Ты очень напряженно работала полтора года. Поезжай в мой домик в горах, забудь на время про Голливуд. А я пока подыщу что-нибудь для тебя. Чтобы ты вонзила свои прелестные зубки в свою героиню, а не в меня.
Мэгги не улыбнулась его шутке, и тогда он понял, что она не блефует. Она в самом деле готова уйти от него в никуда. Осторожно, Сол, предостерег он сам себя. За воротами ее только и ждут, чтобы всучить какой-нибудь соблазнительный контракт. Ты заполучил ее, можно сказать, за здорово живешь. Может, пожертвовать для нее этим фильмом, пускай сыграет Анну. Правда, смету придется пересмотреть. Прежняя была рассчитана на Салли Винсент. Можно потерять денежки… Но и Мэгги все-таки наработала кое-какое имя…
– Не принимай поспешных решений, Мэгги. Дай мне подумать.
– Вы можете придумать только одно – отдать мне роль Анны, – все так же упрямо ответила она.
Сол лихорадочно перебирал варианты решений. Прежде всего, никак нельзя позволить Мэгги уйти, ее потенциал слишком велик. Но Салли Винсент – верная кандидатура, она наверняка принесет немалую прибыль. Она стопроцентно подходит на роль Анны. У нее есть эдакая хрупкость, надломленность. Вернее сказать, никто лучше Салли не изобразит надломленность.
– Знаешь, что я тебе скажу, – начал Сол, пытаясь выиграть время. – Мы попробуем тебя на роль Анны, но имей в виду, мое слово не последнее. Решающее слово за Диком Блейком. Он режиссер…
Сол сказал неправду. На самом деле окончательное решение всегда принимал он сам. Если режиссер поступал наперекор его желаниям, его увольняли. Мэгги этот порядок был известен, но в предложении Сола ей увиделся лучик надежды, и она не раздумывая смиренно ответила: «Хорошо».
Так она получила второй урок: Голливуд – арена игр. Каждый играет в свою игру, и чаще всего эта игра без правил. Главное в этой игре – выиграть.
Мэгги была совершенно уверена, что, если Дик и Сол увидят, как она играет Анну, ее обязательно утвердят на роль.
Сол перестал с этого момента смотреть на Мэгги как на послушную дочь. Анну можно было бы назвать скорее всего неблагодарной женой.
Дик Блейк воспринял новость о пробах без энтузиазма. Мэгги ему не нравилась. Он с ней однажды работал. С его точки зрения она была слишком независима, слишком жестка для Анны. Но Сол настоял на своем, и Мэгги попробовалась на роль робкой, забитой девушки, задавленной своим властным отцом. После его смерти она оказывается беспомощной. Потом встречает мужчину, который влюбляется в нее и женится, заботится о ней, покуда она не начинает чувствовать себя достаточно сильной, чтобы самостоятельно стоять на своих ногах. Но по мере того, как она становится сильнее и независимее, меняется отношение к ней ее мужа. Ему не нужна такая жена. Он хочет, чтобы рядом была женщина, ищущая в нем опору. Уверенная в себе женщина расшатывает его представления о гармоничном, упорядоченном мире, в котором жена да убоится мужа своего. Анне приходится признать горькую правду: ее муж предпочитает видеть рядом с собой увечную женщину, а не полноценную. И она оставляет его, выбирает жизнь по своим представлениям, находит в себе силы сказать: «Я так хочу».
Фильм коснулся проблем, которые приобрели остроту в конце шестидесятых и стали в центр общественного внимания в семидесятые. Речь шла о женской эмансипации. Дик Блейк, олицетворявший собой мужского шовиниста конца двадцатого века, сопротивлялся участию Мэгги в его фильме, аргументируя тем, что она слишком самоуверенна для такой робкой поначалу героини. Но в первом же эпизоде, где надо было показать, насколько дух Анны был сломлен отцовским деспотизмом, она перевернула его представления о себе, продемонстрировав такую детскую беспомощность и незащищенность, что хотелось обнять ее и закрыть от враждебного мира.
Сузи и на этот раз сделала Мэгги такой грим, что внешний облик ее героини точно совпал с замыслом режиссера. Лучезарность, свойственную Мэгги Кендал, как рукой сняло. Она превратилась в униженное существо, напрочь лишенное самоуважения – опустошенное, раздавленное, онемевшее от вечных страхов. Лицо стало бесцветным, волосы поникли, плечи опустились, потухшие глаза смотрели в пол.
Эпизод был очень трудный, и Блейк не сделал ни малейшего усилия, чтобы облегчить ей задачу. Отвечая своему партнеру, она заговорила таким тихим голосом, что Дик Блейк потребовал: «Громче, Мэгги, ничего не слышно… Она, конечно, робкая мышка, но пищать еще не разучилась».
Его бесцеремонные замечания сбивали ее с тона. К счастью, Сузи имела опыт работы с Блейком, она знала его дольше, чем Мэгги, и предупредила подругу: «Знаешь, Дик – типичный мачо, из «настоящих мужчин», для которых главное в жизни – охота, стрельба, рыбная ловля. Женщины в его понимании годятся только для постели. Тиран. Если ему удастся заставить тебя плакать, он будет рад».
