И оно не заставило себя ждать.
Грейдерный нож бронированной машины врезался в обломки потерпевшего аварию соперника и подбросил их в воздух, разламывая и дробя.
Взрывались кольца котлов, колеса и части машины летели в толпу за ограду, за бронеходом волочился шлейф обломков.
Приходится признать, что броненосец с честью выдержал испытание, чего не скажешь о живых людях, в которых полетели разметанные обломки.
Восточный экспресс, шедший по четвертому пути, был вынужден прекратить гонку, так как ему под колеса были отброшены полторы секции разрушенного червяка.
Только три паротягача, вырвавшиеся на финишную прямую, закончили гонку в составе: «Мунлайт-Круизер», «Уайт-Вулф» и «Томми-Пулл».
«Айронинг-Рэм», пройдя сквозь обломки, как нож сквозь масло, закончил движение четвертым, впрочем, он и не участвовал в соревнованиях, так как был машиной вне класса и просто демонстрировал себя заказчику.
Однако до них уже никому не было дела.
Жандармы и несколько человек с нижней галереи устремились к пострадавшим в толпе и к обломкам, где должны были быть машинисты, без серьезных шансов застать последних живыми»:

Сочинитель Лендер закончил писать, потому что чернила в его ручке и запал повествователя иссякли одновременно.
Следующие эпизоды еще предстояло обдумать. Их сложно было описать, не забегая вперед.

Лена проснулась ближе к полудню, но еще не догадывалась об этом. Ее тревожил сон.
– Сон Татьяны, – пробормотала она, садясь на не в меру мягкой постели всё в той же спальне под куполом, похожим на деревянный парашют.
Всё в той же, с одной только разницей, что теперь она уже знала некоторые тайны этого дома.
Весь сон она не помнила.
Только некоторые лишенные контекста, но яркие и болезненные картины.
Но, может, это и к лучшему.
Главным ощущением, которое она вынесла из сна, было чувство утраты и приобретения.
Однако разобраться в том, что она потеряла и что приобрела взамен, не получалось…
Да и взамен ли?
Сон был смутным и мрачным.
Прежняя жизнь в нем оказалась наложена на прошедший день и всё это вместе на странный фильм, просмотренный накануне со странным хозяином странного дома.

«Странноприимный дом», – всплыло откуда-то из пучин перепутавшейся в голове русской классики. Может, из Островского, а то и из Салтыкова-Щедрина или Подьячева.
Странноприимный…
Или странноприёмный?
Дом, вот уж действительно, был странный, и приемчики у его обитателей были тоже странные.
Мерцающий хозяин, иностранная гувернантка, лакей этот, похожий на киноартиста.
Кинотеатр в доме!
Потом стены и перегородки, которые появляются и исчезают. Что и говорить об аквариуме под полом гардеробной.
Сумасшедший дом.
Но только не дом для сумасшедших, а сам дом безумный и вполне способный свести с ума.

