— Вопрос, конечно, наивный, но задала его Пакстон от всей души. На его лицо словно нашла тень.
— Ну, дружок, это недешевый вопрос. У нас здесь полмиллиона парней, неважная политическая обстановка и сотни тех, которых отправляют отсюда в цинковых гробах.
Как только он произнес это, Пакстон содрогнулась от: боли, и Ральфу это не понравилось.
— Если ты так реагируешь — тебе или придется свыкнуться с этим, или ехать обратно домой. Здесь не место для трусости.
Ему хотелось бы знать, что они имели в виду, говоря ей «сориентироваться в Сайгоне». Может, она просто ребенок, который играет в туриста? Но что-то в ней мешало ему так думать. Кто ее знает.
— У меня назначена встреча. — Он взглянул ей в глаза. — Ты хочешь видеть настоящий Вьетнам или удовлетворишься отправкой нужных сказочек в редакцию? — Вопрос был задан прямо и дал ей возможность поделиться своими намерениями.
— Я бы хотела узнать настоящее положение вещей.
Ральф кивнул: он так и предполагал. Несмотря на ее смазливую внешность, она не была похожа на Сдобную Булочку.
— Я собираю команду, чтобы поехать завтра на базу Нхатранг.
Хочешь с нами? — Джонсон был суров, но давал ей шанс. Он тоже был когда-то молодым, тоже прошел подобную школу и по какой-то странной причине считал, что она заслуживает поддержки.
— Мне это по душе. Спасибо тебе.
— У тебя есть бутсы?
— Более или менее. — Она купила самые высокие и удобные ботинки в магазине Эдди Бауэре.
— Я имею в виду настоящие бутсы. На них обязательно должны быть стальные шипы на подошве на случай, если ты наступишь на бамбуковую гадюку. — Она этого не знала, а у него был кое-какой опыт. Джонсон был в Сайгоне с 1965-го. — Какой у тебя размер?
— Седьмой. — Она уже просто боготворила его. Если ей удастся сделать хоть что-нибудь, ; так только благодаря ему, и она уже была ему благодарна.
— Я достану тебе пару.
— Спасибо.
Не успела она произнести это, как он исчез. У него была встреча с помощником главы бюро, на которого он наткнулся, на несколько шагов отойдя от Пакстон.
— Что случилось? Ты весь сияешь, — поддел его Ральф.
— Сейчас и ты сияешь. Я получил уже десять телексов из Сан-Франциско за эту неделю о каком-то новичке, наверное, племяннике какой-то шишки. Они не хотят, чтобы его отправляли на север. Они не хотят, чтобы он выезжал за пределы Сайгона. Они боятся, чтобы его не ранили. Они не хотят, чтобы его посылали куда-либо, кроме этих чертовых чаепитий во дворце. У меня в жизни уже было достаточно головных болей от этих зануд кинозвезд, сваливающихся нам на голову со своей благотворительностью, и этих чертовых племянников.
— Успокойся. Может, он даже не покажется здесь. Добрая половина таких детишек считают, что они свое дело сделали, как только долетают досюда. А уж являться в офис у них нет никаких причин. Кстати, у нас объявилась новенькая блондинка.
— Здорово. Как раз то, что нам сейчас надо. Ральф, ты мне нужен здесь еще на месяц, если ты выдержишь, конечно. — Они весело переглянулись. Они дружили много лет и испытывали друг к другу большое уважение. — Откуда девочка?
— Я забыл. Откуда-то с западного побережья. Она окончила мой университет. На вид очень ничего себе, но растеряна и неопытна. Я предложил ей поехать со мной в Нхатранг завтра.
— На кого она работает?
— Я не помню. Да она ничего. А если нет — перепугается до смерти и улетит с первым рейсом обратно домой.
— Смотри не ввязывайся в историю. Там сейчас опасно, но мне… Слушай, взгляни-ка вот сюда. — Он протянул еще один «проклятый» документ, в котором были сведения о запросах на свежие батальоны.
— Господи, они там когда-нибудь начнут соображать и отзовут наши войска домой? — Ральф Джонсон расстроился, прочитав бумагу.
— Тебе это интересно?
— Мне это уже осточертело. — Они поговорили о других делах: о сообщении о разворачивающейся акции в Чау Вэлей, совершенно безумных докладах о напалме. Обсудили предстоящую поездку в Нхатранг, так что новая девушка окончательно забылась.
Ральф Джонсон остался попить Чаю в пригороде Джиадинх, где был по своим делам. К пяти часам он опять вернулся в город, забрал сводки в офисе и всего на десять минут опоздал в информационную службу послушать новости в обработке «пятичасового одурачивания». Все было как обычно. Кто и где был убит, фантастические потери со стороны коммунистов, статистика, в которую уже давно никто не верил и которую всегда можно было сличить со сводками противника.
Том Хадгуд и Жан-Пьер тоже были здесь, Нигель отсутствовал. Жан-Пьер помахал Пакстон рукой, когда она вошла в комнату. Когда все закончилось, он подошел к ней и, думая, что она устала от жары и потрясений, объяснил, что Нигель поехал в Хуэнлок, а он решил остаться в Сайгоне.
