Поездка за границу у нас -- не норма человеческого
общения двадцатого века, а привилегия, которой удостаиваются лишь лица
определенной категории. Это общеизвестно. Ты к этой категории не
принадлежишь. Причины отказа не объясняют потому, что у них нет никаких
правовых и моральных аргументов. Это тоже общеизвестно. Исключительность
твоего случая состоит лишь в том, что он будет иметь мировой резонанс.
ИНТЕРВЬЮ
О том. что Мазиле отказали, скоро стало широко известно. Мастерскую
заполнили иностранные журналисты. Пришлось давать интервью. Мазила в
основном говорил о своих творческих замыслах. По поводу отказа он сказал,
что причину отказа ему не объяснили. Почему? Очевидно, она не имеет
разумного оправдания. А заодно решается еще одна проблема. Раз человеку
отказано, и ему не объяснили почему, его охватывает тревога. Он должен сам
придумать причину, беря на себя вымышленную вину. Отказывающая инстанция,
освобожденная от функции объяснения, приобретает атрибут великой тайны и тем
самым присваивает себе функции провидения. И человек трепещет. Эта мысль
произвела на журналистов сильное впечатление. Неврастеник, услышавший на
другой день интервью Мазилы по иностранному радио, сказал, что ОНИ ему этого
не простят. А что ОНИ могут сделать, сказал Посетитель. Судя Мазилу,) ни
сами предстают перед судом истории.
ЖРАТВА
Только завтрак навернем,
Как уже обеда ждем.
Проглотив обед, мы тут же
Ждем, когда наступит ужин.
Остальное -- дребедень!
Так за днем проходит день.
(Из "Баллады")
Наши штатные дешевки
Чуть чего -- бегут в столовку.
(Из "Баллады")
Обед пропал. Прижавшись друг к другу, штрафники тряслись от озноба. Не
спалось. Не бодрствовалось. Легко сказать, дешевки, говорит Уклонист. А кто
из нас через это не прошел! Кто из нас сейчас не накинулся бы на любые
объедки, лишь в них были калории! Был у меня такой случай, говорит Мерин.
Был я дневальным по конюшне. В последнюю смену. Надо смену сдавать, а
какая-то сволочь оголовье сперла. Сменщик не принимает. Пришлось ждать,
забираться в соседний эскадрон и воровать недостающее оголовье. Все так
делали. В полку вообще не один десяток оголовьев пропал, а. до бумагам и
отчетам -- все на месте. Сдаст один смену -- у него потом сопрут. Потом -- у
этого. И так до тех пор, пока все не отчитаются. Так вот, сдал я смену. На
ужин, конечно, опоздал. Пришел в столовую -- и что вы думаете! Осталось штук
тридцать мисок шрапнели. Каждая миска -- на четверых. У меня аж голова
закружилась. Тут пришел еще один опоздавший со смены. И мы с ним принялись
за дело. Хотите верьте, хотите нет. Восемь мисок я навернул запросто. И еще
наверно срубал бы. Да случайно взглянул на соседа. Тот слопал мисок
пятнадцать. Гляжу -- глаза у него закатились, каша прет даже из ушей. И он
как-то странно стал сползать со стула. Я в ужасе хочу встать, и не могу.
Каша распирает. Расстегнул все пуговицы. С трудом выбрался на улицу и, как в
бреду, поплелся в казарму. Отлежался. А парень тот умер. Это что, говорит
Паникер. Мы в первоначалке втроем однажды съели второй завтрак на целое
звено. Приехал Особняк. Поклялся, что легко узнает, кто съел. Воры объелись,
и обед съесть не смогут. Пришлось обед рубать, как ни в чем не бывало.
Особняк был потрясен. Умолял признаться, обещал не наказывать. Ему хотелось
посмотреть на таких выдающихся обжор. А мы кто? Мы обыкновенные рядовые
голодающие. Конечно, не признались. У нас, говорит Пораженец, штурман
эскадрильи козу завел. Симпатичная скотина была. Везде за нами бегала.
Как-то пошли мы в самоволку. И она за нами увязалась. Отгоняли-отгоняли
назад, не уходит. Тут-то и пришла в голову идея. Это был первый и, кажется,
последний раз в моей жизни, когда я от пуза ел свежее жареное мясо. У нас,
говорит Уклонист, на втором аэродроме под боком был фруктовый сад
винкомбината. Мы там, конечно, паслись потихоньку. Начальство комбината
сдуру обратилось к нашему начальству с просьбой помочь охранять сад. Наше
начальство, имевшее кое-что от начальства комбината, согласилось, и нас
стали посылать патрулировать сад. Что после этого началось! За неделю
обглодали даже кору на деревьях. Начальство комбината взмолилось убрать
патрули. А это не так-то просто. Пока дело ходило в округ и обратно,
кончился сезон, и мы сами перестали ходить в сад, хотя нас чуть не до нового
года еще назначали. Вот поднабрались витаминчиков! На всю жизнь хватит!