Лена прислушалась к себе. Внутри было пусто, как в кафедральном соборе ночью. А в голове звонили обедню. Не догадываясь о причинах своего необычайного самочувствия, Лена проснулась в том состоянии, которое так ценят «кендиклаберы» творческих профессий.
В этом состоянии хорошо выпить с утра калиновки, сесть к столу и написать на чистом листе самые новые и самые красивые слова или взять прозрачный шелк и краски и впустить в мансарду утренний свет…
На Лена не была расположена к творчеству. И состояние ее выразилось в чувстве вины, комплексе ответственности перед ближними и склонности к нелицеприятному самоанализу.
Она немедленно постановила, что вела себя «как свинья» по отношению к родителям и крайне легкомысленно в части общения со странным хозяином этого дома.
Решение это требовало от нее неких активных действий, но самочувствие не позволяло немедленно к ним приступить. Кроме того, слишком уж много интересного было в доме и хозяине, чтобы оставить неразрешенные загадки.
Во сне был зал с колоннами. И вроде бы где-то в этом доме. Лена решила при случае посмотреть, нет ли где-то в пристройках похожего зала. Или места, которое во сне могло бы превратиться в такой зал.
Она полагала, что, зная некоторые законы своих сновидений, сможет понять, какие образы из ее памяти, какие выводы из ее небогатого жизненного опыта могли переродиться в дурашливые и жутковатые приключения ее сна, и сумеет вспомнить важные уроки, которые преподал ей старик Морфей.
В школе объясняли, что сны – отражение реальности, переосмысление пережитого. И чем сложнее был сон, тем интереснее в нем разобраться. Жаль только, что они чаще всего не запоминаются полностью. А наборы фрагментов – сами вроде головоломки.
Девушка вздохнула и потянулась.
Нужно было встречать новый день. И не такая уж большая беда, что он прошел уже наполовину.
Это показывали стрелки на больших часах, которые Лена вчера не заметила.
Вчера хватало других впечатлений.
Над овальными зеркалами на стене, под выпуклой линзой стекла бледнел циферблат без цифр. Но с большими и малыми делениями. Он был, видимо для удобства, разделен на четверти.
Две стрелки указывали вверх, приближаясь к отметке, где полагалось быть двенадцати.
Итак…
Лена вновь нашла себя в спальне, обнаружив, что проспала едва ли не до полудня и вновь совершенно не помнила, как здесь оказалась.
Вспомнила смутно, что вроде бы отключилась в кинотеатре. И сделала вывод, что ее, очевидно, вновь перенесли в спальню и вновь, бесчувственную, раздевали.
– Это становится дурацкой традицией! – сказала она вслух. – Фигня какая!
Вновь удивительно мягкая постель…
Только в этот раз ее уложили не голышом.
Чьи-то заботливые руки обрядили в ночную рубашку вроде больничной. В рубашку, похожую на наволочку с отверстиями для головы и рук.
В этой одежде было что-то на редкость трогательное и унизительное одновременно.
Причем совершенно невозможно было определить, в какой степени и что больше.
– Что за забота кому-то до моего тельца? – В сердцах сказала она. – Ручки мои, ножки мои… Раздевают, переодевают.
Во сне, она смутно помнила, тоже было что-то связанное с раздеванием-переодеванием.
Когда она встала, то обнаружила, что эта рубаха позади длиннее, чем спереди и прикрывает попу, а спереди… Спереди ничего она почти не прикрывает.
Лена хихикнула, полюбовавшись на себя перед овальными зеркалами.
– My lord… – вспомнила Лена с улыбкой. – Дремучее средневековье, – проговорила она, припоминая черный учебник истории с картиной, изображавшей крепостную стену на обложке и каких-то пейзан на полях на фоне этой стены. – Дремучее средневековье… То be able to…
Вид у нее в этой рубахе действительно средневековый.
А от зеркал веяло чем-то недобрым.
Она решила, что это тоже связано с событиями сна, которые забылись. Кажется, что-то там было этакое – с зеркалами.
Что?
Нет…
Не вспоминается…
Сон отдалялся, вытесняемый реальностью.
Как-то у Блока:

Анна, Анна, сладко ль спать в могиле?
Сладко ль видеть неземные сны?

Она расправила плечи и продекламировала звонко:

Жизнь пуста, безумна и бездонна!
Выходи на битву, старый рок!
И в ответ – победно и влюбленно –
В снежной тьме поет рожок…

Пролетает, брызнув в ночь огнями,
Черный тихий, как сова, мотор.
Тихими, тяжелыми шагами
В дом вступает Командор…

Припомнила, морща носик.
Вспомнилось только:

Настежь дверь…

Ее будоражили грандиозные эти стихи.
И неравномерность размера несколько смущала. Что же Блок – не сумел подобрать слова, чтобы не ломать размер?
Нет.
Видимо, смысл был главнее.
И от понимания поэта в этом вопросе Лена чувствовала свою сопричастность, соучастность даже. Она с Блоком была заодно.
«Неземные сны»… Это, может быть, и сны, которые не про Землю, про неземное что-то. А может быть, сны, которые снятся не на Земле.
Но для этого не обязательно спать в могиле.
И «мотор», который пролетая мимо нее, «брызнув в ночь огнями», уже был в ее жизни.
И воспоминание это тоже будоражило.
Она решила, что нужно будет рассмотреть машину при свете дня подробнее.
Очень странная и очень красивая была машина.
Интересно.
Взгляд снова упал на часы. Стрелки перевалили через верхнюю отметку. Большая – побольше, а маленькая поменьше.
Но что-то в циферблате было не так. Слишком много делений.
Лена вспомнила, что бывают морские хронометры с циферблатом на 24 часа, а не на 12, как обычно.
Она начала считать большие отметки на циферблате и сбилась.
Начала вновь.
Получалось тридцать.
Наверное, опять сбилась?

