Что такое конец света? Для меня он уже настал.
Дядя Клаудио Монтенегро говорит, что участвовал в Grand National в Ливерпуле, в 1909-м; может, и так, дядя часто врет, но говорит и правду, которой обычно никто не верит, он сел как-то на жеребца в яблоках, уникального скакуна, Пити Сэнди, № 21, но упал на шестом препятствии, сломал ключицу, может, и правда, святой Макарий помогает в лотереях и картах, но мало значит на скачках, у Ласаро Кодесаля, что погиб в Марокко, были синие глаза, и у дяди Клаудио тоже.
Уже больше недели нет дождя, и горлицы спокойно купаются в лужах, ружья конфисковала полиция. Раймундо, что из Касандульфов, говорит нашей кузине Рамоне:
– Записаться я не запишусь, в этом нет смысла, я говорил с Робином и думаю, как он, люди потеряли голову, это очень опасно, я боюсь за старшего Гамусо, Бальдомеро Афуто, потому что Фабиан Мингела, хотя ты и не веришь, – выродок, прости за выражение; ты очень красива, Монча, дашь кофе? Чего не хватает, так это командира, мало-мальски приличного и здравомыслящего, народ потерял уважение к обычаям, бедная Испания, как хорошо могло бы здесь быть! Ты помнишь слепого Гауденсио, брата Адеги?
– Ты имеешь в виду того, что в этом заведении в Оренсе?
– Да.
– Если не ошибаюсь, хорошо играет на аккордеоне.
– Так вот, позавчера его ударили палкой, потому что не хотел играть то, что приказывали. Моучо разгуливает по Оренсе как победитель, за ним кто-то стоит.
– Дать тебе немного коньяку в кофе?
– Да, спасибо.
– Поставить музыку?
– Нет, не нужно.
Безногий Маркос Альбите доволен, он кончил для меня святого Камило.
– Хочешь посмотреть твоего Сан-Камило? Я его уже закончил, не мне об этом говорить, но это лучший Сан-Камило в мире, говорят, у него лицо глупое, ну, ты знаешь, что за лица у святых, когда перестают творить чудеса; хочешь, позову Сеферино Фурело благословить его?
– Ладно, так всегда лучше.
Деревянный Сан-Камило, которого мне сделал Маркос Альбите, очень хорош, лицо глупое, но, пожалуй, он глупый и есть, это, вероятно, больше подходит для чудотворца.
– Большое спасибо, Маркос, очень красиво.
– Правда нравится?
– Да, очень.
В Оренсе летом очень жарко, жарче даже, чем в Гуаякиле.
– Не слишком ли много чужаков в этом году?
– Да, по-моему, больше чем когда-либо. Гауденсио, после того как его побили, лежит больной, за ним ухаживает Анунсиасьон Сабаделье, Нунчинья, ее зовут также Анунсией, она убежала из дому в Лалине, чтобы посмотреть мир, но дальше Оренсе не пошла.
– Больно?
– Нет, чувствую себя хорошо, вечером вернусь в салон.
– Полежи до утра, отдохни еще немного, будет лучше.
Свиная кожа на лбу Фабиана Мингелы выглядит как полированная. Фабиан Мингела похож на недоноска, который вечно растет и не вырастает, но хочет казаться шикарным и элегантным.
– По-твоему, у нас на небе может быть нежелательная встреча с ним?
– Нет, милая! Что за глупости! На небо так просто не попасть, тем более со свиной кожей на лбу, с такой меткой ангелы не пропустят, можешь не волноваться.
Португальская племянница Роке Марвиса, дяди Афуто Гамусо, следовательно, его кузина, приготовила отвар козьей травы, чтобы Афуто миновала любая беда, но впоследствии не подействовало, видно, чего-то не хватило, козьей травой пользуются ласточки Святой Земли: если какой-нибудь еретик вздумает обварить их яйца кипящей водой, чтобы погубить, ласточки кладут в гнездо козью траву, и яйца воскресают; если пучок травы кинуть в реку, только не против течения, то она велит заговоренным показать спрятанный клад; заговоренные могучи, но послушны и всегда согласуются с волей Божией, заговоренные охраняют три клада – мавров, готов и монахов, но если им прочесть заклинание Киприанильо, отдают сокровища, не сопротивляясь; если заговоренный отбросит облик дракона или змеи, то становится призраком и со свистом уносится прочь.