— Хорошо, мадемуазель. — Он улыбнулся. — Как вам это понравилось?
Пакстон устало улыбнулась в ответ. Она обследовала город в последние два часа. Весь день было невыносимо жарко, она была потрясена видами, запахами, постоянным шумом, гулом самолетов, вонью бензина, дыма, который ест глаза в китайских кварталах. Несколько раз она терялась, два раза ловила такси-велосипед, чтобы выбраться из незнакомого места, раз десять ее проверяли патрули, и она ничего не могла найти в разговорнике.
— Как-то непонятно, — честно призналась она с утомленным видом, действительно не понимая, зачем собирать всех на эти ежедневные брифинги. Несомненно, они были продуманы и срежиссированы, и, если ты хотел, мог писать свои сообщения, не выходя из офиса. Но она приехала сюда не за этим.
— Скорее это смешно, уверяю вас. — Жан-Пьер был в форме, к тому же сильно вспотел от жары. Он был фотографом, встал сегодня в четыре утра и после завтрака с остальными успел отщелкать потрясающий сюжет.
Группа детей погибла от бомбы, брошенной террористом, фотографии были ужасны. Он пытался рассказать ей, голос был монотонен. Он старался избегать чувств, иначе это было бы слишком больно.
— Я сделал классные кадры: две погибшие девочки держат друг друга за руки — редакция будет довольна.
В том, что они делали, было что-то страшно кощунственное.
Оно проникало в душу и разрушало ее. Но, несмотря ни на что, они должны оставаться здесь.
— Почему вы приехали сюда? — тихо спросила она, потрясенная его рассказом. Она недоумевала, как все они собрались здесь, что делают, если остальные отдаляются от них?
— Я хотел узнать, что изменилось с тех пор, как мы ушли отсюда. Я хотел знать, почему американцы считают, что они могут одержать победу, и могут ли вообще, если мы не смогли.
— А они смогут? — Она словно устроила опрос общественного мнения с одним-единственным вопросом, ей хотелось знать ответ от людей, знающих эту войну не понаслышке.
— Нет. Это невозможно. — Ответ очень французский. — Думаю, они сами знают это, но не хотят себе в этом признаться.
Они слишком боятся позора, что не смогли выиграть и должны уходить восвояси. Не в американцах дело, не в гордости или смелости… у нас здесь была тоже слишком долгая история. — Он как бы оправдывал американцев. Она была согласна с ним.
Американцы все еще оставались во Вьетнаме, чтобы сохранить лицо, которое давно потеряли. Они каждый день теряли своих сыновей в походах, на минах, от снайперских пуль, в «дружеских перестрелках», как Питера. Странное дело, но здесь ее не так мучила тоска по нему. Она постоянно думала о нем, но в то же время старалась познакомиться с Сайгоном, понять его, представить, что же тут происходит. И она успокаивалась, может быть, здесь ее боль наконец утихнет. Может быть, она была права, приехав именно сюда.
— Тут очень опасно. Вы очень смелы, если приехали сюда.
Почему вы это сделали?
— Это долгая история, — туманно ответила она и оглянулась.
Ральф уже ушел, Том Хадгуд тоже. Жан-Пьер предложил ей выпить что-нибудь на «Террас» или в отеле «Континенталь-палас».
— Это чудесное место. Настоящий Сайгон. Вам действительно стоит побывать там.
— Благодарю вас, — с радостью откликнулась она, тронутая участием журналистов: Нигель отнесся к ней снисходительно, Ральф предложил интересную работу и руку помощи, а Жан-Пьер настроен очень дружелюбно. Она заметила у него на руке обручальное кольцо и решила, что его приглашение носит скорее платонический характер, нежели сексуальный. Она была права. Они пришли на «Террас», и он рассказал ей про свою жену, известную модель в Париже.
— Я встретил ее на одном из показов мод десять лет назад.
Потом увлекся фотожурналистикой, и она решила, что я спятил.
Мы встречаемся раз в месяц в Гонконге, мне кажется это нормальным. Мне невмоготу без работы. На сколько вы приехали сюда? — с интересом спросил он.
— На шесть месяцев, — храбро ответила она, что прозвучало очень бодро, он улыбнулся.
— У вас есть здесь приятель? Он в армии?
Она покачала головой. Некоторые женщины так и делали. Он знал многих санитарок, нанимавшихся на работу сюда, потому что их парней посылали; в Сайгон. — Раньше или позже они начинали жалеть об этом. Это место разрывало душу, любимых ранили или убивали, отправляли обратно в Штаты, девушки оставались здесь с разбитым сердцем, заботясь о покалеченных детях. Некоторые чувствовали, что не могут просто так уехать, другие уезжали, но никто не возвращался домой без пережитой трагедии в душе.
