Хью повернулся к Эдлин и самодовольно посмотрел на нее.
— Похоже, в данном случае ты заботишься только о себе, как мне кажется.
Ах, он должен был больше доверять ей! Эдлин справедливо предполагала, что ее мальчики вполне могли по неопытности переоценить свою выносливость. Но она только с ненавистью посмотрела на него, ничего не сказав. Затем она перевела взгляд и увидела Уортона, наблюдавшего за тем, как складывали огромный шатер Хью. Она тут же подобрала свои юбки и побежала.
— Подождите! Где все, что было в шатре?
Уортон большим пальцем небрежно ткнул в сторону уже груженных кладью вьючных лошадей и повозок.
— Там.
— На столе я оставляла два одеяла.
— Вы имеете в виду две тряпки, миледи? — От взгляда Уортона и молоко могло свернуться. — Я бросил их в сумку со всяким старьем.
— Это единственное, что мне удалось спасти из всего моего имущества!
— Мешок со старьем в той повозке. — Возвращаясь к своим обязанностям, Уортон громко, чтобы все оценили, произнес: — Женщины!
Любопытство обуяло Хью, и он с интересом поглядывал, как Эдлин взбиралась на повозку и копалась в ее содержимом. Что это за драгоценные тряпки, из-за которых она торговалась с таким упорством? О чем они ей напоминают? Эдлин соскочила с телеги, победно размахивая двумя выцветшими кусками материи, и ее сыновья с восторженными криками бросились к ней. Непостижимо, но каждый из них схватил кусок драной тряпки и украдкой прижал к щеке. Затем Паркен спрятал доставшиеся ему лохмотья под плащом, в то время как Аллен принялся чистить и вытряхивать принадлежавшее ему тряпье. Хью терялся в догадках. Эдлин наблюдала за ними с улыбкой матери, которая, пожертвовав многим, вознаграждена сполна.
— Что это? — наконец спросил озадаченный Хью.
— Одеяла, которые были сшиты еще до их рождения. Мальчиков в них пеленали. Потом близнецы подросли и укрывались ими. Позже они просто всегда держали их при себе, за исключением своего паломничества, и это единственное, что мне удалось унести из замка Джэггера, когда нас оттуда вышвырнули.
Хью и раньше приходилось слышать о подобных вещах, но, будучи рыцарем, он едва ли мог это понять.
— Ты спасала их одеяла? — переспросил он.
— Это связывает их с прошлым. Что-то знакомое, родное, то, что напоминает им о детстве. Такие вещи вселяют ощущение безопасности.
— Они уже достаточно выросли, чтобы перестать испытывать подобные чувства.
Она повернула голову и так посмотрела на него, что он невольно вздрогнул.
— Ты тоже давно вырос настолько, чтобы тебя не кормили грудью, однако, когда ты болел, тебе это очень нравилось, — отчеканила она, в прах разнося все его поучения.
Эдлин отошла прочь, прежде чем он, смирив свою досаду, успел прокричать:
— Это не совсем одно и то же!
Она все же услышала и насмешливо помахала ему рукой. Он понял, что на этот раз проиграл. У мальчиков останутся их одеяла.
* * *
— Этой ночью через реку я вас не повезу. — Нечесаный, одетый в лохмотья крестьянин сказал это без малейшего страха, обращаясь сразу ко всему отряду Хью. — Вы с ума сошли? Сейчас время спать, а не путешествовать.
В душе Эдлин искренне соглашалась с ним, но заметила, что Хью воспринял его отказ крайне болезненно. По каким-то своим соображениям, которыми он с ней не делился, Хью хотел побыстрее и подальше уехать от монастыря. Сейчас, глядя на вздувшуюся от весеннего половодья реку Эйвон, он понял, что ему не осталось иного выбора, кроме как переправлять своих людей и лошадей на пароме. Однако паромщик соглашался начать переправу только утром. Эдлин, внимательно прислушиваясь, тем не менее с трудом понимала их разговор, который велся на ломаном английском.
— Хозяин хочет, чтобы ты перевез нас сейчас, — втолковывал Уортон, явно надеясь, что паромщик обрадуется возможности отделаться от этого рыцаря вместе с его свитой как можно скорее.
Но сухопарому, несговорчивому паромщику, казалось, было совершенно наплевать на рыцаря, на его людей и на то, что они способны сделать с его убогим имуществом в отместку за упрямство. Передразнивая Уортона, он сказал:
— Хозяину придется подождать.
— До полной темноты еще есть время, чтобы успеть перевезти нас на ту сторону, и в твоих же интересах поторопиться. — Хью выпрямился в седле и постарался произнести это своим самым твердым командным тоном, и в его словах таилась угроза.
Нарыв на щеке паромщика побагровел.
— Ага, я отвезу вас на тот берег при свете, а мне самому придется возвращаться в темноте, да еще при таком течении, с которым и в дневное-то время не пошутишь. Я б не стал делать этого, хотя бы меня пришел умолять сам принц.