Убийца дон Хесус Мансанедо очень смеялся, рассказывая, как умер Иносенсио Сольейрос Нанде, отец Розиклер.
– Как перетрусил! Когда я его спросил, исповедуется он или нет, стал плакать, я его поставил на колени, чтобы проучить.
Версия дона Хесуса Мансанедо лжива, Иносенсио Сольейрос держался как мужчина и умер достойно, у него руки были связаны за спиной, когда дон Хесус направил на него пистолет, поставил на колени и стал бить в почки; Иносенсио назвал его выродком и плюнул в лицо.
– Убей меня, если ты не выродок! – сказал он. – Ты меня не убиваешь, потому что ты душегуб, это ясно.
Иносенсио умер не исповедовавшись, но никто и не привел к нему священника отпустить грехи, дон Хесус Мансанедо записал в своем блокноте ложь; нет, Иносенсио умер без покаяния, дон Хесус – лгун, как подумаешь, это самый меньший из его грехов, у дона Хесуса была дочь Кларита, жених ее бросил, потому что почувствовал отвращение, есть очень щепетильные люди, им стыдно, даже когда прочие отбрасывают стыд.
– Я иду защищать родину, Кларита, не пиши мне, скорей всего меня убьют.
Когда убили отца, Розиклер уехала в деревню и не носила траур, властям не нравится, когда соблюдают траур по некоторым покойникам.
Бенисья, дочь Адеги, очень хорошо готовит фильоас и разливает вино голая, с древней языческой мудростью.
– Так, по-моему, лучше. Хочешь, пущу вино через груди.
– Да, спасибо тебе, потому что мне немного грустно. Газеты обращают внимание на детали: Фулано Такой-то отказался принять помощь религии и умер без надежды, в то время как Менгано Такой-то исповедался и причастился с большим рвением и умер счастливым и примиренным. По обычаю, и примиренные, и беспокаянные попадают на кладбище святого Франциска, смерть к смерти летит. Мы, Гухиндесы, всегда любили драться во время паломничества, но теперь мы слегка чокнутые.
– Мне все осточертело, – жалуюсь я Робину Лебосану, – это ни с чем не сообразно, это как чума. Кто бы мог образумить людей и ввести немного порядка в этот круговорот?
– Знал бы я, кто!
Бывшего министра Гомеса Парраделу схватили в Верине, облили бензином и подожгли; по словам Антонио – никто не знает, что за Антонио, – тот, умирая, исполнил нечто вроде пляски смерти.
– А что за Антонио?
– Я уже сказал, никто не знает, за кого он, возможно, его забили палками, это скорее всего, таких всегда приканчивают палками.
Фабиан Мингела (Моучо) привез себе из деревни Розалию Трасульфе.
– И, кроме всего, молчи, ты здесь, чтобы развлекать меня и молчать, понимаешь?
Розалия Трасульфе на все соглашалась, Дурная Коза никогда не была дурой.
– Я жива, а Моучо кончил, как кончил; по-моему, каждый кончает жизнь смотря по тому, как прожил, иногда нет, но почти всегда так.
У Робина Лебосана обедает его кузен Андрес Бугалейра, только что приехавший из Ля-Коруньи.
На площади Ремесленников сожгли книги Барохи, Унамуно, Ортеги-и-Гассета, Мараньона и Бласко Ибаньеса, это ясно, но оставили Вольтера и Руссо, видно, не так звучат.
Газета сообщает: «На берегу моря, чтобы оно унесло остатки гнили и пачкотни, сожгли горы книг и листовок преступной антииспанской пропаганды и омерзительной порнографии».
– Видел Эсперансу после того, как убили ее мужа?