Пакстон огляделась. Они сидели за столиком на террасе отеля «Континенталь-палас», повсюду полно калек, перемещавшихся от столика к столику быстро, как насекомые. Сначала она не поняла, что происходит, подумала, они что-то ищут, затем один из них посмотрел на нее — у него не было половины лица, глаз вытек, не было рук, он остановился около нее и стал скулить, чего она просто не выносила. Жан-Пьер отогнал его прочь.
Пакстон была смущена и подавлена видом совсем маленьких мальчиков — чистильщиков обуви, проституток, торговцев наркотиками, калек и нищих, окружающих кафе, пахло цветами, бензином, разносились голоса, гудки автомашин и звонки велосипедов.
Все это было похоже на ярмарочную карусель.
— Извините. — Она почувствовала неловкость за слабость при столкновении с безлицым попрошайкой.
— Вам придется свыкнуться с этим. И еще со многим. В Сайгоне с первого взгляда спокойно, но то вдруг взорвется какая-то шальная бомба, то заминируют бар и там ранят твоего приятеля, или встретишь истекающих кровью детей на улице, зовущих маму, которая лежит рядом, убитая при бомбардировке.
Спрятаться от этого некуда, на севере еще хуже, гораздо хуже.
Вот там настоящая бойня. — Он внимательно изучал ее, потягивая из бокала «Перно», она была чертовски привлекательна, хотя по возрасту вполне могла быть его дочерью. — Вы уверены, что вам нужно быть именно здесь?
— Да, — без колебаний ответила Пакстон, хотя минуту назад была готова расплакаться при виде ужасного нищего и безногих детей. Она здесь всего несколько часов, если точнее — пятнадцать.
— Почему? — Он не понимал причины, которая могла заставить ее быть столь безрассудной.
Пакстон решила быть с ним откровенной, как с теми парнями в самолете.
— Человек, которого я любила, погиб здесь. Я хотела увидеть это место, хочу понять, почему он умер, мне нужно было приехать сюда и рассказать правду о войне в моей газете.
— Вы слишком молоды и романтичны. Никому ничего не нужно, никого не волнует, почему вы плачете в темноте. Вы хотите посылать сообщения отсюда… но кому? Вашему другу они уже не понадобятся. Другим? Некоторые из прибывших сюда останутся в живых, остальные погибнут. Вы ничего не сможете изменить. — Безнадежность была в его словах, но Пакстон не верила в безысходность.
— Тогда почему вы здесь, Жан-Пьер? — Пакстон посмотрела ему прямо в глаза, а он задал про себя вопрос, будет ли она спать с ним. Он видел, что Нигель имеет на нее виды. У Ральфа есть Франс и ребенок… У него, конечно, тоже есть жена в Париже, но она так далеко, а эта девушка так свежа, так чиста, со светлыми идеалами и в то же время уверенная в себе и сильная. Он улыбнулся своим мыслям, а Пакстон задумалась, почему он смеется в ответ на ее вопрос.
— Может, ты думаешь, я что-то вроде Джоанны из Арка, так вы ее называете? Мы называем Жанна д'Арк, она была такой же идеалисткой, как и вы. На ее знамени была правда, сила меча во имя Бога и свободы.
— Привлекательный девиз, — улыбнулась Пакстон. — Но вы не ответили на мой вопрос. — В конце концов она журналистка и должна уметь находить ответы на интересующие вопросы.
— Почему я здесь? Сам не знаю. — Он пожал плечами и сделал мину, как истинный француз. — Мне хотелось посмотреть, что здесь творится, я приехал сюда от «Фигаро», потом остался, потому что увлекся. Мне хотелось увидеть все не снаружи, изнутри… Это проклятое место, но я люблю моих друзей и люблю опасность, Пакстон, — улыбнувшись, признался он, — как все мужчины. Не позволяй мужчинам лгать. Все мы любим играть с оружием, иметь врагов, защищать свой пригорок, свой дом, свою гору или свою страну. Нам нравится быть сильными, это придает нашей жизни смысл… До тех пор пока нас не убьют. — В его словах была доля истины, она инстинктивно чувствовала это.
— И эта игра стоит того, чтобы за нее умереть?
— Я не знаю. — С грустью он взглянул на нее. — Спроси тех, кто погиб… что они тебе скажут?
— Я думаю, они бы сказали, что не стоит, — философски произнесла Пакстон, но Жан-Пьер не согласился с нею.
— Это ответ женщины. Может быть, для них игра и стоила свеч. — Ему нравились споры, философствование, обмен мнениями, а ей нравился он. — Конечно, для женщин смерть никогда не может быть оправдана. Мужчина, который погиб, — не просто человек, он чей-то сын, любимый, муж. Для женщины в войне не может быть победителей, они не понимают нашего воодушевления. На лицах женщин, которых я фотографировал, были только страдание и боль по погибшим детям и мужчинам. Они не боятся умереть сами. Я даже думаю, что они гораздо отважнее мужчин, но они не могут перенести потерю ближнего. — Его голос стал мягче. — А вы? Кем был тот, которого вы потеряли, — любовником или другом?
— И тем и другим, — ответила она, чувствуя себя спокойнее, чем когда-либо за последнее время.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48