Лучше быть владыкой Ада, чем слугою Неба! – Джон Мильтон, «Потерянный рай», книга 1, пер. Арк. Штейнберга.

, по убеждению Акулло, самые правдивые строки в «Потерянном раю».
Окрошка из постмодернизма с его полным отсутствием морального и политического содержания для рекламщика – вторая натура, и Акулло стал постмодернистским Панглосом Панглос – в повести Вольтера «Кандид» (1759) философ и оптимист. Ему принадлежит высказывание: «Все к лучшему в этом лучшем из миров».

, с оттенком елизаветинского «Мой ад везде, и я навеки в нем» Мой ад везде, и я навеки в нем – Кристофер Марло, «Фауст», I, III, пер. H.H. Амосова.

, говоря словами Марло, к которым он присовокупил: «Так почему бы мне этим не воспользоваться?» Гегемоническая система мира везде, вне ее ничего нет, а значит, этот мир, будучи единственным, и есть лучший из всех возможных миров. Рекламщики гораздо лучше ученых понимают, что мир состоит из дискурса, уверял Акулло, они нутром чувствуют, что истинная власть – в бесконечном манипулировании знаками. Реклама – это постмодернизм на практике, писал Акулло; непонимание Мильтона, что его главный герой – Сатана, овеществилось в слабости «Возвращенного рая» и полном политическом крахе поддержанной Мильтоном утопической революции. Нужен был рекламщик, чтобы освободить поэму от собственной слепоты Мильтона.
«В наиболее значимом смысле, – писал Антони Акулло, – я – автор «Потерянного рая».
Так благодаря собственной несгибаемой воле и умению ловко всучить товар Антони Акулло стал научной величиной и законодателем дум. После книги «На хрен свободную речь», в которой он агрессивно защищал студенческие речевые коды, его стали приглашать во все передачи, где обсуждались культурные войны и политическая корректность. Сидя в костюме от Гуччи и шелковом галстуке напротив Арианны Хаффинпен и Денниса Миллера, Антони Акулло просвещал Америку, чем занимается литературоведение на рубеже тысячелетий
– Не истиной, Билл, – чеканил он, – и не красотой. Оно занимается этиологией власти.
Когда лифт остановился, Вита сделала Нельсону знак не выходить и выглянула в пустой коридор. Берег был пуст, и Вита с Нельсоном тихонько прокрались по ковру. Вита не знала, куда девать руки. Она размахивала ими, потом прижала к бокам, потом сложила перед грудью, словно послушница по пути к настоятельнице. Нельсон не знал, куда девать ленч, и перекладывал пакет из руки в руку в тщетной попытке нести его с достоинством. Перед самой дверью Вита расправила плечи.
Став деканом, Антони Акулло едва ли не первым делом с размахом отремонтировал конференц-зал. Раньше здесь были пластик и люминесцентные лампы; теперь стены обшили темным дубом, как в кабинете какого-нибудь судейского поверенного у Троллопа. Обстановку составляли длинный дубовый стол и множество кожаных кресел. По стенам висели портреты директоров Ост-Индской компании, бессрочно переданные университету музеем. Все эти люди на портретах были подлые работорговцы и колонизаторы, но декана Акулло восхищали в них напор и деловая хватка.
Вита и Нельсон пришли первыми, если не считать рассыльного из «Остермана», жилистого бритоголового юнца с кольцом в брови. Вита замерла, увидев, как он раскладывает сандвичи, и Нельсон чуть на нее не налетел. Парнишка ухмыльнулся через плечо и продолжил выкладывать завернутые сандвичи на серебряный поднос.
– Заваливайте, – сказал он, пригнулся на низкий старт и с размаху запрыгнул животом на полированный стол. Вита шмыгнула в угол и загородилась Нельсоном. Парнишка проехался по столу и кубарем скатился на пол.
– Время мое истекло, и я вас покидаю. – Он колесом выкатился в коридор.
– Господи, – простонала Вита за спиной у Нельсона и без сил рухнула в кресло под темными портретами колониалистов в огромных париках. Нельсон сел рядом и ногой задвинул свой ленч под кресло.
– Хотите чего-нибудь выпить?
Вита мотнула головой. Нельсон все равно встал и пошел в обход стола к буфету. Там стояли серебряные цилиндры с чаем и кофе, но он налил Вите стакан воды из хрустального графина и помедлил, разглядывая художественно уложенные сандвичи. Каждый был в бумажной обертке, на которой фломастером подписали инициалы. «А. А.» лежал на самом верху. Нельсон обернулся на дверь и приподнял его, чтобы посмотреть, кто снизу.
– Нельсон! – зашипела Вита. – Да как вы можете!
– Я просто считаю их, – шепотом ответил Нельсон, – чтобы узнать, сколько будет народу.
Он взял в руку один из сандвичей – тот оказался теплым и весил больше, чем весь Нельсонов ленч. Палец без предупреждения вспыхнул огнем. Вита сдавленно вскрикнула; Нельсон, не отпуская сандвич, обернулся и увидел, что в дверь входит Вейссман в сопровождении Пропащих Мальчишек. Вейссман нес на лице широчайшую, самую дружескую улыбку. В левой руке он держал скатанную Витину статью, а правую протянул ей через стол.
– Дорогая! – вскричал он.
Вита судорожно приподняла руку. Пропащие Мальчишки застыли при виде Нельсона, а Вейссман остановился, так и не пожав Вите руки. Он обернулся к Нельсону, который держал чужой сандвич.
– У-ох, – сказал Дан.
– Снова он, – сказал Вик.
– Жулик, – сказал Боб.
Вейссман открыл и снова закрыл рот, затем повернулся к Вите и взял ее руку, все еще дрожавшую в воздухе.
– Моя дорогая. – Он задержал ее ладонь в своей. – Я с нетерпением ждал сегодняшнего семинара. От вашей статьи невозможно оторваться.
Вита пискнула. Под взглядами Пропащих Мальчишек Нельсон положил сандвич на поднос, легонько похлопав его на прощание.
– Ладно, – сказал он, обходя стол. – Вита, я, наверное, пойду.
Однако путь к отступлению теперь преграждали Марко Кралевич и Лотарингия Эльзас, которые под ручку входили в дверь. Профессор Эльзас, как всегда, была в длинной набивной юбке и свитере из корабельного каната, зато профессор Кралевич явился героем гонконгского боевика – в черном блестящем шелковом костюме, майке и черных шлепанцах. Эльзас терлась щекой о его коротко стриженную макушку. Лотарингия была рядовая внештатница и не имела права сюда приходить, но не нашлось никого, кто бы сказал это Кралевичу.
Нельсон взглянул на Виту, проверяя, видела ли она новоприбывших. Если откроется постоянная вакансия, борьба пойдет между ней и Лотарингией Эльзас. Однако Вита сидела, плотно зажмурившись. Оба теоретика скакнули к буфету и схватили по сандвичу, не читая, что написано на обертке.
Нельсон снова бочком двинулся к двери – и наткнулся на Пенелопу О, субтильную нервозную британку, специалистку в области сексуальных исследований, занимающую в университете персональный профессорский пост имени Хью М. Хефнера Хефнер Хью Марстон (р. 1926), создатель журнала «Плейбой».

