– Девушка не осведомлена о самых привычных нормах поведения. И в силу неведения может поступать так, как мы и предположить не можем.
– Незнание того, как подобает себя вести, – заметил дворецкий, – не повод позволять себе неподобающее поведение. Незнание не есть повод. А невежество не самый лучший аргумент в свою защиту!
– И всё же, – примирительно сказала Огустина. – Всё же загляните в «кенди-рум». И если, вдруг такое случится, вы обнаружите это дитя там, не стоит поступать с ней строго. Не говорите ничего поучительного и не докладывайте господину Остину Ортодоксу. Думаю, он сам пожелал бы, чтобы подобные вопросы решали его личные люди, ограждая его от досадных мелочей. Позже, если вы найдете девушку в «кенди-рум», я сама преподам ей урок.
– Я так и поступлю, – согласился дворецкий. – Но, согласитесь, любезная Огустина, мы впервые оказались в столь двусмысленном положении, когда вынуждены принимать в Глазном Доме даму, которая воспитана в традициях неизвестного нам круга общества.
– Что вы сказали? – встрепенулась экономка, чуть не выронив горячее полотенце для согревания тарелок.
– А что я сказал? – в свою очередь удивился Эрнест.
– Вы сказали «неизвестного нам круга»! – напомнила Огустина.
– Да, именно это, – кивнул дворецкий, подавая толстое блюдо. – Неужели я позволил себе вольность?
– То, что я скажу сейчас, – твердо произнесла экономка, – не подобает слышать вашим ушам. Но, я полагаю, вы должны это знать. Только с тем, чтобы в дальнейшем у вас не было насчет нашей гостьи нелепых подозрений.
Эрнест Шарк Булфер Робинсон вытянулся и оскорбленно вздернул подбородок.
– Я, – продолжала Огустина, – укладывала гостью к ночлегу и видела ее обнаженной.
– Мне действительно не нужно этого слышать, – попытался возразить дворецкий, но строгая женщина уже начала говорить и не собиралась останавливаться на полпути.
– И я, Огустина Лекс Элмер Тараск, в чьей добропорядочности никто не усомнится, заявляю вам, – говорила она, наступая на дворецкого, – что юная леди свежа, здорова, прекрасна в своей юности и чиста.
– Именем Поющего!.. – примирительно выставил перед собой ладони Эрнест.
– У нее гладкие плечи. Чистая спина. И впадинка меж ягодиц идеальной формы, – закончила экономка. – Так что извольте сохранять преданность без суетного рвения, как и предписано. Юная леди давала повод помочь ей и поддержать, но не сомневаться в происхождении. Если бы у дамы были известные вам лишние части тела, я заметила бы их.
– Ваши подозрения в мой адрес, милая Огустина, – чопорно заявил дворецкий, – необоснованны. Я и в мыслях не имел гнусного намека на фейери! Просто сказал, что мы с вами не можем понять традиции, в которой воспитывалась эта девушка. Не более того. А теперь я пойду и проверю, не допустила ли мисс невинность и чистота какой-нибудь прелестной непристойности.
И пошел прочь – прямой как палка.
Уже покидая малую столовую, он обернулся и с улыбкой заметил:
– Хотя замечание о форме впадинки меж ягодиц было излишним, право слово. Более чем предыдущие подробности. Я доверяю вам, как и всегда, без пояснения причин. Но раз уж на то пошло… В следующий раз, когда будете переодевать ее ко сну, потрудитесь и приложите ладонь, сами знаете как. Вдруг всё же сердце бьется слева!
Огустина вспыхнула, пристыженная, и с яростью начала скрипеть полотенцем по тарелкам.

Альтторр Кантор старался найти разумное объяснение своему ощущению, что в этом странном деле есть параметр, не поддающийся учету. Дело двоилось. Бежал Флай, и исчез Хайд. Искали Флая, нашли странный аппарат в лесу. Он был почти уверен, что и следующая находка будет параллелью. Словно кто-то всё время подсовывал ему следы кого-то другого, похожие на ожидаемые следы беглеца. И вот это обстоятельство не давало покоя. У него было ощущение, что он всё больше втягивается в таинственную игру непонятных ему могущественных сил. Как ни странно, при службе антаера Кантор старался сторониться всего непонятного и могущественного. Он предпочитал ловить преступников и держаться подальше от интриг, политики и интересов синдикатов.
Возможно, это и было причиной того, что в деле Флая он не продвинулся дальше отправки последнего в тюрьму. Тени синдикатов маячили за спинами всех фигурантов довольно отчетливо. И то, что всё свелось к самому простому решению, было хорошо и плохо одновременно. И вот теперь, Кантор чувствовал это, ему придется расплачиваться.
Вернувшись из леса в Рэн, он немедленно просмотрел сводки происшествий, которые своей властью потребовал переправлять сюда, к месту своего пребывания.
