Неизданные сцены и аспекты гражданской войны».
– Эти страницы принесли дяде только огорчения, потому что «окопавшиеся» в Саламанке испытывали его на щекотку и чуть не выиграли.
Нунчинья Сабаделье продолжает заботиться о слепом Гауденсио.
– Что плохого, если мужчина и женщина прилягут позабавиться? Думаете, слепые лишены чувств?
Гауденсио очень благодарен Нунчинье Сабаделье.
– Хочешь, сыграю «Голубой Дунай»?
– Да.
– А танго «Ира, ира»?
– Тоже.
Гауденсио нравится слушать голос Нунчиньи, очень нежный и мелодичный, и гладить ее зад.
Родич Пичичи был секретарем генерала Молы, который мог бы решительно выступить, если б не промедлил, теперь и он, и его биограф – трупы и разводят мальвы на том свете; по словам Пичичи, яростным мучителем его дяди был журналист, писавший в «Я» статьи, где объяснял, как поступать, чтобы тебя не обманули при покупке подержанного автомобиля.
– И как же?
– Знал бы я!
Раймундо, что из Касандульфов, очень опасался «окопавшихся», этих секретаришек из Бургоса и Саламанки, да и других городов тоже, с ними опаснее, чем на фронте, это самые трусливые выродки, худшие из всех. Такой хочет преуспеть любой ценой, пусть будет опозорено навеки имя его отца, ничто его не остановит, идет, усеивая путь клеветой, горем и даже трупами, мертвецы исповедуются и умирают с миром – избыток рвения, понимаешь, что хочу сказать? – избыток рвения, нужно только, чтобы начальник обратил внимание на твой патриотизм, вива Испания! Нет необходимости, чтобы дела шли хорошо и правильно, пусть идут кое-как. Нет ничего практичнее и безопаснее, чем обеспеченное прозябание, это не очень понятно, но я хорошо знаю, что хочу сказать, там, в ведомствах, все ценят, доносы, наветы, тайный сговор, у этих окопавшихся в тылу от страха полные штаны. Раймундо, что из Касандульфов, сказал артиллеристу Камило несколько дней назад, еще в Логроньо:
– Когда эта заваруха кончится, командовать будут писаря, увидишь, юристы, пресса и пропаганда, окопавшиеся хорошо организованы, вместо того чтоб идти к девкам, ведь день обдумывают свою выгоду, молятся лишь о том, чтоб их поддержали жены военных, от полковника и выше, им бы только не слышать пальбы, делают деньги и спасают шкуру, а мы не выходим из нищеты, играем жизнью, подчас теряем ее, но это неважно.
Пичичи – сержант-карлист с простреленными ногами – тоже смотрит на будущее с опаской.
– Доблестного быка всегда ведут волы, это ясней ясного, это несправедливо, тебе не кажется? Бог не должен допускать этого, суть в том, что Бог не интересуется нашими делами, пожалуй, ему все едино, когда меня прострелили, я насрал на Бога, но не протянул ноги, Бог не покарал меня, и я не протянул ноги, значит, Богу ничто не важно, но об этом молчок. Ты думал когда-нибудь о самоубийстве? Я – нет, думаю, никогда не следует убивать себя.
Время идет для всех, и Розиклер расцвела, как все женщины, то есть стала соблазнительной.
– Сегодня наставлю тебе рога, знаю с кем, Монча, ты тоже знаешь.
– Ну и шлюха же ты, Розиклер!
Время идет для всех, в том числе и для мертвых.
– А как они ухитряются знать время, если не могут смотреть на часы?
– Не знаю, я почти ничего не знаю, наверно, усилием воли.
Робин Лебосан считает, что в жизни ему не повезло.
