Адега была невестой Мончо Прегисаса, потом разошлись. Адега часто говорит:
– Того, кто проливает кровь, Господь лишает крови и обезглавливает, по воле Божией он умрет, блюя кровью, Господь не прощает убийц, спрячься хоть под камнем, найдет всегда, у Бога память хорошая, и для этого он придумал Ад.
Раймундо, что из Касандульфов, встретил очень гордого собой Фабиана Мингелу, Моучо.
– Не делай никаких глупостей, Фабиан, помни, что мы все здесь знаем, городишко очень маленький.
– Я делаю что хочу, и ты мне не указ.
– Ладно.
Раймундо говорит нашей кузине Рамоне, что озабочен, так как дела приняли дурной оборот.
– Бальдомеро Афуто не хочет прятаться, по-моему, зря, люди с оружием в руках всегда делают глупости, лучше бы отправить его в Селу, в дом Венсеасов, я с ним говорил, он не хочет, а ты знаешь, Села у самой португальской границы.
Болонки в старости плохи, шерсть выпадает, песик Уайльд уже стар. Раймундо подарил нашей кузине Рамоне русскую борзую, откликающуюся на «Царевич».
– Не поменять ли имя?
– Нет, не думаю, посмотрим, как пойдет.
Кот Кинг тоже не молод, но так как холощен, не очень состарился и хорошо переносит события, попугай Рабечо то и дело влезает на жердочку и слезает, перья потускнели, ясно, здешний климат не для него; у попугайчика имени нет, звали его Рокамболь, но недавно стал безымянным, ну и дела! – попугайчик, когда не мерзнет, кричит: Королевский попугай – для испанцев, так и знай! Репертуар небольшой, но он знает и литанию Сан-Розарио.
– По-моему, – говорит Раймундо, – женщины должны идти на войну, только так войны можно прикончить, женщины ближе к земле, чем мужчины, у них больше здравого смысла, они практичнее и гибче, сразу поняли, что война – глупость, которая губит все: разум, здоровье, терпение, бережливость, вплоть до жизни, в войне каждый что-то теряет, никто не выигрывает, даже победитель.
– Вижу, ты пессимист.
– Нет, милая, я озабочен.
– Хочешь, чтобы выключила радио?
– Да, поставь пластинку.
– Танго?
– Нет, вальсы.
Нетопырь – зверек с сильно развитыми инстинктами и умеющий многое, нетопыри стоят одною ногой на земле, как демоны – охотники за душами, другою – в аду, как демоны, правящие душами, нетопыри иногда приносят в душу желание поживиться за счет ближнего.
– Продолжай.
– Ладно, продолжаю, больные, пленные, арестанты, вплоть до мертвецов, везде и всегда одинаковы, да пропадите все вы пропадом со своими маниями, угрызениями совести, страхами, муками, болью в сердце – вон! Смерть свисает с ветвей самых высоких и тонких, замшелых и покрытых плесенью, омерзительно видеть, как она раскачивается, словно удавленник, над масляным пятном Иберийского полуострова.
– Хочешь, потанцуем?
– Потом.
Бледные мертвяки идут, разбрызгивая смерть из лейки смерти, но, когда Бог пожелает, тоже гибнут, а те, что рыдали, но выжили (человек может многое вытерпеть), сажают за каждого мертвяка орех, чтобы у кабанов всегда были свежие. Обезьянка Иеремия день ото дня все проказливее и недужнее, хотя не один лишь зверек в этом виноват, сеньорита Рамона чувствует, что не в силах защитить его от Розиклер.
– Тысячу раз говорила тебе, не шали больше с обезьянкой, не видишь, что бедняжка кашляет без остановки?
Черепаху Харопу месяцами не видно, покажется только в жару, конь Карузо вынослив, единственная тварь во всем доме, не подыхающая с тоски, старик слуга Этельвино выводит его каждое утро поразмяться немного, также чистит его.
По вечерам, когда солнце садится, донья Хемма говорит мужу:
– Дай немного анисовой, Теодор, дышать тяжело.