Семейные ссоры, в которых не удалось избежать вмешательства жандармов, он сразу отбросил. Стопка карточек со случаями краж, происшедших за день, хоть и была тощей, но интереса не представляла.
Ограблений вовсе не было. Парочка ограблений будет в Нэнте – портовом городе – к вечеру. Это уж как пить дать. Не нужно быть пророком.
Оставались драки. Без особой надежды Кантор просмотрел сообщения о потасовках.
– Вот это на что-то похоже, – пробормотал он и, кивком позвав за собой Лендера, сказал одному из милиционеров: – Как ваше имя? Поедете со мной!
И стремительно вышел.
– Орсон, сэр! – ответил милиционер и кинулся вслед, подхватывая шлем.
Альтторр и сам не знал, что конкретно он пытается обнаружить, когда рассылал сообщение, чтобы ему сообщали обо всех случаях, когда у кого-то отобрали одежду.
Хотя определенная логика тут была.
Судя но всему, Флай не имел сообщников. Об этом говорило всё, и то, каким образом он перепилил, вернее перетер, решетку, как сделал веревку из подручных материалов.
На маяке Флай раздобыл только штормовую накидку, чтобы прикрыть наготу. Он должен был украсть или отобрать у кого-то одежду. Причем, скорее всего, именно отобрать, потому что он очень силен, быстр и ловок, а проникать в помещения он совсем не мастер. Он не умеет ни взламывать замки, ни красть.
Кроме того, Флай, как помнил сыщик, имел какое-то непонятное отвращение к воровству. Взять тайком для него равносильно предательству самого себя. Ему проще раздеть кого-то на улице, чем проникнуть в дом, на склад или в магазин.
Так что и логика, и интуиция были за то, чтобы обращать внимание на все случаи нападения с целью отбора одежды. Но ей-же-ей, Альтторр никак не рассчитывал на успех. Зацепка была слишком эфемерной, слишком надуманной.
Кроме того, он опасался, что на него выльется целый поток случаев раздевания подгулявших прохожих. Он просто не располагал информацией о том, какова частота подобных случаев. Учета мелких краж и ограблений в отделе убийств не велось. Не их это вотчина. Милиция же Рэна хоть и занималась всем сразу, как в городе, так и окрестностях, но другие города, и уж тем более Нэнт, были им неподотчетны.
Однако сообщения о том, что некий непонятный «человек-саламандра» раздел механика дирижабля, громилу и дебошира, грозу всех портовых баров, такого сыщик никак не ожидал.
Поэтому через четверть часа после того, как дежурный милиционер выложил перед сыщиком карточки со сводками происшествий, Альтторр Кантор мчался на паромоторе через грозовые сумерки и дождь. Недовольный Лендер бубнил что-то, сидя на пассажирском сиденье. Он не был доволен поездкой. Решительно не был доволен скоростью. Этот молодой человек, определенно, был чужд веяниям прогресса и, как уже убедился Кантор, более всего не доверял паромоторам.
Вот милиционер Орсон, сидевший в салоне, с интересом смотрел в окно, на стремительно проносившийся, иссеченный дождем пейзаж и улыбался… То ли это провинциальная наивность, то ли укорененная способность к адаптации. И то и другое было хорошо для сыщика. Он предпочитал помощников либо лишенных фантазии, либо таких, кого трудно удивить, а значит и испугать.
Паромотор занесло…
Лендер издал квакающий звук.
И сразу за этим крутым поворотом открылся Нэнт, с тушами термопланов, висящими над портом, с видом на залив и серыми громадами домов, куда более приземистых, чем в столице, но не лишенных некоторой основательности и тяжеловесности в насупленных фасадах.
– А куда мы едем? – осведомился Лендер придушенным голосом, стараясь не смотреть на то, как обступившие дома пролетают мимо.
– В один портовый бар, – ответил Кантор.
– Но для чего? – удивился Лендер.
– Осмотреть место происшествия, опросить свидетелей, собрать улики, – ответил Кантор. – Ну и, может быть, выпить чего-то вкусненького. Как раз время для этого.
Паромотор миновал городские кварталы и покатил по дороге к порту. Исполинские ангары термопланов и складские короба, черные и мрачные, словно начерченные и заштрихованные на грозовом небе углем, производили обыкновенное унылое впечатление. И в тот же момент рождали в душе даже совершенно взрослого человека томление, которое возникает у ребенка в предвкушении дальней дороги или от книги о путешествиях.
Потом небо стали застилать мрачные тучи воздушных кораблей, усеянных огнями и тем более зловещих.
Открылся вид на гавань, где лениво качали мачтами мелкие и средние суда прибрежных трасс.
На дальнем рейде черным угловатым силуэтом стелился по волне, как плавучий остров, броненосец базы береговой охраны. Габаритный огонь на мачте дальномера оповещал воздушные суда о необходимости проявлять осторожность.
