Но теперь все это позади! Джулиана положила обручальное кольцо в комод к оставшимся соверенам. Сияние золота резануло глаза даже сквозь пелену слез.
Решительным движением Джулиана задвинула ящик и подошла к зеркалу. Ее маскарадное одеяние скорее подчеркивало пышную грудь и соблазнительные округлости ягодиц. А в таком виде очень трудно остаться незамеченной.
Тогда она достала из шкафа тяжелый мужской плащ и завернулась в него. Грубая ткань скрыла достоинства ее фигуры, но результат все равно был далек от желаемого. Остается только уповать, что в столь ранний час будет еще темно и она окажется не единственным пассажиром в дилижансе — в таком случае есть надежда, что она ни в ком не вызовет подозрений.
Джулиана на цыпочках подошла к дверям спальни и оглянулась на задернутый полог кровати. Она немного помешкала, как бы ожидая благословения мужа. Джулиана сознавала, что поступает недостойно, бросая сэра Джона на смертном одре, в который она собственноручно превратила для него супружеское ложе. Она с болью думала о человеке, которого почти не успела узнать за три месяца их знакомства. Сэру Джону Риджу было шестьдесят пять лет, он пережил трех жен. И вот теперь умер мгновенной, легкой смертью, какую заслуживают лишь порядочные, добросердечные люди.
Джулиана выскользнула из комнаты и стала ощупью пробираться по темному коридору. Дойдя до лестницы, она остановилась и посмотрела вниз. В холле было темно, но не так, как в узком коридоре, — серебристый лунный свет пробивался внутрь сквозь решетчатые переплеты окон.
Взгляд Джулианы метнулся к двери в библиотеку. По счастью, она оказалась плотно притворенной. Беглянка осторожно спустилась в холл, крадучись подошла к двери и прислушалась. Сердце оглушительно колотилось в ее груди, но Джулиана медлила, с облегчением распознавая громкий пьяный храп, который проникал даже сквозь тяжелую дубовую дверь.
Почувствовав себя в безопасности, Джулиана повернулась, чтобы уйти, но тут ногой угодила в дыру на старом протертом ковре. Теряя равновесие, она схватилась за ножку стола и упала на колени. Огромная медная ваза с цветами закачалась, опрокинулась, прокатилась по дубовой столешнице и с грохотом обрушилась на каменный пол.
Не поднимаясь с колен и затаив дыхание, Джулиана слушала, как звонкое эхо наполняет дом и медленно тает, поглощенное ночной тишиной. Такой шум мог бы поднять и мертвого!
Но ничего не произошло. Ни криков, ни топота бегущих ног… и, что самое невероятное, храп за дверью не прервался ни на секунду.
Джулиана была ни жива ни мертва от страха. Она встала и отряхнулась, мысленно проклиная собственную неуклюжесть — несчастье всей ее жизни.
Затаив дыхание, она пробралась на кухню и вышла из дома через заднюю дверь. На улице было тихо. За ее спиной возвышалась черная громада спящего дома, которому так и не суждено было стать ее прибежищем. Судьба распорядилась иначе, и теперь злой рок гонит ее отсюда, обрекая на скитания.
Джулиана зябко поежилась, глядя в предрассветную туманную даль, но в ее взгляде не промелькнуло ни тени недовольства, а лишь слепая покорность судьбе.
В тот миг, когда она уже пересекла задний двор и вышла в открытое поле, часы на церковной колокольне пробили полночь.
Семнадцатый день ее рождения ушел в прошлое. День, который она начала именинницей и невестой, а закончила убийцей и вдовой.
— Здравствуйте, кузен. — Раздавшийся голос стал полной неожиданностью для графа Редмайна, вошедшего спозаранку в библиотеку своего дома на Албермарль-стрит.
— Чем обязан удовольствию видеть тебя, Люсьен? — учтиво поинтересовался граф, хотя его лицо исказила гримаса неприязни. — Скрываешься от кредиторов? Или просто решил нанести мне визит вежливости?
— Откуда в тебе столько язвительности, кузен? — Люсьен Кортней встал с кресла и с нарочитой беззаботностью оглядел графа и вошедшего с ним молодого человека. — Бог мой, неужели и наш преподобный отец Кортней тоже здесь?! Настоящее созвездие родственников! Как поживаешь, малыш?
— Спасибо, хорошо, — ответил молодой человек. Он был одет в скромный серый камзол с белым воротничком, составляющий разительный контраст роскошному бледно-голубому шелковому камзолу графа с золотыми пуговицами и кружевными манжетами. Однако внешне они были очень похожи: прямой тонкий нос, глубоко посаженные серые глаза, четко очерченный рот, ямочка на подбородке — их роднили черты фамильного сходства, которое, впрочем, не касалось свойств их характеров. В то время как Квентин Кортней относился к людям с благочестивой терпимостью, подобающей человеку, посвятившему себя служению Господу, его сводный брат — Тарквин, граф Редмайн — взирал на суетное человечество сквозь призму откровенного цинизма.