Пришел связной. Сержант, Интеллигент, Мерин, Убийца, сказал он. К комбату.
Пойдете за языком, сказал Комбат. Без языка не возвращаться!
О СВЕТСКОМ ЛИЦЕМЕРИИ
В свое время, говорит Мазила, я выиграл конкурс в Ю у крупных западных
художников. Случай беспрецедентный. И что же? Приехал домой. Привез кучу
отзывов. Сдал в Союз. Хочу отчитаться о поездке. Но никто слушать не хочет.
А ведь отчитываться положено. И принято. У нас любой, съездивший просто так
куда-нибудь, потом в десяти местах выступает. В газетах, разумеется, ни
строчки. А выиграй этот конкурс кто другой, раззвонили бы на весь Ибанск.
Ладно, бог с ними. Пусть это нормально. Но друзья и знакомые! Представьте,
никто меня даже не поздравил. Не знали? Все прекрасно знали. И молчали. Как
будто ничего не произошло. Или в лучшем случае издавали подленький смешок.
Мол, в Ю, смешно, какой пустяк! В это же время БА съездил в П. Никакого
конкурса не выиграл. Просто принял участие. И сделал хреновину. Так после
этого у нас только и разговоров было о том, что БА сделал эту хреновину. Ко
всему прочему, говорит Неврастеник, тут сказывается непроходимый
провинциализм. Невоспитанность. Отсутствие светскости. Я все более
укрепляюсь в мысли, что критическая литература недавнего прошлого,
разоблачавшая лицемерие светского общества, сделала с этой точки зрения
довольно гнусное дело. Она сочинялась по такому банальному принципу. Мол,
человек в обществе ведет себя по отношению к другим людям прилично
(улыбается; говорит, что рад видеть; поздравляет с удачей; сочувствует
неудаче и т.п.), а про себя думает иначе (презирает этого человека, завидует
ему, рад его неудаче, огорчен его удачей и т.п.). И в этом усматривалось
лицемерие. Считалось, что дурные сами по себе люди в обществе притворяются
хорошими. Но это не только и не всегда есть лицемерие. Это есть также
результат воспитанности, которая есть одно из средств социальной самозащиты
людей от самих себя. Способность людей держать себя в каких-то рамках, без
чего невозможно нормальное общение. Без такой воспитанности жизнь
превращается в кошмар. Без нее с людьми просто встречаться нельзя. О
человеке нельзя говорить, будто есть некий скрытый истинный человек, который
кем-то прикидывается в той или иной ситуации. В характеристику человека
входит и то, что он есть дома, и то, что он есть на работе, и то, что он
есть в обществе знакомых и друзей, и то, что он думает, и то, что он
говорит. Только тут мало сказать, что отсутствует светская воспитанность,
говорит Болтун. Тут следует сказать, что присутствует антисветская
воспитанность. Игнорировать и принижать значительное и превозносить
заурядное -- это тип воспитанности, а не пустое место. Лицемерие за счет
отрицания лицемерия есть лицемерие в квадрате,
ЯЗЫК[x]
Идея рассматривать творчество ЭН как изобретение особого языка в наше
время, рехнувшееся на моделях, формализации, системах, структурах и т.п., не
удивительна. И совершенно бессодержательна, пока мы точно не установим, что
значит рассматривать то или иное явление как язык. Когда я об этой идее
сказал Неврастенику, то тот заявил, что он давно так думал. Только он, как
выяснилось, языком называл даже чириканье воробьев, кошачьи концерты и
собачьи свадьбы. Если какое-то образование рассматривается как язык, то
приходится употреблять понятия "знак", "значение", "смысл", "алфавит" и т.п.
Фотография предмета не есть знак этого предмета. Аналогично --
натуралистический рисунок. Знак не изображает, а обозначает. Отсутствие
сходства знака с оригиналом или по крайней мере преднамеренное несходство
есть условие, необходимое для того, чтобы некоторый предмет стал знаком. По
виду слова, например, нельзя судить о том, как выглядит обозначаемый им
предмет. Значение знака считается известным, если известно, что именно он
обозначает. Превращение предмета в знак предполагает волевое решение людей.
Смысл знака считается известным, если известно значение всех фигурирующих в
нем простых знаков и известны правила композиции простых знаков в сложные.