. Ее взяли на факультет и учредили персональную кафедру после книги «Читая маткой: я ставлю классику на хор», в которой она излагала свои фантазии о сексе с великими писателями: с Редьярдом Киплингом в позиции «мужчина сверху», с Платоном по-собачьи, с Вирджинией Вульф на сафический манер. В результате по всей Северной Америке молодые ученые погрузились в новое прочтение литературы, втягивая безответных умерших писателей в свои все более изощренные фантазии: петтинг с Генри Джеймсом, Эмили Дикинсон в коже, менаж-а-труа между У. X. Оденом, Эрнестом Хемингуэем и Эдной Сент-Винсент Миллей Миллей Эдна Сент-Винсент (1892 – 1950) – американская поэтесса, одна из лучших мастеров сонета в современной англоязычной поэзии.

.
Пенелопа О часто появлялась с кем-нибудь из своих первокурсников, хорошеньким мальчиком или девочкой; сегодня она пришла одна, на десятисантиметровых каблуках, в черных лосинах с рисунком и спущенном с одного плеча свитере, из-под которого выглядывала черная кружевная лямка на худом бледном плече. Жила она, по всей видимости, исключительно на сигаретах и кофе, и воздух вокруг нее вибрировал на частоте никотина. Пропащие Мальчишки только глянули на нее и, как по команде, отступили к стене. Профессор О смерила Нельсона взглядом, потом живо шагнула к Вейссману и протянула руку.
– Мортон, – произнесла она с четким британским выговором. – Какая приятная встреча.
– Ваш слуга, Пенелопа, – сказал Вейссман. В полтора раза выше и в два раза шире, он обеими руками взял ее хрупкую ладонь и склонил голову. По всем возможным основаниям – культурным, идеологическим, сексуальным – они друг друга ненавидели.
Теперь Нельсон мог наконец сбежать, но, когда он протискивался мимо Виты, та ногтями больно ухватила его за локоть и усадила рядом с собой. Она вымученно улыбалась, хотя никто не обращал на нее ни малейшего внимания. Нельсон протянул ей стакан; Вита даже не заметила, и Нельсон сам залпом выпил холодную воду.
Вошел, сутулясь, Стивен Майкл Стивенс, элегантный и изможденный. Следом, к удивлению Нельсона, показались Куган и Канадская Писательница. Творческих сотрудников почти никогда не приглашали на подобные мероприятия; неловко, если при обсуждении литературы присутствует живой литератор. Куган, во всяком случае, не терялся: под материнским взглядом Канадской Писательницы он направился прямиком к сандвичам, распространяя вокруг запах виски.
За толчеей и рукопожатиями Нельсон различил в коридоре Миранду Делятур; она стояла, прижав руки к груди и закрыв глаза, как актриса перед выходом на сцену. На родной кафедре сравнительного литературоведения ее иногда называли гиеной. Нельсону казалось, что прозвище решительно не подходит такой красивой женщине; впрочем, было известно, что она неоднократно подбирала чужие идеи, обращая их в свои. В нынешней работе Миранда собиралась разнести в пух и прах Франца Кафку, разоблачив его как писателя сексистского и вторичного. «Кафка понимал тараканов, – гласила ее нашумевшая статья в „Женском органе“, – потому что был тараканом». Однако более всего Миранда славилась своей внешностью; сегодня она пришла в облегающем зеленом жакете, мини-юбке и замшевых ботиночках.
Вейссман расправил опущенные плечи и раскинул руки.
– Миранда! – возгласил он, привлекая к ней общее внимание.
– Мортон! – воскликнула та с живой неискренностью. – Я и не знала, что вы сегодня придете.
У нее был школьный выговор кинозвезды тридцатых, Клодетты Кольбер научного мира. Вейссман поднес палец к губам.
– Понимаете, – театральным шепотом произнес он, – вообще-то меня не пригласили, но я не смог усидеть, так что ни гугу.