– Нет, она велела сказать мне, чтобы не заходил к ней. Андрес, кузен Робина Лебосана, хотел пробраться в Португалию.
– Если есть деньги и можешь быстро дойти до границы, хорошо, из Лиссабона проедешь в любую часть Европы, но если денег нет, иди с оглядкой, пограничники всех заворачивают, передают их в Туе – плохое место.
Чело Домингес из Авелайноса, жене Роке Гамусо, все бабы завидуют.
– Чтоб Господь призвал нас всех причастившимися, аминь – говорят, у Роке каральо величиной с шестимесячного лисенка.
– Ну что ты болтаешь! Все каральо одинаковы.
– Э, нет уж, есть такие, что увидеть их – счастье, есть и другие, похожие на дождевых червей.
– Это, милая, все относительно.
– Относительно чего?
– Чего, чего! Дура ты, что ли?
Мончо Прегисас, тот, что с деревяшкой, с мучительной тоской говорит о тете Микаэле:
– Храню золотые воспоминания детства, пастилки, кофе с молоком, печеные яблоки, дремлющие кусты роз, постель, что мне стелила тетя Микаэла… бедняжка была очень ласкова, шалила со мной, чтобы пробудить мой дух, интерес к жизни и жажду познать мир.
– Не говори глупостей! Она с тобой шалила потому, что ей это нравилось, это всем им нравится.
Адела и Георгина, кузины Мончо Прегисаса, танцуют танго с сеньоритой Рамоной и Розиклер.
– Хочешь, сниму блузку?
– Сними…
Моя тетя Сальвадора, мать Раймундо, что из Касандульфов, в Мадриде, о ней ничего не известно, коммуникации прерваны, в лучшем случае получаем известия через Красный Крест. Дядя Клето продолжает изображать джаз, тети Хесуса и Эмилита кажутся замороженными, а может быть, и впрямь заморожены.
– Какой ужас, какой ужас! Клето целый день стучит, чтобы у нас болела голова, не знаем, почему не запишется в «Крестоносцы Оренсе» и не оставит нас в покое.
Тети Хесуса и Эмилия получают пропагандистский листок: «Галисийская женщина, подумай, что никогда не были так актуальны слова Кеведо: женщина – орудие для сокрушения королевств (Боже, какая пошлость!), в этих словах конденсируется сила твоего влияния на мир».
– Ты это понимаешь?
– Ну, не очень, и потом, мне кажется, что следовало бы написать «сеньора», а не «женщина» – велик ли труд? По-моему, они хотят, чтобы мы вязали свитера, вот увидишь.
Веспора, сука моего дяди Клето, ночи напролет воет, ясно, чует в воздухе смерть, тети Хесуса и Эмилия, полные тайных предчувствий, молятся, как никогда, шепчутся, как никогда, и мочатся все чаще и обильнее, суть в том, что потеряли всякую способность удерживаться, видимо, мочатся без устали, и дом воняет как общественный писсуар.
– Пахнет кошками.
– Да, кошками! Воняет старыми засранками.
– Боже!
Дохлые зверьки, висящие на винограднике пономаря, постепенно разлагаются, уже никакого вида нет.
– Из-за конкуренции?
– Конечно.
Долорес, служанка попа церкви Сан-Мигель де Бусиньос, дона Мерехильдо, спрятала Алифонсо Мартинеса, телеграфного служащего, его не нашли, когда принялись искать.
– Здесь не проходил?
– Нет, чтоб мне умереть на месте! Дон Мерехильдо сказал Алифонсо:
– Пережди грозу, а пока не высовывай носа, это не может длиться всю жизнь.
– Да, сеньор, спасибо, кого я боюсь, так это Фабиана Мингелу (Моучо из рода Каррупов), говорят, он идет сюда с кучей портупей.
– Брось, в деревню он не пойдет, увидишь, пока я здесь, не пойдет.
