"А почему Вы, курсант Ибанов, отставал
от взвода?". Курсант Ибанов сказал: "А потому, что у меня сапоги на три
размера больше положенного". Товарищ старший лейтенант Ибанов спросил тогда:
"А зачем Вы выбрал такой большой сапоги?". Курсант Ибанов ответил: "А я
умный. Скоро зима. Я наверну на ноги газеты, и ногам холодно не будет".
Товарищ старший лейтенант Ибанов сказал: "Молодец, курсант Ибанов!". И
объявил курсанту Ибанову благодарность перед строем. Так наши товарищи
начальники всесторонне и чутко воспитывают в нас нового всесторонне
развитого человека. Ефрейтор. Много лет спустя Сослуживец встретился с
известным Писателем Ибановым (Ибанов -- это литературный псевдоним;
настоящая его фамилия -- Ибанов). Вспомнили ИВАШП. Про губу он забыл. Но
первый свой рассказ помнил дословно. На прощанье он сказал: "Я немало
наработал впечатляющих вешшиц, оставивших след. Но до такого уровня
подняться не мог, сознаюсь. Что поделаешь, юность! А в юности мы все
талантливее". Сослуживец говорил, что Литератор -- сравнительно безобидная
тварь. Дальше кражи портянок, самоволок, выпивок и анекдотов он не пошел.
Гораздо опаснее стукачи-мыслители. Они доносят не столько о делах и даже не
столько о словах, сколько о мыслях и намерениях людей. Например, некто
Ибанов говорит, что у них в сохозе ни черта на трудодни не дали.
Стукач-мыслитель доносит, что Ибанов отрицает сохозный строй. Некто Ибанов
говорит, что Враги дошли уже до Ибанограда. Стукач-мыслитель доносит, что
Ибанов не верит в нашу победу. Стукач-мыслитель более образован и лучше
замаскирован. На него трудно подумать. Он может спать с тобой под одним
одеялом и писать на тебя доносы так, что тебе и в голову не придет на него
подумать. Одно тут утешительно: главным объектом внимания
стукачей-мыслителей становятся самые благонадежные граждане, кровно
заинтересованные в улучшении существующих порядков и сравнительно
компетентные в своем деле. Стукач-мыслитель должен не просто сообщить что-то
очевидное с точки зрения начальства, а должен докопаться до некоей тщательно
скрываемой сути дела. Его донос должен быть в некотором роде сенсацией, ибо
стукач-мыслитель тщеславен. Потому и получаются кажущиеся парадоксы. У нас
во дворе был пьянчуга, который, как напьется, так на всю улицу орет всякие
враждебные лозунги. Его не тронули. А наш сосед с дореволюционным стажем
как-то предостерег его, чтобы тот был поосторожнее. Его тут же замели. После
реабилитации выяснилось, что донос на него написала переводчица с
французского. Интеллигент, терпеливо выслушав взволнованную речь Сослуживца,
произнес фразу, смысл которой он до сих пор не понял: "Так ему и надо. В
другой раз умнее будет".
ОСНОВЫ СОЦИАЛЬНОЙ АНТРОПОЛОГИИ
Подлинная, читал Инструктор, наука рождается как обобщение опытных
данных. Клеветник и Мерин ухитрились проникнуть в столовую в тот момент,
когда там расставляли по столам кастрюли с кипящим супом. На глазах у
оторопевшего дежурного и кухонного наряда они схватили по кастрюле, сожрали
с молниеносной быстротой и смылись, так что потом дежурный не смог даже их
опознать. На губу они ввалились довольные, с раздутыми до предела животами,
изо всех дыр из них валил пар. Арестанты щупали по очереди их животы, одни
завидовали удаче, другие восторгались отвагой, третьи делали теоретические
выводы. Главное, говорил Паникер, выбор момента. Приди они туда на пять
минут раньше -- нет кастрюль, а приди на пять минут позже -- нет супа. Тут,
продолжил мысль Паникера Уклонист, есть еще один аспект, совершенно не
изученный в современной науке. Клеветник и Мерин проглотили по восемь порций
горячего отвратного супа за тридцать секунд, а Патриоту и Литератору хватило
бы сосать на сутки. В чем дело? Привычка? Воспитание? физиология? Ерунда!