Предпоследней явилась Виктория Викторинис: вплыла, серебристая и бесшумная, как призрак, пряча глаза под круглыми стеклами темных очков. Проходя вдоль стола, она кивала каждому и замерла, наткнувшись взглядом на Нельсона. Он чуть не вскочил, палец заболел с новой силой, но профессор Викторинис отвернулась и прошла на свое место, соседнее с председательским. Нельсон глянул на Виту: она смотрела себе в колени и остервенело кусала ногти.
Последним, выставив подбородок, вошел декан Акулло. Его черная грива была старательно уложена, черные брюки заканчивались в точности над ботинками. Он был без пиджака, но с незакатанными рукавами, так что все могли видеть золотые запонки, золотую булавку для галстука и еще одну, тоже золотую, в воротничке. От декана пахло крепким одеколоном. За ним следовал пучеглазый Лайонел Гроссмауль; рубашка на размер меньше нужного и синтетические слаксы неудачно подчеркивали сутулые плечи и широкий зад. Он тащился за деканом, как особо вредная шавка, крепко сжимая блокнот и ручку.
Акулло уселся во главе стола под портретом, на котором директор Ост-Индской компании, в чулках и шелковых панталонах, опирался на эбонитовую трость с золотым набалдашником в виде львиной головы. Декан зашептался с профессором Викторинис, а Лайонел, стоя у него за спиной, обвел комнату глазами-прожекторами. Взгляд его остановился на Нельсоне, потом переместился на Пропащих Мальчишек у стены в дальнем конце комнаты. Вейссман тем временем, легонько погладив Миранду пониже спины, отлепился от нее и тяжело сел в кресло за дальним концом стола. Лайонел нагнулся к Акулло, дождался, пока тот договорит с Викторинис, и что-то зашептал ему в ухо. Акулло откинулся на спинку кресла и положил одну руку на подлокотник, другую на стол.
– Итак, Морт, – прорезал гудение его голос, – хули вы сюда приперлись?
Разговоры смолкли, только шуршали обертки сандвичей. Все взоры обратились на Вейссмана, который небрежно улыбался, положив руки на стол.
– Спокуха, начальник! Просто мне в руки попал экземпляр Витиной статьи – вы позволите называть вас Вита, дорогая? – и я не удержался, пришел. Буду сидеть тихо, как мышка.
– Хотите сандвич? – Акулло поднял густую бровь.
– Спасибо, я поел. – Вейссман развел руками. – Умоляю, ешьте, не обращайте на меня внимания. Вы даже не заметите, что я здесь.
– Я уже заметил, – сказал Акулло.
Все собравшиеся переводили взгляды с него на Вейссмана, за исключением профессора Викторинис, которая сложила руки на коленях и смотрела в стол. Виктория ничего не ела; весь ее обед составлял стаканчик кроваво-красного томатного сока. Она взглянула на Нельсона, словно о чем-то размышляла.
Акулло кивнул заместителю.
– Дайте ему сандвич.
Лайонел, хмурясь, покинул свой пост за креслом декана, обошел стол и стал рыться в оставшихся сандвичах.
– Право, Антони, – сказал Вейссман, – в этом нет никакой необходимости.
– Отдайте ему мой. – Акулло через стол улыбнулся Вейссману.
Лайонел поднял тяжелый сандвич – деканов «Нажрусь», как заметил Нельсон – и, словно шайбу, запустил через стол. Вейссман поднял руку и остановил его ловко, как вратарь.
– Спасибо, Антони, но я правда не голоден.
Он отодвинул тяжелый сандвич. Пропащие Мальчишки подались вперед, глаза у них округлились.
– Только глянь, – сказал Дан.
– Обалдеть, – сказал Вик.
– Мама родная, – сказал Боб.
Вейссман приструнил их взглядом, и тройка отступила обратно к стене.
Все вновь посмотрели на Акулло. Декан сидел неподвижно и молчал. Нельсону представился разъяренный бандит, Роберт Де Ниро, забивающий шестерку бейсбольной битой.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56