Донья Хемма несимпатична, невеликодушна, зато нечистоплотна и набожна или наоборот, если хотите. У доньи Хеммы бурное прошлое, но теперь она читает «Радость матерей. Размышления для матери-христианки» достопочтенного падре Сакео, Мантекон, Уэльва, 1920. Донья Хемма страдает коликами в прямой кишке и борется с ними ваннами с ромашкой.
– По-моему, анисовая тебе вредна, Хемма, раздражает задний проход.
– Ты, заткнись!
– Ладно, как хочешь, колики твои. Какой кошмар, ну и нравы!
Дона Теодосио в купели назвали Касиано, потом, при таинстве конфирмации, поменяли имя. Донья Хемма и дон Теодосио живут в Оренсе, на площади Сан-Косме, там, где скончались ее родители, дом заражен тараканами, похож на сельву, уборная десять лет засорена, каждый раз нужно два ведра воды и щетка, плиточный пол на галерее разрисован линиями, углами и крестами, на каждой плитке четыре луча и четыре угла, каждый угол из двух лучей, продолжаясь, они образуют еще три угла, один на север (или на юг), другой на запад, третий на восток, дон Теодосио старается не наступить на лучи, углы и кресты и, ясное дело, ходит всегда наклонясь и зигзагами; когда дон Теодосио посещает Паррочу, проходит прямо в кухню.
– Виси есть?
– Она занята, дон Теодосио, думаю, что задержится, она уже довольно долго с доном Эсекиэлем, из Монте де Пьедад, хотите, позову Ферминиту? Дон Эсекиэль тяжел на подъем.
– Нет, нет, лучше подожду, спасибо.
– Как желаете, ваша воля.
Гауденсио играет на аккордеоне печально, звуки не столь чисты, как обычно, Гауденсио иногда грустен и несколько озабочен.
– Разве люди не сошли с ума?
– Не знаю, во всяком случае, близко к этому. Донья Хемма родилась в Вильямарине, у ее родителей была фабрика газированной воды «Эспумосос Вилела» и другая, минеральной «Ля Собрейрана», они себя оправдывали блестяще, пока дон Антонио, глава семейства, не изобрел мясной сок «Экскавакон», концентрированный экстракт говядины, и санитарная инспекция не закрыла фабрику, так как использовались собаки и ящерицы, и семья разорилась. В заведении Паррочи с доном Теодосио невероятно предупредительны.
– Желаете, позову Марту Португалку, согреть вас?
– Очень благодарен, сударыня! Вы всегда любезны и внимательны.
– О чем речь, дон Теодосио! Я хочу одного – угодить хорошим друзьям.
Виси – из Пенапетады, в Пуэбла де Тривес, но говорит как андалуска, еще не совсем хорошо, но учится. У Паррочи три драгоценные коллекции – вееров, марок и золотых монет, их завещал ей дон Перпетуо Карнеро Льямасарес, коммерсант из Леона, в неразберихе паломничеств случаются редкостные события, жаль, что эта история останется незаписанной. Парроча не может придумать, что будет с коллекциями после ее смерти.
– Сказали бы мне, кому можно доверить, я бы все тому завещала. Детей у меня нет, родные знать меня не хотят, тем хуже для них. Ясно, не могу оставить их первому попавшемуся, церкви тоже – мелкие жулики! В конце концов оставлю девочкам, они все продадут и поделят деньги; вообще-то мне бы хотелось, чтоб меня похоронили в манильской мантилье с веерами и монетами, но не с марками, нет, в конце концов могилу разграбят.
– Без сомнения.
Гауденсио заказывают пасодобли, много пасодоблей, кабальеро кричат: Вива Эспанья! – и просят пасодобли, много пасодоблей.