— Что же привело тебя в наше общество грешных, развращенных людей? — с усмешкой спросил Люсьен у священника. — Я думал, ты давно уже получил теплое местечко в какой-нибудь епархии.
— Меня привел в Лондон канон Мельчестерского собора, — бесстрастно ответил Квентин. — Я приехал к архиепископу Кентерберийскому по делам.
— В твоей компании мы, без сомнения, станем лучше, чище и набожнее, — презрительно скривив губы, провозгласил Люсьен. Квентин даже бровью не повел.
— Позволь предложить тебе прохладительного, Люсьен, — сказал граф и направился к каминной полке, где стояла бутылка, но, заметив серебряную фляжку в руках у кузена, ухмыльнулся и добавил: — Я вижу, ты не теряешь времени даром. Не слишком ли рано для коньяка?
— Нет, не рано. Я ведь еще даже не ложился. Так что будем считать это традиционным стаканчиком на сон грядущий. Кстати, ты не возражаешь, если я поживу у тебя несколько дней?
— Ну что ты, как я могу возражать? — иронически улыбнулся Тарквин, разводя руками в радушном жесте гостеприимства.
— Дело в том, что мой дом в осаде. — С этими словами Люсьен прошел к двери, прислонился спиной к косяку и полез в карман за табакеркой. — Чертовы кредиторы и судебные исполнители ломятся в двери с утра до ночи. Нет никакой возможности нормально выспаться.
— Что ты намерен продать на сей раз, чтобы отвязаться от них? — спросил граф, наполняя бокалы мадерой для себя и для брата.
— Наверное, Эджкомб, — ответил Люсьен, поднося к носу понюшку табака и страдальчески вздыхая. — Это ужасно. Но я ума не приложу, что еще можно сделать… Разве что у тебя есть какая-нибудь идея, как помочь родственнику выбраться из трудного положения.
Бледно-карие глаза Люсьена, в которых, казалось, плясали языки дьявольского пламени, мгновенно посерьезнели и лукаво воззрились на Тарквина.
— Ну ладно, — поспешил примирительно заметить Люсьен. — Мы обсудим это позже… сначала я хотел бы выспаться.
— Убирайся, — ответил Тарквин и повернулся к кузену спиной.
Люсьен вышел за дверь, радостно посмеиваясь.
— Похоже, бедняге Годфри мало что достанется от Эджкомба после Люсьена, — печально сказал Квентин, потягивая вино. — Люсьен вступил в права владения всего полгода назад и уже промотал такое состояние, которого хватило бы любому другому, чтобы купаться в роскоши до конца дней.
— Я не могу равнодушно наблюдать, как он разоряется, — заявил Тарквин. — Мне больно видеть, как он лишает средств к существованию своего несчастного кузена.
— Я не знаю, как пресечь это, — задумчиво произнес Квентин. — Конечно, у бедняги Годфри мозгов не больше, чем у ребенка, но от этого он не перестает быть законным наследником Люсьена.
— Он станет им, если Люсьен не оставит собственного, прямого наследника, — небрежно бросил Тарквин, листая свежую газету.
— Да, но это невозможно, — высказал Квентин свое мнение, которое уже давно стало для него непреложной истиной. — Теперь Люсьен вышел из-под контроля. Ты больше для него не авторитет.
— Верно, и он никогда не преминет сказать мне какую-нибудь колкость по этому поводу, — ответил Тарквин. — Но скорее небесный свод упадет на землю, чем Люсьен Кортней возьмет надо мной верх.
Тарквин оглянулся на брата и встретил его удивленно-испуганный взгляд. Квентина действительно поразило заявление графа Редмайна, высказанное самым доброжелательным и мягким тоном. Он знал Тарквина как никто другой: холодная непреклонность соседствовала в сердце графа с ранимостью и доверчивостью, а маска циника появилась как защита от лести и корыстной угодливости тех, кто окружал его с детства и жаждал завоевать дружбу будущего графа Редмайна, чтобы упрочить свое положение в свете. К тому же Квентин не привык недооценивать напористость и безжалостность Тарквина в стремлении заполучить желаемое.
— Так что ты намерен сделать? — спокойно поинтересовался Квентин.
— Пришло время нашему беспечному кузену жениться и обзавестись детишками, — странно улыбнулся Тарквин и осушил бокал. — Это разрешит проблему наследования Эджкомба.
Квентин воззрился на брата, как на умалишенного:
— Да, но за Люсьена никто не пойдет, даже если тебе удастся уговорить его самого. Он насквозь изъеден сифилисом и становится мужчиной только в постели со шлюхами, которые за деньги соглашаются изображать мальчиков.
— Ты прав. Но как по-твоему, сколько он еще протянет? — самым небрежным тоном спросил Тарквин. — Ты только взгляни на него. Пройдет полгода… от силы год, и разврат и неумеренное пьянство сведут его в могилу.