– Ну, от меня ему этого не дождаться, – угрюмо откликнулась Мэгги, разглядывая результат усилий Сузи в своем отражении в зеркале. – Собственный папаша не смог выжать из меня слез, а уж у мистера Блейка в этом плане никаких шансов. Мне нужна эта роль, Сузи, и я ее добьюсь.
– Нет, если он заартачится. Он же спит с Салли Винсент.
– Хоть бы раз что-нибудь новенькое, каждый раз одно и то же, – поморщилась Мэгги.
– Он, говорят, настоящий кобель.
Они встретились глазами в зеркале.
– Задай им жару, крошка, – улыбнулась Сузи.
И она задала.
Дик Блейк вынужден был признать себя побежденным, когда по окончании проб вся присутствовавшая на площадке рабочая группа разразилась аплодисментами. Сол обернулся к нему и сказал: «Салли свободна. Мэгги – это Анна». Недаром он был величайшим из голливудских независимых продюсеров после ухода в отставку Сэма Голдвина.
Дик Блейк зыркнул на Сола полными ненависти глазами и рявкнул:
– Вот сам и снимай эту сучонку. Я выхожу из дела!
– Как знаешь, малыш, – благодушно ответил Сол. Он знал, кто должен снимать Мэгги в этой роли. Конечно же, не Дик Блейк. Он объявил перерыв и пошел звонить Слоану Китриджу. Этот парень знает, на что способна Мэгги, он дважды с ней работал.
Когда в личном просмотровом зале Сола зажегся свет, продюсер утер глаза и обернулся к Слоану.
– Зря я с ней спорил, выходит, – сказал он, сморкаясь в платок, – Мэгги лучше меня знает свои возможности.
– У нее есть это необъяснимое качество, нечто такое, – подтвердил Слоан, – нечто более ценное, чем актерское дарование.
– Я хочу, чтобы фильм ставил ты.
– Сол, я бы со всей душой, но я запускаюсь с картиной. Освобожусь месяцев через пять.
– Я подожду. Лучше тебя все равно никто не справится. Ты понимаешь Мэгги, знаешь, как она работает и как может проявить неожиданные качества в самый нужный момент. Мы пока займемся подготовительной работой, выберем натуру и все такое прочее.
– А как насчет финансов? Морт Файнман ни гроша не даст на картину без Салли. Ты ведь знаешь, он ставит только на проверенных звезд.
– Об этом не беспокойся. – Сол сделал жест рукой, будто отметая все сомнения. – Когда я денег не находил? Давай, делай свою картину, Слоан. Мне как раз нужны четыре-пять месяцев для разбега.
Ему пришлось довольно долго искать, выпрашивать и чуть ли не воровать деньги для картины. Инстинкт подсказывал ему, что затраты на фильм окупятся сторицей. Он не ошибся. Его вложения в фильме принесли прибыль, в десять раз превышавшую затраты по смете. Кроме того, картина принесла ему его первый и единственный «Оскар» в номинации «За лучший фильм». Мэгги тоже получила «Оскара», тоже первого – «За лучшую женскую роль». Слоан в третий раз был награжден как лучший режиссер. «Я так хочу», став грандиозным хитом, вознесшим Мэгги на Олимп суперзвезд, сделал ее и наиболее желанной актрисой для голливудских режиссеров и, соответственно, одной из наиболее высокооплачиваемых. Сол заключил с ней контракт на фантастически выгодных условиях: пятьдесят тысяч в неделю плюс – это был очень ощутимый плюс – солидный процент с прибыли. Сол знал, что делает. Когда она познакомилась с текстом контракта и подняла на него квадратные от удивления глаза, он похлопал ее по руке и по-отечески сказал, что она это заслужила. Он всегда верил в беспроигрышный принцип – дай яйцо и возьмешь курицу. Мэгги Кендал в этом смысле была весьма многообещающей.
После шумного успеха «Я так хочу», проработав уже столько месяцев без перерыва, Мэгги решила устроить каникулы, и когда Сузи почтительно – поскольку теперь Мэгги была звездой, а в Голливуде строго соблюдается субординация – пригласила ее провести пару недель на ранчо ее родителей в Нью-Мехико, она с радостью согласилась.
Когда она сообщила эту новость Солу, он поджал губы, покачал головой и сказал:
– Ты знаешь, что нарушаешь правила?
– Какие еще правила?
– Неписаный закон Голливуда. В этих краях позволительно иметь дело лишь с равными себе. А Сузи Гайлс всего лишь гримерша.
– Ты шутишь, – сказала она, недоверчиво глядя на него.
– К сожалению, нет. Повторяю: тебе не следует дружить с гримершей.
– Вот уж не подозревала, что ты сноб.
– Я не сноб. Но таковы уж здешние порядки. Существуют как бы негласные списки А, Б и В, следует держаться того круга, который принадлежит твоему списку. Ты в категории А, Сузи в списке Б. Это вызовет толки.
– Счастливы, должно быть, люди, которым больше нечего делать, кроме как обсуждать этот вопрос.