– Может, дома было бы лучше, но я не мог ужиться в семье, Монча, хочу сказать, в моей семье все слюнтяи, я никогда не пытался жить в городе и за это расплачиваюсь, мои родные – законопослушные, скучные, невеселые, не очень добрые, мои родные сплочены только внешне, убивают время, замораживая себя косноязычной болтовней с попами и монахами и нагнетая в себе желчь и брюзжанье, моя семья – как Венеция, Монча, как город Венеция, что живет воспоминаниями и постепенно и безнадежно тонет, того не замечая, в моей семье много лет ничего не замечают, что бы ни происходило, может быть, так лучше.
Робин Лебосан, закончив речь, заснул, сеньорита Рамона вышла на цыпочках из комнаты, чтобы не нарушить его покой.
– Правда в том, что нам обоим не слишком везет. Адела и Георгина, кузины Мончо Прегисаса, у которого деревяшка вместо ноги, танцуют в обнимку с сеньоритой Рамоной и Розиклер.
– Хочешь, высуну грудь из корсажа?
– Нет, лучше сними блузку.
Красный Крест присылает сообщение, что моя тетя Сальвадора, мать Раймундо, что из Касандульфов, умерла в Мадриде естественной смертью, мой дядя Клето очень высоко себя ценит и играет джаз почти восхитительно, негр из Нового Орлеана не исполнил бы лучше.
Раймундо, что из Касандульфов, вообразил, что индивидуум более юный и, пожалуй, чуть более культурный, чем сеговиец дон Атанасио Игеруэла (розенкрейцер), мог бы сказать примерно следующее:
– Официальный бюллетень хуже самой войны, нельзя говорить этого, но это божья правда, не сомневайтесь, официальный бюллетень – оружие говнюков, это они будут числиться великими победителями лет пятьдесят или больше, конгрегации умеют добывать деньги, распределять барыши и отмечать юбилеи, но прежде всего умеют пользоваться доступным им оружием: приказ конфисковать и уничтожать книги порнографические, марксистские, атеистические и в общем развращающие (болезнь души порождается чтением), постановление об отмене совместного обучения (разврат), распоряжение о подчинении муниципалитетов гражданским губернаторам (все на алтарь единства), указ о чистке аппарата (обществом не должны управлять предатели), объявление культа Девы (римское приветствие заменяется словами: Аве, Мария!), установление предварительной цензуры прессы, книг, театра, кино– и радиовещания (не следует путать свободу с распущенностью!), наконец, запрещение свободы союзов и ассоциаций (семя раздора!), отмена гражданского брака (узаконенный разврат!), запрещение пользоваться именами, которых нет в святцах (крестовый поход против язычества!), строгость станет уздой, которой требует история Испании.
Бедному Игеруэле в голову не пришло бы ни это, ни что-либо подобное, Игеруэла не слишком много думал, мало разговаривал, но Раймундо, что из Касандульфов, нужно было приписать речь кому-нибудь.
Псы Таниса Гамусо, брата Бальдомеро Афуто, храбры и спокойны, никогда зря не кинутся, Кайзера тяжело изранил волк, пришлось помочь ему умереть, горько, но другого выхода нет. У Таниса Гамусо также четыре щенка – Вольворета, Перла, Мейга и Флор, он их не берет в горы, дорого стоят и могут попасть в беду, да и мать будет беспокоиться, с ума сойдет. Таниса зовут Перельо, потому что он – сущий черт, при случае действует лучше и быстрее кого-либо во всем краю. Жена Таниса зовется Розой, она дочь Эутело, Сироласа, сборщика налогов, которого вытолкали из дома Паррочи за то, что плюнул в лицо слепому Гауденсио, Сиролас очень боится зятя, знает, что в один прекрасный день тот раскроит ему рожу.
– Почему не лезешь к Танису, дерьмосборщик? Почему боишься связаться с человеком, у которого есть глаза, несчастный?
Перельо очень любит купаться голышом в мельничном пруду Лусио Моуро, иногда бултыхается с ним дурочка Катуха Баинте.
– Спасайся, девочка, утонешь!
В одно дурное утро Лусио Моуро нашли мертвым на дороге в Касмониньо, горе раздается щедро, ясное дело, в мире горя с лихвой, мельника похоронили, его обильно оплакала Катуха Баинте, дурочка из Мартиньи.