Дон Хесус Мансанедо, трижды проклятый убийца, очень аккуратен, порядок есть порядок, он записывает убийства в книжечку, пронумеровывает свой личный счет: дата, имя, фамилия, профессия, непредвиденные инциденты, инцидентов почти не бывает: «№ 37, 21 октября 36 года, Иносенсио Сольейрос Нанде, служащий банка «Альто де Фуриоло», умер, исповедовавшись. Иносенсио Сольейрос Нанде – отец Розиклер, вот последствия того, что называешь дочку Розиклер!»
Фабиан Мингела Каррупо – прохвост, Фабиан Мингела не совсем карлик, он просто небольшого роста, все Каррупо – маленькие и тщедушные, есть мелкие и средние жулики, но много и прохвостов, рядом с доном Хесусом Мансанедо Фабиан Мингела – ученик, подмастерье. Дон Хесус Мансанедо убивает людей для порядка, а также для удовольствия, две причины; есть убийцы, что с наслаждением нажимают курок, их распирает от гордости, но Фабиан Мингела убивает, чтобы угодить кому-то, неизвестно кому, есть кто-то, кто улыбнется, убивает также из страха, тоже неизвестно перед чем, чего-то он боится, всегда так бывает, страх мчится, как зверек, по тропинке ужаса. У Бенисьи, дочери Адеги, синие глаза, и она всегда готова к услугам. Сидран Сегаде, отец Бенисьи, был из Касурраки, книзу от скал Портелины, и тоже погиб; когда мир вверх дном, мужчина может погибнуть от руки марионетки, этого не было бы, не потеряй Господь власть и гордость.
– Сделаешь мне чорисо?
– Да…
Вода источника Миангейро ядовитая, но губит не тело, а дух, кто выпьет воды из Миангейро, сойдет с ума, даже будет убивать людей, хоть сам обгадится со страху. В церкви Мерседес холодно, но Гауденсио не замечает, Гауденсио каждое утро, окончив играть на аккордеоне, ходит к мессе, потом спит до полудня в своей каморке под лестницей, света нет, но ему все равно, зачем ему свет? Слепые согласны на все, даже на виселицу.
Дураки переходят в царство смерти, не видя и не слыша ее, слепые узнают ее, чувствуя, как скользит по позвоночнику, собаки обоняют, но дураки – нет; они ее не отличают от жизни. Рокиньо Боррен пять лет провел в ящике, не зная даже, как ему плохо, когда его вытащили, улыбался даже, Рокиньо Боррен грыз ногти и ел известку со стен, ему это нравилось. Катуха Баинте, дурочка из Мартиньи, не знает, что мертвые не видят, поэтому показывает грудь дохлым лисам и куницам, пономарь прогоняет ее камнями и палкой.
Мои тети Хесуса и Эмилия не понимают, что происходит, тети Хесуса и Эмилия добавили один «Отченаш» к молитвам, чтобы обеспечить триумф ангела добра над адским зверем, мера сомнительная, но, возможно, достаточная, коршуны и вороны каждую ночь опускаются на стены кладбища святого Франциска.
– Где Дамиан?
– Уехал в Сантьяго.
– Верхом?
– Нет.
– На велосипеде?
– Да.
Тельма говорит Конче да Коне:
– Беги на дорогу и не уходи, пока не встретишь Дамиана, скажи, чтобы не возвращался, его ищут.
Пономарь Торселы начал рассказывать о фосфорическом свечении, о душах чистилища и воскрешении мертвецов, пролежавших сто лет, сержант полиции не верил.
– Это невозможно, что там ни говори, через месяц уже никто не воскресает, да и до этого очень немногие.
Пономарь Торселы дал Конче да Коне три рога жука и полную бутылочку «Пальмиль Хименес» с маслом из лампадки Святейшего.
– Дашь Дамиану и скажешь, чтобы шел через Тесейро, это не может долго продолжаться.
– Да.
– Скажешь еще, чтоб не забыл помолиться святому Иуде.
– Нет, извини.
Апостол Иуда, приди, помоги, пусть свалятся в яму мои враги. Конча да Кона – женщина смазливая, решительная, хорошо щелкает кастаньетами, прямо как цыганка. Апостол Иуда, ты сделай мне чудо, пусть все мои беды уходят отсюда. Все станет как было всегда, нельзя же, чтобы так продолжалось – вверх дном.