Кантор повернул между рядами складов и выкатил машину к набережной, о которую с одной стороны бились валы прибоя, а на другой, как приземистые утесы, громоздились двух-трехэтажные здания из темного ноздреватого известняка, в перекрестиях черных балок по фасадам. Квадратные окошки первых этажей и полуподвалов светились красноватым светом. Это были гостиницы и портовые забегаловки.
Кантор катил и катил вдоль бесконечной мокрой набережной на малой скорости. Навстречу, вяло перебирая ногами, ковыляла мокрая лошадка, тащившая крытый экипаж, с островерхим силуэтом возницы в капюшоне на крыше.
Кантор остановил паромотор возле покачивающейся на ржавом штыре вывески с карикатурным единорогом, обнявшим исполинскую пузатенькую бутыль. В такую погоду хотелось уподобиться этому единорогу!
Сыщик остановил машину поближе к входной двери, у которой маячил закутанный в клетчатый плащ жандарм. Радость жандарма при виде паромотора была преувеличенной и неподдельной. Теперь он мог пройти в помещение для просушки.
Обстановка бара была самой обычной: проход между двумя рядами столов со скамьями, освещенная стойка у дальней стены с торчащими из нее истертыми «жердочками» в виде пушек, выглядывающих из борта старинного парусника.
Модель паровой яхты с газовыми светильниками вместо кормовых и носовых фонарей висела над головой бармена.
На столе сидел, поджав под себя ногу, здоровяк в нательной рубахе и кожаных штанах, какие носят механики воздушных судов. Он независимо покачивал ногой в огромном тупоносом ботинке и чесал покрытый щетиной подбородок. Как вскоре выяснилось, это и был потерпевший Карсон…
Здоровяк никак не походил на потерпевшего, хотя при всей браваде вид у него был сконфуженный и смущенный. На скамье сидели еще два матроса, тоже еще не вполне пришедшие в себя, и стюард, если судить по куртке стюарда, без штанов, прикрывающий наготу какой-то жалкой линялой тряпкой.
Бармен стоял за стойкой и читал какую-то книгу без обложки.
Когда Кантор подошел к нему, бармен отложил книгу и, поприветствовав сыщика мрачным кивком, начал протирать перламутровую стойку.
Весь его вид говорил, что одного сочувствия ему мало. Что подобное произошедшему не должно повториться и сыщик должен, как минимум, дать ему гарантии, что меры будут приняты самые решительные.
Покосившись на книгу, Кантор прочел название: «MONOCEROS» IN NORTH SEE. Повествование о мятежном корабле, название которого совпадало с названием заведения и главным символом Мира…
«А этот парень непрост», – подумал сыщик.
Бармен обладал лысым островерхим черепом и прямым острым носом. Одет он был обычно для бармена, но и в этом костюме выглядел не без элегантности.
«Разжалованный офицер воздушного флота, ушедший в отставку, не дождавшись восстановления в звании, – предположил Кантор. – Или нечего ему было ждать. Был разжалован без права восстановления. Значит, тогда что? Проворовался? Ну, да… Иначе, на какие деньги заведение. Ведь явно не по наследству. Ну что же. Такой человек должен быть дельным свидетелем. От ушлого взгляда ничто не ускользнет».
– Ну и что же здесь случилось? – напуская на себя мрачность и скуку, поинтересовался сыщик.
– Да непонятное что-то, – отвечал бармен. – Этот, который помял Карсона, он давно пришел. Всё сидел и сидел. Но зал полупустой. Я бы погнал его, если бы народу побольше было. А так пусть сидит. Потом пришел Карсон. Уже навеселе был. Его ведь, Карсона, не поймешь. То ли он уже не соображает, что творит, толи только успел, что горло промочить. Баламут он, Карсон.
– И что было дальше? – поторопил сыщик.
– Карсон начал задирать того, в плаще…
– Он был один?
– Карсон не ходит один. Скучно ему. Он всегда таскает с собой двоих-троих таких же, как он, баламутов. И в этот раз были с ним стюард с «Пилигрима» да еще пара матросов с воздушных судов трансконтинентальных линий. Но этих я не знаю. Карсон со стюардом баламуты и завсегдатаи. А эти, матросы, посмирнее будут.
– Тот, что был в плаще, – пояснил свой вопрос сыщик, терпеливо выслушав эту тираду, – тот был один?
– Один.
– Он ни с кем не общался?
– Нет, – ответил бармен, – он вел себя как чужак. Ну, то есть сначала-то он ни с кем не общался. Ну, а потом пообщался с Карсоном и его приятелями. Только не долго.
– Как тот выглядел?
– В задрипанном, прямо скажу, плаще, в драной шляпе. Не удивлюсь, если он нашел их на помойке. Так что ему бы приодеться не помешало, что он в результате и сделал.
– Плащ, шляпа, – поморщился сыщик, – а как выглядел человек?
– Высокий, худой. Лицо у него было узкое, глаз серый. Волос черный с сединкой. А когда он плащ-то скинул, то оказывается, что он пятнистый, как саламандра, и лапы у него черные, с перепонками, и только ногти белые блестят.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44