Эти правила композиции сами не являются знаками, они имеют основу в активной
творческой природе человека. Значение сложных знаков устанавливается путем
установления их смысла, т.е. предполагает какие-то языковые компоненты, не
являющиеся знаками. Говоря об алфавите языка, надо различать языковые
средства, которые сами знаками не являются, но из которых строятся знаки и
простейшие языковые единицы, к которым применимы понятия значения и смысла,
-- смысловые единицы языка. Различие их отчетливо видно в различии азбуки и
коренных слов обычных языков. Из сказанного должно быть ясно, что понятие
смысла применимо не ко всякому произведению искусства. Например, нелепо
говорить о смысле натуралистического портрета коровы или государственного
деятеля, если даже он написан таким художником, как Художник. Нелепо
говорить о смысле бесчисленного множества скульптур (на лошадях и пеших),
украшающих площади Ибанска. Понятие смысла уместно здесь лишь тогда, когда
произведение искусства приобретает некоторые свойства знаковости.
Непохожесть того, что художник лепит или рисует, на какие-то реальные вещи
(в том числе трансформация последних) является необходимым условием
уместности разговоров о смысле произведения искусства. Одно из средств
создания произведений искусств с признаками знаков -- деформация и
трансформация реальных вещей, например, элементов человеческого тела. При
этом образуются сложные явления, которые лишь отчасти суть знаки. В них, с
одной стороны, улавливается некоторое сходство с реальными вещами, т.е.
сохраняется элемент изобразительности. А с другой стороны, они
трансформируются так, что сходство в натуралистическом смысле разрушается.
Комбинирование такого рода знаков позволяет образовывать знаковые
конструкции, в целом не имеющие уже никакого реального аналога. В этих
комбинациях окончательно исчезает элемент изобразительности, допускаемый в
их отдельных элементах. Любопытно, что включение в такие комбинации вполне
натуралистических элементов может быть сделано так, что они оказываются еще
более далекими от реальности, чем самые невероятные трансформации реальных
вещей. ЭН не изобрел никакой особой азбуки в изобразительном искусстве. Он
изобрел другое. Он разработал целую систему особого рода смысловых единиц и
правил их композиции в сложные образования -- в особые смысловые фразы и
тексты. Можно составить конечные списки смысловых единиц и правил их
композиции. Работа эта трудная. Но со временем искусствоведы это сделают с
исчерпывающей точностью. Смысловые единицы ЭН имеют видимую сторону и
невидимый в них самих смысл. Как видимые явления это суть фрагменты
рисунков, гравюр и скульптур. Они могут быть даже самостоятельными
произведениями. Как имеющие смысл явления они суть знаки для обычных
человеческих страстей, желаний, переживаний, -- для возмущения,
разочарования, гнева, надежды, восторга, прозрения, отупения и т.п. Причем
эти значения не являются раз навсегда заданными. Они подвержены варьированию
и изменениям. Они зависят от той или иной их комбинации, от субъективных
состояний и особенностей зрителей и многих других параметров.
ЯЗЫК
Брать языка -- целая наука, говорит Убийца. Язык, например, должен быть
самым информированным человеком в армии противника. Потому желательно взять
начальника генерального штаба. И притом он должен быть таким, чтобы на его
пропажу никто не обратил внимания. Потому желательно взять какого-нибудь
сачка из хозвзвода. Как это совместить в одном лице? Очень просто: хватай
первого подвернувшегося под руку. По этому принципу мы и действовали под К,
говорит Сержант. Перешли линию фронта. Ночь темная, глаз выколи. Наткнулись
на какого-то человека. Схватили. Кляп в рот. Сунули в мешок. И айда обратно.
Одного своего потеряли где-то. Пришли в часть. Сняли мешок. И что же?
Оказывается, свой парень. Из соседней дивизии. Тоже в разведку ходили. А они
нашего тяпнули! Представляете, как их допрашивали!! Зачем им язык, говорит
Мерин. И так же все ясно. Тут же все на виду. Попросили бы -- я бы им за
пять минут нарисовал, что и где. Кто ты такой, говорит Убийца. Тебе верить
нельзя. Нельзя, говорит Мерин, так зачем же в разведку посылают. Это другое
дело, говорит Убийца. Твое дело -- взять языка. Верить будут языку, а не
тебе. Почему, говорит Мерин. Потому, что он враг, говорит Убийца. Им без
языка нельзя, говорит Сержант. Положено брать языка. С них спросят. Сержант
мудр, говорит Интеллигент. Они играют по своим правилам. Играют за наш счет,
говорит Мерин. Играют всегда за чужой счет, говорит Интеллигент. Вот что,
братцы, говорит Сержант. Выхода у нас нет. Так что этого идиотского языка
надо взять во что бы то ни стало. Авось кто-нибудь из нас и уцелеет.
ОСНОВЫ ОПТИМИЗМА
Вы слишком мрачно смотрите на жизнь, говорит Журналист. Правительства
всегда и везде проводят политику кнута и пряника.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62