Это заложено в самой сути личности. Я берусь доказать, что скорость
пожирания пищи человеком не зависит от температуры, твердости и степени
отвратности пищи. Люди с самого начала резко разделяются на быстрожрущих и
медленножрущих. И никаких промежуточных форм! И никаких биологических
причин! Это чисто социальные характеристики, не имеющие никаких основ, но
сами являющиеся элементами основ личности. Причем, эти характеристики
роковым образом влияют на жизненную линию человека. Быстрожрущий, например,
никогда не сделает серьезной карьеры. Самое большое -- командир роты,
заместитель заведующего кафедрой, ученый секретарь отдела, помощник,
референт и т.п. Видел ты когда-нибудь быстрожрущего Директора, Генерала,
Академика, Министра? Мерин сказал, что он вообще еще ни разу в жизни не
видел жрущего директора, генерала, академика и министра. Но с Уклонистом он
согласен. Более того, он считает, что люди также четко разделяются на
быстрокакающих и медленнокакающих. Причем, поносы и запоры не влияют на эти
социальные характеристики личности. Они лишь по-разному протекают у разных
категорий. Понос у быстрокакающего -- это нечто сравнимое со скоростью
света, а запор у медленнокакающего -- это нечто ни с чем не сравнимое.
Скажи, видел ты когда-нибудь быстрокакающего директора, генерала, академика
и министра? Уклонист сказал, что это противоречит теории и потому
невозможно. Интеллигент предложил дополнить человекологию, основы которой
только что были заложены Уклонистом и Мерином, особым разделом, изучающим
сортирную, казарменную и прочую стенографию. Паникер сказал, что все это
давно есть, и называется это реакционным фрейдизмом. Человек -- совокупность
общественных отношений. Все остальное -- вздор. Если хочешь знать, что из
себя представляет человек, узнай, каково общество, в котором он живет. А как
изучить общество, не зная человека, спросил Мерин. Очень просто, сказал
Паникер, надо читать газеты. Интеллигент сказал, что качества человека как
социального индивида действительно определяются тем, какую совокупность
общественных отношений он способен вытерпеть. Но определяются не в смысле
детерминации или генетической и функциональной обусловленности, а в смысле
возможностей определения терминологии и способов измерения. Уклонист сказал,
что такие тонкие дистинкции чреваты последствиями и потому никому не
понятны. Пришел Старшина и торжественно объявил, что жить стало лучше, жить
стало веселей. После обеда он освобождает арестантов от сортира и посылает
на кухню чистить картошку. Поднялся невообразимый хай, из которого Старшина
в конце концов понял, что арестанты из сортира вылезать добровольно не
будут, но не понял, почему. Больше всех распинался Патриот. Он кричал, что
он тут сидит не за что-нибудь такое, а за такое, за что другим ордена и чины
дают. Старшина сказал:
"Вот психи", плюнул в раскаленную буржуйку и ушел. Это замечание
Старшины дело основание историкам усмотреть в факте бунта арестантов первую
вспышку массовой шизофрении, которая впоследствии стала нормальным явлением.
Уклонист сказал после ухода Старшины, что происшедшее его не удивляет.
Наоборот, было бы странно, если бы было иначе. Самая привлекательная сторона
губного образа жизни -- именно отвратность труда. Произведение коэффициента
отвратности и коэффициента производительности труда равно единице плюс-минус
альфа, где альфа есть некоторая характеристическая константа формации в
пределах от нуля до единицы. Вот, например, работа в сортире. Дайте мне пару
человек, пообещайте двойной обед, и мы за пару часов снесем его с лица
земли. А так мы еще неделю проторчим в нем, если он сам по своей воле не
развалится. Патриот сказал, что это буржуазные идейки. Вы по паре порций
заработаете, а мы? Нас, выходит, вагоны грузить или картошку чистить
погонят? Нет, не выйдет так. Интеллигент сказал, что историки либо обвинят
Уклониста в клевете, что еще полбеды, либо обойдут его мысли молчанием.
Паникер сказал, что есть еще третья возможность: обвинят в клевете и обойдут
мысли молчанием. Уклонист сказал "Аминь", и арестанты двинулись на работу в
сортир. В сортире на этот раз было особенно уютно. Вспоминали дом, мать,
молоко. Друг другу говорили "Братцы".
ДЕЛО ГРУППЫ И ИНДИВИД
Группа образует целое для какого-то вида деятельности, для дела, писал
Шизофреник. Частный случай дела группы -- руководство людьми. Между
индивидом и делом группы имеют место разнообразные отношения. Укажу основные
из них. Всякое дело -- это прежде всего люди, получающие за счет дела
средства существования, социальное положение, карьеру и т.п. Не люди
изобретаются для того, чтобы делалось дело, а дело делается лишь постольку,
поскольку за его счет какая-то группа людей осуществляет свое социальное
бытие. Основная социальная тенденция здесь -- делать любое дело максимально
возможными силами, причем делать при этом максимально мало. Так что имеется
определенный коэффициент социальности я больший нуля. Если по расчетам для
некоторого дела нужно т человек, то фактически этим делом будет занято число
людей, не меньше произведения т на я. По моим наблюдениям я часто достигает
десяти и даже двадцати.