– Ваши слова да Богу в уши…
Марикинья жила в деревне Тохединьо, приход Парада де Отейро, муниципалитет Вилар де Сантос, в Лимии, это было давно, при маврах. Ворона арестанта Мануэлиньо Ремесейро Домингеса зовут Мончо (как кузена, что умер от чахотки), было приятно следить его полет. Марикинья – юная пастушка, бедная и красивая – каждое утро пасла корову, двух овец и трех коз в месте по имени гора Кантариньяс. Ворон Мончо учится свистеть, знает уже несколько тактов мазурки, которую слепой Гауденсио играет только когда хочет. Мать Марикиньи – вдова, в ее доме хорошо знали запах нищеты и тревог. Дон Клаудио Допико Лабунейро – учитель, теперь для учителей плохая пора, путается с доньей Эльвирой, хозяйкой дома, кажется, спит и со служанкой, Касторой.
Аргентинские родичи Розиклер, которые называли радиолу витролой, уехали в Буэнос-Айрес, когда дон Хесус Мансанедо записал в блокноте об отце Розиклер, Иносенсио Сольейросе Нанде: № 37, 21 октября 36-го, служащий банка «Альто дель Фуриоло» умер, покаявшись (ложь!); они сказали, что уедут, и уехали, по-моему, поступили правильно.
– Произойдет бойня, никому не известно, кто спасет шкуру, а кто нет, будет пожар Трои, мы здесь не останемся, это дело самих испанцев.
Тетя Хесуса недавно заболела, заболела серьезно.
– Ты звал врача?
– Да.
– Что он говорит?
– Ну, что бедняжечка стара, очень одряхлела, ничего особенного нет, просто стареет, и сердце постепенно сдает.
– Боже правый!
Когда я отправился навестить ее, все нашел очень таинственным, собака Веспора уже не в силах столько возвещать смерть, дядя Клето играет только «Меня не убьешь помидором», раз за разом, сто, а то и сто пятьдесят раз на день, под конец сам не слышит, это как гул ветра в дубах. Тетя Эмилия и дядя Клето спорят из-за места на кладбище для тети Хесусы, она еще не труп, но может стать им в любой момент.
– Фамильный склеп полон, а мы сейчас не можем тратиться, это не ко времени.
– Да, но не хочешь же ты вышвырнуть останки наших предков в реку?
– Я ничего не хочу, но скажи, как нам поступить. Тетя Эмилия верит в долг потустороннему миру, в уважение к безупречной добродетели.
– Ты никогда не должен забывать, Клето, что Хесуса, как и я, одинока. Это еще хуже, чем оставить Лоурдес в Париже!
Дядя Клето смотрит на Эмилию взглядом гипнотизера.
– Ну и скотина ты, сестра, прямо ослица.
Тетя Эмилия рыдает, а дядя Клето выходит, насвистывая, предварительно пукнув, как обычно.
Известия, приходящие отовсюду, не очень утешают, вроде сообщений о чуме египетской, в головах помутилось, и люди стали сбиваться с толку.
– Наши, националисты, взяли Бадахос.
– Почему говоришь «наши»?
– Не знаю, а как сказать по-твоему?
Мисифу, что из Саморы, явился в Оренсе незваный и начал приказывать всем, видно, рожден начальником.
– Он слегка косит, правда?
Пожалуй, но мало кто решится смотреть на него. Мисифу, Усач, так его прозвали, а имя его – Бьенвенидо Гонсалес Росинос, был торговым экспертом. Мисифу низкоросл, но очень подтянут и шустр, если рядом никого, даже кажется высоким. Дон Брегимо Фараминьяс не любил низеньких, делил их на две большие и очень определенные группы: те, которых курица может клюнуть в зад, и те, кому на ходу нужно петь, чтобы на них не наступили.
– Все плохи, и те, и эти, одни хуже других. Карликов нужно запретить.
– Да, сеньор.
Мисифу был организатором, вдохновителем и первым главарем «Отряда зари», который действовал по очень торжественному ритуалу, похожему на итальянский. Мисифу убили кинжалом на крыльце Паррочи. Гауденсио знал кто, но не хотел сказать и, как слепой, мог увильнуть.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27