– Не только в устной форме, но и в письменной. Ты уже кому-нибудь об этом сболтнула?
– С какой стати? Это никого не касается.
– И то хорошо. Я сообщу в прессу, что ты отправилась в Англию навестить родственников.
– У меня их нет!
– Это никому не известно. Доверься мне, Мэгги. Я прожил здесь немножко дольше, чем ты. Подольше многих. И знаю порядки.
Но то, что вышло из этой поездки, не мог предугадать даже Сол.
Мэгги ехала в Аризону. Дорога была преодолена без проблем – в Мэгги никто не распознал звезду Голливуда. Она умела так преображать свою внешность, что никто и не подумал бы обратить на нее внимание. Да и как было заподозрить, что в такой задрипанной машине едет настоящая звезда! Мэгги отправилась в путь в том самом «Шевроле», который Сол предоставил ей по прибытии в Голливуд, хотя она могла бы теперь позволить себе купить авто самой последней и дорогой модели.
Мэгги стряхнула с себя все йоркширские привычки, за исключением одной – уважения к деньгам. Ее приучили с детства ценить каждый пенни – о фунтах не было и речи, – и теперь она покупала только самые лучшие вещи, вознаграждая себя за унизительную необходимость одеваться в отрепья в детстве и юности, но только когда это было действительно необходимо.
Сузи дала ей в дорогу карту, на которой отметила маршрут. Съехав с автострады 1–20 и почувствовав себя свободной от голливудских условностей, Мэгги откинула верх машины, включила радио и стала громко напевать. Ветер развевал ее волосы, ей было легко и радостно. Эти чувства были ей внове. Она вдруг поняла, что это первые в ее жизни каникулы.
Оставив позади Феникс, она попала в сельскохозяйственный край, и там, точно следуя по красной линии на карте, вскоре увидела Сузи, которая встречала ее верхом на потрясающе красивой лошади. Сузи ждала ее на границе ранчо.
Хозяйство Гайлсов было создано прапрадедушкой Сузи, который приехал в Аризону в 1865 году. Во время гражданской войны он заразился в Андерсонвилле туберкулезом и искал себе местечко с сухим климатом и обилием солнечных дней в году. Подобно ему Мэгги тоже сразу влюбилась в эти огромные пустынные просторы, пропитанные духом древнего безлюдья, в огромное синее небо, сухой прозрачный воздух.
Поначалу ее донимала жара, и она старалась все время держаться в тени, но потом привыкла и стала греться на солнышке, как ящерка. Родители Сузи, милые, гостеприимные люди, не лезли к ней с лишними вопросами. «Они редко бывают в кино, – объяснила Сузи, – до ближайшего кинотеатра шестьдесят миль. Проще включить телевизор». На ранчо было много верховых лошадей. Мэгги сама верхом не ездила, но любила смотреть на этих изумительных животных и целыми днями лежала у бассейна, читала или загорала, а когда становилось жарко, прыгала в воду.
Через неделю, когда она обжилась на ранчо и вошла во вкус ничегонеделанья, ей вдруг позвонили от Сола. Сол заболел и срочно хочет ее видеть. Вообще-то ничего опасного, поспешили успокоить ее, но мистер Мелчор в дурном расположении духа, и врачи полагают, что ее присутствие его взбодрит. Мэгги поспешно упаковала вещи, извинилась за внезапный отъезд и поехала в Феникс, чтобы оттуда вылететь в Лос-Анджелес на самолете.
Подъехав к дому Сола на Хомби-Хиллз, она чуть было не ринулась бегом вверх по лестнице, но ее остановил голос: «Я тут». Он стоял в арке гостиной, окна которой выходили на Беверли-Хиллз. На нем был его любимый шелковый халат и восточные туфли с загнутыми носками. Он был бледен и мрачен и выглядел усталым.
– Сол! – бросилась к нему Мэгги. – Ты почему не в постели?
– Что толку валяться, – ответил он. – Пойдем-ка ко мне в кабинет, Мэгги. Надо поговорить.
У нее бешено застучало сердце. Он умирает! И хочет сказать мне, сколько ему осталось жить.
Мэгги дрожа последовала за ним в кабинет, где он подошел к столу и взял в руки какой-то журнал.
– Сядь, Мэгги, – сказал он, и звук его голоса вселил в нее еще больший страх.
Он осторожно, будто преодолевая боль, уселся в свое огромное кресло и заговорил внезапно окрепшим голосом:
– Прости, что вызвал тебя под ложным предлогом, но надо потушить искры, пока они не разгорелись в большой пожар.
– Что значит – под ложным предлогом? – спросила сбитая с толку Мэгги. – Ты что – разве не болен?
– Если и болен, то из-за волнений. В связи с этим вот.
Он перекинул ей через стол журнал. Мэгги взяла его. Он был развернут на странице, которую целиком занимала фотография. Снимок был сделан с помощью увеличительных линз и потому получился не очень отчетливым, тем не менее вполне можно было разобрать, что это она собственной персоной лежит на животе возле бассейна на ранчо Ла Фонда – так называлось хозяйство Гайлсов, положив голову на сложенные руки.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49