– Да, а если продолжится?
– Нет, увидишь, не продолжится.
У Поликарпо, что из Баганейры, дрессировщика зверей, рухнул дом, когда умер его отец, дон Бениньо Портомориско Турбискедо; собралось столько народу, что дом распался, как абрикос, у Поликарпо сбежали две ученые куницы, было три, теперь держит двух, Даоис и Веларде, бегают по всему дому, имена им дал мой кузен Робин Лебосан, ученая куница не сбежит, если ее не напугают. Когда еще раньше скончалась Доротея Эспосито, мать Поликарпо, пришлось вмешаться попу Фурело – муж не хотел хоронить ее в освященном месте.
– Эту шлюху следует сжечь в извести и зарыть за кладбищем, другого не заслуживает.
Поп Сеферино Фурело, один из близнецов Гамусо, такого не принял, поп Сеферино Фурело всегда был добряком, отдавал то, что имел, и не отворачивался от неимущего: скупость – смертный грех. Мой дядя Клаудио Монтенегро, родич Девы Марии, хотел обеспечить домашний уют и объявил вакансии капеллана и наложницы, потребовались рекомендации; когда дяде сказали, что Лейтон поехал в Оренсе подцепить ладильи, он нашел это очень разумным; шлюха с ладильями, неважно кто, все ладильи одинаковы, наделит ими Сантоса Кофора, Лейтона, он передаст их жене, Марике Рубейрос, а та заразит ими на колокольне (там неудобно и холодно, но тихо и укромно) попа Селестино Карочу, под конец ладильи дойдут до бровей, это как в игре в поддавки, если повезет и хватит времени, вся страна начнет чесаться; потом случится то, что случится, и пойдут войны и горести. Дядя Клаудио хотел спокойно и с удобствами дожить свой век, достаточно уже претерпел хлопот и неожиданностей. Дядя рассуждает:
– По милости Божией у меня почти все необходимое, того, чего не хватает, ищу собственными силами. Здоровья достаточно, денег тоже, лет с избытком, собственный дом, детей – с лихвой, лошадь, собака, ружье, кухарка, двое слуг, сочинения Кеведо в одиннадцати томах, в издании Антонио Санчи. Теперь, если найду хороших, каждый по-своему, капеллана и наложницу, расположусь в салоне читать – многое еще не прочитано – и ожидать смерти, собака рядом, бокал вина передо мной, колокольчик под рукою. Хочется кофе или стаканчик крепкой? – звоночек, и поднимается Виртудес, кухарка. Хочется подбросить дров в печку или оседлать коня? – два звонка, и поднимается Андрес, старый слуга. Хочется удалить пятно с куртки или почистить очки? – три звонка, и поднимается Авелино, молодой слуга, наполовину педераст. Хочется позабавиться? – выпиваю стаканчик, звоню, и поднимается наложница. За это и плачу ей. Хочется спасти душу? – несколько коротких звонков, и поднимается капеллан, отпускает за хорошие денежки грехи. И когда каждый выполнит свое дело, пусть уходит и не докучает мне, то, что происходит внизу, мне неинтересно, пусть хоть перебьют друг друга.
– Слушайте, дон Клаудио, а португалка годится в наложницы?
– Конечно, сынок, конечно, хоть китаянка, все одно, мне нужно только, чтоб была упитанная, чистенькая, послушная и говорила на двух языках – испанском и галисийском, все прочее – украшения.
Теперь уже эти честные и здоровые обычаи не в моде, теперь люди распустились, пожалуй, дела раз от разу все хуже.
– Слышали, что мавры перешли Гибралтарский пролив?
– Эта новость уже устарела, дружище, вы отстали. Долорес, служанке дона Мерехильдо, из-за внутреннегонарыва ампутировали руку в больнице.
– Не думайте, с одной рукой можно наилучшим образом управляться, суть в том, что это непривычно, но потом все идет как прежде.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27