Как показалось Эдлин, Хью раздражался от затянувшегося спора с обыкновенным старым крестьянином, да еще в присутствии его жены и дружины. Спорить с рыцарем могли лишь рыцари или иные люди благородного происхождения. А крестьяне беспрекословно выполняли то, что им приказывали господа. Но… за исключением этого проклятого старика. Не привыкшая к длительной верховой езде, Эдлин соскочила с лошади, чтобы размять затекшие ноги.
Сняв перчатки, она незаметно придвинулась к ним поближе. Ей не нравился характер их препирательства.
Уортон извлек из-за подкладки плаща монетку.
— Вот тебе еще шиллинг сверху, чтобы ты перевез нас сейчас же.
— Нет! — бросил несговорчивый паромщик и захромал в сторону своей хижины. — Располагайтесь поудобнее, а завтра утром я вас перевезу.
Эдлин, к счастью, удалась заметить тот момент, когда Хью окончательно потерял терпение. Он так поспешно соскочил с лошади, что полы его плаща закружились вихрем. Затем он тяжелыми шагами подошел к паромщику, рукой развернул его к себе и, свирепо сверкая глазами, произнес:
— Ты перевезешь нас сейчас же! — Одним словом, взбешенный рыцарь, да и только.
Паромщик, свирепея от грубого обращения, процедил сквозь зубы:
— Я перевезу вас завтра утром… если соизволю. — Это была немыслимая дерзость.
Хью выхватил нож, и Эдлин бросилась к нему. Схватив его за руку, она негромко пробормотала:
— Неужели ты способен убить за это старого человека?
Хью ответил ей тоже почти неслышно:
— Нет. Я его только припугну.
Старик вновь показал свою неуступчивость. Прекрасно поняв намерения Хью, он заявил:
— Нечего пугать меня, я не боялся людей и поважнее вас.
— Я в этом не сомневаюсь. — Эдлин удалось встрять в разговор двух упрямых болванов.
Хью попытался оттеснить ее в сторону.
— Женщина, занимайся своим делом, а мне позволь как-нибудь самому уладить эту проблему.
Она ловко использовала его движение, чтобы он повернулся к ней лицом.
— Как? Избивая старика? Он же явно не собирается уступать. И в результате, когда наступит утро и будет достаточно светло, чтобы спокойно перебраться на ту сторону, мы останемся без паромщика. Ради всего святого, Хью, ведь есть вещи, которые решаются без применения силы.
Если бы самая покорная сука из его своры внезапно укусила его, своего хозяина, то и тогда Хью не выглядел бы более удивленным. Эдлин, не теряя времени, повернулась к нему спиной и тронула старика за руку. Стараясь говорить медленно и приноравливаясь к странному произношению, она сказала:
— Пойдем, я уже продрогла в ночи, а здесь горит костер. Ты не станешь возражать, если женщина просто погреется у огня?
— Вовсе нет. — Паромщик, от которого несло навозом и который едва доставал ей до плеча, бросил самодовольный взгляд на совершенно ошарашенных и встревожившихся людей Хью. — Прошло столько ночей с тех пор, как у моего огня последний раз грелась такая хорошенькая леди, как вы.
— Не могу в это поверить. — Она улыбнулась, не обращая внимания на его зловонное дыхание. — Такой красавец!
Он с удовольствием отвечал на ее поддразнивания, хотя бы только для того, чтобы досадить Хью.
— Что мама делает? — донесся до нее нерешительный вопрос Аллена из повозки.
— Пристает к чужому человеку и ведет себя очень странно.
Этот ответ заставил ее улыбнуться паромщику еще шире.
— Да, в свое время я слыл красавцем в здешних местах, но с тех пор, как умерла моя жена, женщины навещают меня только для того, чтобы я перевез их на тот берег. Они взбираются только на мой паром. — Он победно посмотрел вокруг.
— Ах, значит, только на паром? — Эдлин подмигнула ему, когда с похотливой интонацией задала следующий вопрос: — А как тебя зовут?
Старик чуть в обморок не упал от удовольствия.
— Меня зовут Элмунд, миледи. — Он наклонился вперед, дотронулся рукой до пряди волос на лбу и, поглаживая свою лысину, произнес: — К вашим услугам.
Широким взмахом руки он пригласил ее присесть на бревно, как будто предлагал королевский трон. Поскольку он прожил здесь довольно долго, то кору на сиденье он протер давно, и Эдлин уселась, не обращая ни малейшего внимания ни на людей, ни на лошадей, ни на повозки, ни на своих сыновей, ни на нового мужа. Все они стояли на дороге, ожидая продолжения событий. Но как раз сейчас ей пока нечего было им предложить. Ее расчеты оправдывались, но дело еще не было сделано. В данный момент ее больше всего занимал Элмунд. Протянув ладони к слабому огню, она сказала:
— Я заметила, Элмунд, что у тебя на щеке нарыв.
Он осторожно дотронулся до него.
— Да, миледи.
— Похоже, он тебя очень мучит?
— Да я уж все испробовал. Даже в новолуние убил жабу и всю ночь проспал с ней, приложив к щеке, но после этого мне стало еще хуже.
