, пока впереди пронесется стайка машин. Снег падал между ними, как занавес. Куган искоса взглянул на Нельсона.
– Кто вы? – спросил он через шарф.
– Друг «Друг» – отвечает Макбет на слова Банко: «Кто идет?»

, – отвечал Нельсон Гумбольдт.

8. НЕЛЬСОН В НОЧНОМ ГОРОДЕ Вся эта глава, начиная с названия, отсылает читателя к «Улиссу». (Цитаты приведены в переводе В. Хинкиса, С. Хоружего.) Отсюда и настоящее время, и атмосфера подозрительности и предательства, разлитая в романе Джойса, и грубая физиологичность. В пьяной фантазии Кугана Нельсон становится Стивеном Дедалом, которого он, как Бык Маллиган, называет Клинком и иезуитом, официантка – Молли Блум, женой еврея Леопольда Блума, бармен – Буяном Бойланом. Из «Улисса» и скрещенные ключи, и П.М.Б.И.Ж, и даже ответ Кугана на вопрос Нельсона: «Почему вы сказали, что она была еврейка?» Когда Джойса спросили, почему он сделал героя евреем, Джойс ответил: «Потому что он им был».



Несколькими часами позже, в проулке, Нельсон и Куган писают на стену.
– А-а-ах! – выдыхает Куган. От кирпичей перед ними идет пар. – Простые радости бедняков.
На стене, в нескольких дюймах от Нельсонова носа, надпись из аэрозольного баллончика – многолетней давности памятник студенческого радикализма: «Да здравствует ИРА!»
– Я упоминал, – говорит Нельсон, – что моя жена – ирландка?
Он что-то собирается спросить у Кугана, собирается спросить весь вечер, но шестеренки прокручиваются вхолостую, и он не может вспомнить, в чем, собственно, вопрос. Куган оказался классным прикольщиком, отличным мужиком, джентльменом и к тому же образованным, как сволочь. Нельсона качает, струя мочи прыгает вправо-влево, словно из брандспойта. Нельсон притворяется, что тушит пожар.
– Смотри, куда целишь, Клинк, иезуит несчастный! – Куган щиплет его за руку. – Я уже крещен!
Больше ничего Нельсон не помнит. Который час. Какой день. Где он находится.
– Ой! – вскрикивает Нельсон, когда до его замедленного сознания доходит наконец боль от щипка.
Куган отступает на шаг и с церемонной важностью заправляет свои причиндалы.
– Застегнись, Клинк. Ночь молода.
Из проулка на улицу: Куган впереди, Нельсон в нескольких шагах сзади. Они уже далеко от университетского городка, в безвкусно облагороженных улочках Гамильтон-гровз, недавних рабочих кварталах. Выметенные подчистую продмаги и заколоченные обувные лавчонки чернеют между залитыми неоном спортивными барами и молодежными бистро. Нельсон на ходу медленно поворачивается вокруг своей оси, силясь понять, куда же они идут, цепляется одной ногой за другую и чуть не падает. Кутан в нескольких шагах впереди, перед скошенным окном дорогого салуна. Сразу за стеклом двое молодых гладкорожих яппи, мужчина и женщина, едят крылышки на вертеле, запивая их текилой с лимонным соком. Куган сворачивает с тротуара, привлеченный, как мотылек огнем, их буржуазным варварством: молодая пара изящно ест вилкой то, что принято держать руками.
– Мир перевернулся, Клинк, – кричит Куган через плечо. – Спорю, этот кретин ест лазанью голыми руками.
При их приближении мужчина и женщина переглядываются. За этим они и ехали сюда из самого Миннеаполиса – посмотреть колоритных гамильтон-гровзских чудаков в их природной среде. Куган не подводит. Он опирается рукой на стекло, пригвождает женщину взглядом и громко декламирует:

Одна журналистка из Дрездена
На вилке визжала как резаная,
Но мясо у ней
Становилось нежней,
А также вкусней и полезнее.

Сеньор яппи вскакивает, потрясая куриным крылышком, но сеньорита яппи удерживает его рукой. Куган уже отвернулся от стекла.
– Запиши это для вечности, Клинк, – говорит он. – Я готовлю полное собрание своих сочинений.

Нельсон и Куган пьют темный горький «Гинесс» в ирландском баре «Слив Блум», под вывеской из скрещенных ключей. Кугана здесь знают, но тем не менее обслуживают. В пятницу вечером здесь играет живая музыка: тощий мужчина с гитарой и худая длинноносая женщина со скрипкой. Куган заказывает песню, вместе с Тощим и Длинным Носом поет первый куплет «Отчаянного парня из Каслмейна» «Отчаянный парень из Каслмейна» (The wild colonial boy) – австралийская народная песня об ирландском юноше, который стал грабителем и был застрелен при задержании. В русском переводе Г. Усовой стихотворение называется «Сорванец» и заканчивается так:
Прицелился он в Кевина, с коня его свалил,
Но тут в ответ от Дэвиса он рану получил.
И третий стражник выстрелил, и наступил конец
Отважному бушрейнджеру по кличке Сорванец.

и рыдает следующие семь.
– В конце он погибнет, – шепчет Куган посреди песни, – но и этих козлов уложит.
Нельсон осознает главным образом то, что комната кренится.
Из-за стола в сортир. Неровные скрипучие доски раскачиваются, как по бурному морю из Ларна в Странрар Ларн и Странрар – города на противоположных берегах Северного пролива, Ларн – в Ирландии, Странрар – в Англии.

. Воткнувшись носом в исписанную фломастером стену над толчком, Нельсон задумывается над Вопросом без Ответа. О чем же он хочет спросить Кугана?
– Зачем я здесь? – спрашивает он у склизкой, в подтеках засохших соплей, стены.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56