Нормальный индивид не живет интересами дела, а участвует в деле ради
своих интересов. В порядке исключения индивид может жить интересами дела,
предпочитая участие в деле укреплению своей социальной позиции и карьере, но
и он при этом предполагает некоторый устраивающий его минимум. По опыту мне
известно, что обычно этот минимум выше среднего уровня индивидов, занимающих
такое же положение.
Социальное положение индивида не зависит от состояния дела, а последнее
не зависит от первого. Индивид стремится сделать ход осуществления дела и
его результаты максимально зависимыми от своего участия в нем. Группа
стремится сделать ход осуществления дела и его результаты максимально
независимыми от участия в деле того или иного индивида (ибо если индивид
нужен, то он более защищен, а если он не нужен, он беззащитен; если ход дела
не зависит от особенностей того или иного индивида, его можно заменить любым
другим).
ШУТКА ЧЛЕНА
В студенческие годы, говорит Болтун, я подрабатывал лаборантом на
кирпичном заводе. Завод производил скорее впечатление музея допетровских
времен, чем современного предприятия. В связи с возросшей потребностью в
строительных материалах было решено радикально модернизировать метод
изготовления устаревшего кирпича. Создали специальную лабораторию. Пять
докторов, пятнадцать кандидатов, пятьдесят будущих кандидатов и пара сотен
лаборантов. Во главе член-корреспондент. Лаборанты должны были совать кучу
новейших приборов во всевозможные дырки в допетровских печках и записывать
результаты измерений в толстые книги. Ученые изучали эти книги и искали
формулу. Работа, надо сказать, была противная. Обегать десять раз в сутки
все приборы и записать показания. Ни минуты отдыха. И я уже собрался было
удирать в другое место, как в голову пришла идея. А зачем, собственно
говоря, бегать. Печка та же все время, Глина та же. Приборы те же. Методика
отработана столетиями, и выжать из нее что-то еще новое абсолютно
невозможно. Если бы можно было, наши деды и прадеды додумались бы до этого
сами. Значит, решил я, и показания приборов будут все время примерно
одинаковыми. Посмотрел я книги за пару дней и вывел средние показатели и
допустимые отклонения. Теперь я приходил на дежурство, за полчаса заполнял
книги на сутки вперед и ложился спать или готовился к экзамену. За пару дней
мой метод стал общеизвестным и был принят на вооружение всеми лаборантами.
Почти год так работали. Книги с нашими записями на специальных машинах
увозили в лабораторию. Их там тщательно изучали. Наконец, формулу нашли. И в
соответствии с ней устроили экспериментальную закладку печи. Вместо
положенных по старому методу восьми часов обжигать решили четыре часа, но
температуру увеличили в 1,375 раза, а влажность сократили в 1,578 раз. Цифры
были еще более точные, но я их уже не помню. Через четыре часа печи вскрыли
и выкатили тележки с кирпичами. Что произошло, невозможно передать словами.
Это надо было видеть. Все кирпичи лопнули, но каждый -- на свой манер. Ни
одной пары одинаковых фигур. А фигуры получились. Бог мой! Ни в одном музее
нового искусства таких не увидишь. Я валялся и подыхал от хохота. Меня
буквально отливали водой. Член-корреспондент брал кирпич за кирпичом,
обнюхивал и выкидывал в кучу битья. Я умолял сохранить это для истории, на
комиссия была неумолима. На другой день нас всех уволили. А через неделю
набрали новых лаборантов три сотни, добавили еще пять докторов, пятнадцать
кандидатов и пятьдесят будущих кандидатов и начали заполнять новые книги.
Член-корреспондент стал Действительным Членом.
Это дело мне хорошо знакомо, говорит Карьерист. Лет пять мы производили
сложные расчеты, полученные результаты передавали одному математику, который
не имел степени, но только ему одному известными методами здорово решал
сложнейшие нестандартные и неразрешимые задачи, тот делал свое дело, и потом
все шло обычным путем. Этот математик подписал какую-то бумажку, и его
уволили. Пришлось на его место создавать особую группу из кандидата и трех
помощников. Но дело у них не клеилось, и пришлось группу превратить в
сектор, назначить заведовать доктора, добавить еще трех кандидатов и пять
квалифицированных вычислителей. Пока сектор решал теоретические проблемы,
без чего, оказывается, вычисления на этом этапе невозможны, нам приходилось
невероятно сложными и дорогими путями выходить из затруднения.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62