Эдлин взялась за сумку, которая висела у нее на поясе.
— Я умелая травница. Если бы ты захотел, я могла бы попробовать одну из своих припарок, чтобы удалить гной из нарыва.
— Если не помогла даже жаба, то почему поможет ваша припарка? — логично спросил Эл-мунд.
— От того, что мы попробуем, не будет никакого вреда.
Элмунд хотел было отказаться, но в этот момент возле костра появился Хью.
— Женщина, возвращайся к своей лошади.
— Она не может, — оборвал его Элмунд. — Она собирается поставить мне припарку.
Хью взвыл и, широко взмахнув руками, воздел их к небу, где над горизонтом показалась вечерняя звезда.
— О, Боже, дай мне терпения!
Старик плутовски захихикал, а Эдлин резко заметила:
— Я не однажды просила Господа об освобождении, а он наградил меня тобой, Хью из Роксфорда, поэтому поостерегись со своими просьбами. — Вставая, она спросила: — Мы прихватили с собой в дорогу медовуху?
— Ты собираешься с ним пить? — удивился Хью.
— Возьми себя в руки, а то тебе в голову лезет Бог знает что, — упрекнула она его. — Медовуха служит хорошей основой для припарок, остальные травы лежат в той повозке, где мои мальчики. Вы извините меня, добрые люди?
Она пошла туда, где лошади переминались с ноги на ногу, а Хью задумчиво смотрел ей в спину, пока она удалялась в темноту.
Элмунд присел на корточки и поправил огонь.
— Женщины! Не можем ужиться с ними и не можем заставить их сделать ни черта, что имело бы смысл.
Это были первые слова паромщика, которые, по мнению Хью, полностью соответствовали действительности.
— Мы только что поженились, — внезапно вырвалось у него.
— Можно догадаться. Вы глядите на нее так, будто она — это чужая страна, которую вам нужно покорить.
— О, да я уже покорил ее. — Хью с удовольствием вспомнил, как она выглядела после их ночи любви, когда, доведенная до изнеможения, заснула в его объятиях. — Сколько же еще раз мне придется усмирять ее, прежде чем она станет послушной женой?
— Зачем вам это? Она так хороша, что ее красота пробирает до печенок. Только взгляните! Она хочет быть уверенной, что я останусь в живых, потому она заслонила меня от вашего ножа. Она хочет быть уверенной в том, что вы получите желаемое, потому она предложила вылечить мой нарыв. — Он задумчиво кивнул. — Сдается мне, что, как только взойдет луна, я переправлю вас на тот берег.
При этих словах Хью, чья мужская гордость была не просто задета, а почти раздавлена, воскликнул:
— Ты понял, что она вертит тобой как хочет, и не возражаешь?
— А зачем? Мне вылечат щеку, вы поедете своим путем, то есть каждый из нас получит то, чего хотел. А она станет думать, что добилась мира вместо раздора. В общем, она это и сделала, да благословит Бог ее душу.
Хью в немом восхищении уставился на старика. Элмунду, несомненно, пришлось много повидать в своей жизни, куда больше, чем Хью. Несмотря на мнение Эдлин, Хью считал себя человеком весьма проницательным. Но, слушая, как старик разложил по полочкам все действия Эдлин, предсказал их результат и смирился с ним, Хью не переставал изумляться.
— Сядьте, а не то, глядя на вас, я выверну себе шею.
Опускаясь на корточки, Хью внезапно почувствовал колющую боль. Он вскрикнул, подскочил и стал топать ногой до тех пор, пока из-под его подвязки не посыпались ручьем на землю зерна пшеницы.
— Она жила в монастыре, и нам устроили настоящие проводы, когда мы сегодня к вечеру уезжали оттуда. Звенели колокола, все собрались и нас осыпали пшеницей.
Казалось, старик совсем не удивился, как того ожидал Хью.
— Обычное дело — после венчания.
— Венчание состоялось вчера. И тогда как раз было самое подходящее время для поздравлений, но я позволил ей пойти прогуляться, ее похитили и… — Он сам не понимал, зачем признавался этому упрямцу в своей ошибке. — Поэтому вместо того, чтобы разбрасывать пшеницу вчера, они это сделали сегодня, перед самым нашим отъездом. Наверное, им захотелось, чтобы все было как следует, потому что она им нравилась. — Помрачнев, Хью вдруг вспомнил плотный круг злобных людей, судивших ее за греховное поведение, а произошло это из-за его обмана. — До нашего венчания они думали о ней дурно.
— Бьюсь об заклад, что виноваты вы.
И как только старый плут догадался об этом? И почему Хью почувствовал угрызения совести за свое поведение? Невероятно! Он же знал, что поступает правильно. Эдлин нуждалась в муже, и никто не был ей обязан больше, чем он. Она отказалась принять его помощь из-за глупого упрямства, поэтому он был вынужден заставить ее. Так должно происходить всегда. Мужчина принимает решения. Женщина покорно соглашается с ними. Все правильно!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48