– Он был очень хороший человек, никогда не кидался камнями, был хозяином воды и всех цветов на берегу, нарциссов тоже, корзины у него выходили очень хорошо, крепкие и красивые, я знаю, кто его убил, и увижу его когда-нибудь мертвым.
Роза очень небрежна, дети у нее ходят грязные и сопливые, Танису все равно, детям – тоже, ходить грязными вошло в привычку.
– С моими псами могу встретить кого хочешь: льва, медведя, пантеру, мои псы никогда не боятся, потому что очень сильны, у них сила бежит по жилочкам.
Сам Танис Гамусо сильнее всех в округе, может одной рукой остановить коня, убить его ударом кулака в шею или в грудь, прервав кровообращение, ему смешно от своей силы. Ни Марта Португалка, ни Анунсиасьон Сабаделье, никто из девок Паррочи не хочет Эутело Сироласа, тестя Таниса Гамусо.
– По мне, может умереть от нужды или даже от проказы, не помогу и не посмотрю в лицо.
У Таниса есть также собаки-пастухи, умные, как крысы, быстрые, как сороконожки, он их не считает и не зовет по имени, не стоит труда, они дешевы, родятся, бегают, умирают, все без помех, очень умело поднимают дичь, чтобы борзые хватали, когда могут. Роза любит выпить, у каждого свои пороки, каждый лелеет свои пороки, поддерживает, чтобы не завяли, Таниса Гамусо не жалит ни крапива, ни гадюка, ни скорпион.
– Может, у него кожа толстая?
– Нет, просто он терпит, твой дядя дон Клаудио Монтенегро тоже не давал себя ни жалить, ни одурманить, это у кого есть, у кого нет, когда он понял, что за ним придут, окружил дом волчьими капканами, поставил по крайней мере семь, это дерьмо Венсеслао Кальдрага попал в один, и твой дядя три дня его продержал там, щиколотка стерлась до мяса, показалась кость, остальные разбежались как зайцы и потом молчали.
– Как мертвые?
– Да, сеньор, как мертвые.
Раймундо, что из Касандульфов, выписали из госпиталя Нанкларес де Ока, не держать же его там всю жизнь, Игнасио Аранараче, Пичичи, сержанта-карлиста, тоже, он прихрамывает, но живой и довольный, о бедняге Чомине Гальбарра Ларраоне нельзя сказать того же, он жив, но слепой и безрукий.
Время проходит, годовщины тоже, остается ложь; каждый раз, когда националисты берут город, тыловики высыпают на улицу праздновать, уже остается мало городов, дело скорей всего идет к концу, в битве при Альфамбре солдаты падали как мухи, Адриан Эстевес Кортове, Табейрон, погиб на мадридском фронте, пулемет сделал из него сито, у нас, переживших войны, пунические, бурскую, европейскую, мелильскую, гражданскую – это гражданская, – в сердце список погибших, и каждое утро, содрогаясь и с угрызениями совести, мы видим в тусклом зеркале Изабеллы и Фердинанда всех испанцев; Долоринья Монтесело Трасмиль, младшая из семи Алонтра, полностью оправилась после аппендицита, теперь приятно посмотреть, здоровая, как яблочко, десятая часть молодежи погибла, выжившие утешаются, думая, что на каждого придется по четыре бабы. Взятие Теруэля. Агирре, не знаю по имени, умер в госпитале в Логроньо, на койке рядом, его ранило при отступлении из Теруэля; Фатима Мавританка, в заведении Феррены, вспоминает своего друга Салема бен Фараха, он не дал себе отрезать ногу, предпочитая смерть увечью, может, и правильно; Игнасио Араухо Сид, жених Клариты Мансанедо, умер в Бельчите, недалеко ушел, умер, желая смерти; беженцы из красной зоны, которые не нашли приюта в городах, вы получите дешевые жилища в Галисии, потоплен наш крейсер «Балеарес», Кармело Мендес, второй муж Георгины, погиб под Овиедо, угодили в висок, все равно что