Она подошла к той из стен, что уставлена высокими шкафами, где за стеклом золотились корешки старинных книг.
Толкнула из чистой шалости лесенку на колесиках, ведущую к верхним полкам. Та откатилась с приятным каким-то рояльным рокотом.
Стеклянные дверцы были обрамлены узкими рамами резного дерева. Растительный прихотливый орнамент. Литые позолоченные (или золотые?!) ручки были выполнены в форме потешных звериных мордашек, напоминающих щекастого зайца, с ушами, похожими на ивовые листья.
Лена коснулась пальчиком холодного носа одного из зайцев. Щелкнул замочек, и створка подалась вперед и отъехала в сторону мягко и до конца.
Похоже, для открытия дверцы шкафа был приспособлен какой-то замысловатый механизм.
Лена восприняла это уже как должное. Даже странно было бы, окажись по-другому. Она уже поняла, что дом просто начинен разнообразной непростой механикой, будто строил его не архитектор, а часовщик.
Ну, да ладно…
Чего уж там…
Лена провела пальцами по тисненным золотом корешкам книг. Они напоминали энциклопедию или какой-то свод законов. Ни автора, ни названия на них поставлено не было. Только значки: трилистник, желудь, ниточная фигурка единорога, восьмиконечный крест и другие, не поддающиеся определению, но чуждые, будто должны говорить что-то тайное кому-то, знающему их смысл, а для прочих остающиеся открытыми символами.
Лена потянула на себя книгу со значком желудя. Он показался ей самым простым, не отягощенным тайными смыслами.
Открыв книгу, она удивилась. Строчки шли по вертикали. С минуту потребовалось на то, чтобы догадаться, что книга открывается вверх как блокнот – корешок у нее был сверху. Лена стала доставать книги одну за другой до тех пор, пока их не стало слишком тяжело держать – пять или шесть толстых томов, – и убедилась, что все они сделаны так же. У всех книг корешок сверху, как бывает у блокнотов.
Их объединяли и другие особенности. Текст был выровнен не с обеих сторон, как обычно, а только слева. И «красные строки» обозначались не отступом, а выступом, с красивой буквицей-иконкой в начале каждого абзаца. По правому же краю строки заканчивались прихотливым разнобоем. И там, где было свободное место, вкраплялись орнаментальные картинки. Возможно, они и имели прямое отношение к тексту, но пока определить этого Лена не могла. Потому что прочитать что-то оказалось непросто.
Шрифт отдаленно напоминал латиницу. Вот только удлиненные буквы типа «t», «h», «k», «l» выдавались не над строкой, а под ней, как «р», «g», «q». Словно опорой строк была верхняя линия. Заглавных не использовали. Вместо этого были уменьшенные буквы в кружочке, а все, как позже выяснила Лена, ударные гласные были обведены кружочком, незамкнутым сверху.
Она вспомнила, что титры в фильме были написаны несколько иначе.
Попроще.
Сложно всё это, короче…
Once upon a tame there was a very Old Lordman and his Woman. They lived in a very-very nice wood in a nice clean wood-house, which had flowers all around it, except where the door was. Wood-people looked off to flowers and job in wood-house. But Old Lord-man and his Woman couldn't be happy because they were so very lonely, – с трудом разобрала Лена.
– У них, блин, «лесной пипл» за цветами смотрел и в доме работал, а они одинокие были, – резюмировала она и закрыла книгу, потому что зарябило в глазах от многоцветья, непривычного начертания букв и грамматических аномалий.
Хотя по интонации, если так можно выразиться, текста она поняла, что так могла начинаться сказка про Снегурочку или Мальчика-с-пальчик. Жили, короче, дед-барин и баба его. И ругаться друг с дружкой им наскучило.
Кучи сказок так начинаются Со всей очевидностью Лене в руки попала книга со сводом притч Грейт Шедоу, которая начинается с притчи о ребенке-желуде, младшем сыне Великого Духа Леса, которого приютил старый владетель с супругой, не имевший собственных детей.
Мальчик рос примерным ребенком и радовал приемных родителей во всём. Вот только один недостаток у него был. Он не видел и не понимал ценностей, которые ценились людьми. И не мог унаследовать поместье и богатство престарелого владетеля. Когда же юноша достиг возраста выбора невесты, он стал удивительно силен и хорош собой, хотя и чрезвычайно маленького роста. Юношу полюбила дочь Лендлорда, но тот готов был отдать все поцелуи и ласки красавицы за волны, бегущие по траве, и шум леса.
Эта пространная притча заканчивается печально и говорит о том, что не следует смешивать ценности, и призывает к пониманию того, что кроме привычных приоритетов в жизни есть и совершенно иные, которым нельзя отказывать в праве не существование, даже если не понимаешь их.

.
– Good morning! – услышала Лена за спиной. – May I come in?
Вошла «иностранная гувернантка» – Огустина.
– Вы мне снились, – улыбнулась ей Лена.
Огустина несколько обалдела от этого признания, хотя и постаралась скрыть это В старой Традиции признание, что вы видели человека во сне, равносильно фривольному признанию в любви. Естественно, что для женщины средних лет услышать такое заявление от молодой леди более чем странно.

. Немедленно сделала строгое лицо и сказала нечто, как обычно переусложненное, со смыслом следующим:
– Господин Остин не любит, когда трогают книги. Во всяком случае, его следует спросить о том, можно ли читать здесь.
В этом роде…
Лена парировала, заявив, что книги для того и существуют вообще-то, чтобы их читать. За исключением, возможно, личных дневников.
Но поставила тома на место и задвинула створку шкафа.
– Почитаю сказки на ночь, – заметила она.
Потом подошла к рогатой вешалке, на которой висел знакомый уже уютный, черный с золотой вышивкой халат.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44