Квентин молчал, но его взгляд был прикован к лицу брата, а Тарквин тем временем продолжал:
— И сам он прекрасно это знает. Каждый день он проживает словно последний. Его не волнует, что произойдет с Эджкомбом, да и со всем состоянием рода Кортней. Впрочем, в его положении такое безразличие вполне естественно. Я же намерен устроить так, чтобы Эджкомб в будущем перешел в надежные руки и чтобы до тех пор Люсьен не успел разорить его.
— Тарквин, но это жестоко! Ты не можешь заставить женщину разделить с ним супружеское ложе, даже если бы он сам захотел этого. Это равносильно убийству!
— Послушай меня, дорогой брат. На самом деле все очень просто.
Глава 2
Когда дилижанс въехал во двор гостиницы «Колокол», что на Вуд-стрит в Лондоне, Джулиана и думать забыла о несчастном сэре Джоне. Делая около пяти миль в час, не считая вынужденной остановки на ночлег — в те времена было опасно находиться на почтовом тракте после захода солнца, — дилижанс покрыл расстояние в семьдесят миль между Винчестером и Лондоном за двадцать четыре часа. Ночевала Джулиана вместе с остальными шестью пассажирами на голом полу в таверне для кучеров. Но, несмотря на грязь питейного заведения и отсутствие каких-либо удобств, это было настоящим отдыхом после выворачивающей внутренности наизнанку жестокой тряски дилижанса по ухабам и колдобинам.
Незадолго до рассвета пассажиры в последний раз заняли свои места в тесном ящике на скрипучих рессорах и около семи часов утра оказались наконец в Лондоне. Джулиана, подбоченясь, стояла во дворе гостиницы «Колокол» и старалась размять затекшие мышцы. Сюда же подъехал дилижанс из Йорка, и из него, как сонные мухи, выползали осунувшиеся, измученные долгой дорогой пассажиры. Теплый июньский воздух был насыщен городскими запахами, и Джулиана невольно поморщилась от зловония, которое испускали сточные канавы, забитые гниющим мусором, и густо унавоженная булыжная мостовая.
— Эй, парень! А пожитки свои забрать не хочешь?
Джулиана не сразу поняла, что кучер обращается к ней. Она все еще была плотно закутана в грубый дорожный плащ, а капор сполз на затылок и напоминал приплюснутую мужскую шляпу. Джулиана обернулась и увидела, что кучер сидит на крыше дилижанса, к которой был привязан багаж пассажиров.
— Благодарю вас, у меня ничего нет.
— Кто же отправляется в такую даль без единого дорожного сундука! — недоуменно пожал плечами кучер.
Джулиана неловко кивнула и поспешила скрыться в дверях гостиницы. Ей казалось, что она преодолела невидимый рубеж, отделяющий ее прошлое от новой, полной неизвестности жизни. Что она принесет ей — горе или удачу, страдания или счастье? Мыслями Джулиана была устремлена в будущее, и постепенно страшные воспоминания отступили.
Она вошла в темный пивной зал, где посудомойка в засаленном фартуке возила по полу мокрой тряпкой. Джулиана обошла грязную лужу, которая грозила по щиколотку затопить ее, и направилась к стойке.
— Доброе утро, — приветливо обратилась она к буфетчице, которая только хмыкнула в ответ и насупилась, словно показывая всем своим видом, что отнюдь не считает утро таковым. Девушка была бледна и худощава, с жидким, сальным пучком на затылке.
— Хотите что-нибудь поесть?
— Да, если можно, — ответила Джулиана, продолжая доброжелательно улыбаться. Она уселась на высокую табуретку у стойки и с интересом огляделась. В сравнении с деревенскими харчевнями лондонская гостиница имела плачевный вид. Если в подобных заведениях на ее родине пахло живыми цветами и засушенными травами, а посетителя встречали радушным приветствием, сверкающей посудой и начищенными полами, то здесь были вонь, грязь и, кроме того, атмосфера недоброжелательности и даже враждебности.
Из-за потрепанной занавески за стойку вышел сам хозяин гостиницы.
— Что прикажете подать? — Вопрос казался вполне учтивым, но тон с трудом можно было посчитать вежливым, особенно вкупе с высокомерным взглядом.
— Яичницу с гренками и чай, пожалуйста. Я преодолел долгий и утомительный путь из Йорка, сэр, — как будто невзначай обронила Джулиана.
Хозяин подозрительно уставился на нее, пытаясь получше разглядеть лицо в полумраке комнаты. Тогда Джулиана завернулась в плащ еще плотнее.
— Сначала заплатите, — проворчал хозяин.
Джулиана достала из кармана шиллинг. Положив его на стойку, она вскинула на хозяина сверкающие гневным презрением глаза. Тот невольно попятился, но, совладав с собой, сгреб монету в кулак и, не сводя испытующего взгляда с Джулианы, крикнул девушке, которая мыла пол:
— Элли, пойди на кухню и принеси джентльмену яичницу с гренками.
Служанка зло швырнула тряпку в ведро, от чего грязная вода с шумным плеском вылилась через край.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56