оскальпировали; однажды холодной ночью Басилиса Дурочка, самая отчаянная шлюха в Галисии, сказала Хавьерито Пертеге, почти педерасту, мы, женщины, сделаны лучше мужчин, тебе не стыдно, что яйца висят? А Хавьерито Пертега ответил, я не виноват, а ты – бесстыдница; сохранишь здоровый обычай одеваться по-христиански – спасешь отечество, решайся, женщина! отвоевание Бельчите; Перпетуо Карнеро Таскон, сын дона Перпетуо Карнеро Льямасареса, богатого леонского коммерсанта, что оставил по завещанию коллекции вееров, марок и золотых монет Парроче, умер в горах Алькубьерре, попали в ногу, рана легкая, но не сразу эвакуировали, и он истек кровью; мальчики и девочки должны с двух лет носить купальные костюмы, целомудрие следует оберегать с рождения; переходим Эбро; Флориан Соутульо Дурейхас, полицейский и музыкант, умер при взятии Теруэля, пуля попала между бровей; монсеньору Олагея, епископу Памплоны, надоело просить о прекращении кровопролития; взяты Лерида, Балагер, Тремп, Тортоса, долина Аран; Исидро Суарес Мендес, тот, что грабил мертвецов в госпитале Логроньо, погиб под Бурианой, купался в море, и каждый раз, когда высовывал голову, в него стреляли, умер, утонув; видите этого сеньора в галстуке и очках? хорошо видите? ну, это мой дядя Лоренсо, может испускать газы, когда хочет, два, три, пять раз, сколько хочет, испанская женщина, тебя не должны украшать нечистые моды предательской объевреившейся Франции; введены нормы, ограничивающие количество банкетов; глупые шлюхи никогда не выйдут из нищеты, их хорошо используют, Хоакина – глупая шлюха, сразу видно, и вся одежка на ней заштопана, груди, как сладкие дыни, но это ничего не стоит, у глупых шлюх нет выхода, пусть их! испанец, помни всегда, обед из одного блюда не немецкая новинка, а испанская традиция; взяты Кастельон и Бурриана, сержант пехоты Паскуалиньо Антемипь Качисо погиб в Пегериносе, шоколад и табак, которые продолжает посылать Басилиса Дурочка, его «военная крестная мать», съедят и искурят, добро не должно пропасть; Инесинье Алонтре один мавр дал слабительное, от этого никто не умирает, правда, но ей было очень плохо; сеньориты, претендующие на патриотическую службу, носят испанские мантильи; наступление на Эстремадуру, взяты Дон Бенито, Вильянуэва де ля Серена, Кастуэра; Урбано Рандин Фернандес, солдат интендантской службы, погиб в Хараме, ставил ловушки кроликам, его дело, но сам не уберегся, его поймали. Почему нам не выкурить трубку? Я сыт по горло понуканиями и инструкциями; остается в силе запрещение появляться в общественных местах женщинам, занимающимся торговлей телом; красные перешли Эбро, нужно уповать на Бога, Рикардо Васкеса Вилариньо, жениха тети Хесусы, это только так говорится, убили при взятии Сантандера, нет, не при Сантандере, это случилось в Теруэле, первого января 1938-го, в тот день убили также майора Хуана Барха де Кирогу, командира «Знамени Галисии», Рикардо Васкесу влепили пулю в сердце, как говорят, Марта Португалка хранит три бриллианта и три рубина в жестянке, с которой никогда не разлучается, и никто о ней не знает, гражданский губернатор Вальядолида не рекомендует присутствовать при расстрелах: в эти дни, когда военное правосудие совершает печальную миссию, исполняя свои приговоры, можно видеть необычную толкотню там, где осуществляются эти акты, среди зрителей – малолетние мальчики, юные девушки, даже некоторые дамы… присутствие этих лиц мало говорит в их пользу и т.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27