Дорогой Филипп, хо
тя она и наполовину не так хороша, но по необъяснимому капризу случая, как
это порой бывает, у нее те же волосы, глаза, овал лица Ц одним словом, она вы
литая..."
Я вскочил с кушетки прежде, чем мисс Голкомб закончила фразу, меня охвати
л леденящий ужас, как и тогда ночью на безлюдной дороге, когда кто-то внез
апно прикоснулся к моему плечу.
Передо мной стояла мисс Фэрли, одинокая белая фигура в бледном лунном св
ете, Ц воплощение женщины в белом: та же поза, тот же поворот головы, тот же
овал лица! Мучившее меня подозрение мгновенно превратилось в увереннос
ть. Я понял, чего мне не хватало раньше: я не отдавал себе отчета в роковом с
ходстве беглянки из сумасшедшего дома с моей ученицей в Лиммеридже.
Ц Вы увидели, что они похожи! Ц воскликнула мисс Голкомб. Письмо выпало
у нее из рук, и глаза ее блеснули, встретившись с моими. Ц Они и сейчас похо
жи, как одиннадцать лет назад!
Ц Вижу, и мне невыразимо тяжко... Как будто случайное сходство той жалкой,
одинокой, несчастной женщины с мисс Фэрли зловещей тенью омрачает будущ
ее прелестного невинного существа, которое сейчас глядит на нас. Скорей
освободите меня от этого ощущения! Позовите ее сюда Ц из этого мертвенн
ого лунного света, умоляю, позовите ее сюда!
Ц Вы удивляете меня, мистер Хартрайт. Это позволительно женщинам, и я счи
тала, что мужчины в девятнадцатом веке уже не суеверны.
Ц Позовите ее сюда!
Ц Ш-ш!.. Она сама идет к нам. Ничего не говорите при ней. Сохраним в тайне обн
аруженное нами сходство, пусть это будет нашим секретом... Идите к нам, Лор
а, и разбудите миссис Вэзи музыкой. Мистер Хартрайт просит еще музыки, на э
тот раз ему хочется послушать что-нибудь особенно веселое, живое!


IX

Так закончился мой первый, полный событий день в Лиммеридже.
Мисс Голкомб и я хранили наш секрет, но, кроме неоспоримого факта, что мисс
Фэрли и Анна Катерик похожи друг на друга, ни один новый луч не осветил та
йну женщины в белом. При первой же возможности мисс Голкомб осторожно за
вела со своей сестрой разговор о матери, о прошлых днях и об Анне Катерик.
Однако воспоминания мисс Фэрли о маленькой школьнице были очень смутны
ми и туманными. Она помнила о своем сходстве с любимицей матери, но как о ч
ем-то давно прошедшем. Она не упоминала ни о подаренных белых платьях, ни
о странных словах, в которых девочка так безыскусственно выразила свою б
лагодарность миссис Фэрли. Она помнила, что Анна пробыла в Лиммеридже вс
его несколько месяцев, а затем вернулась домой, в Хемпшир.
Чтение остальных писем тоже не дало никаких результатов. Мы установили,
что та, кого я встретил тогда ночью, была Анной Катерик; мы предположили, ч
то ее белую одежду можно объяснить ее некоторой умственной отсталостью
и не угасающей с годами благодарностью к миссис Фэрли, и на этом Ц как мы
тогда думали Ц наше расследование кончилось.
Время шло, и золотые предвестники осени уже прокладывали себе дорогу скв
озь летнюю зелень деревьев. Мирные, мимолетные, блаженные дни! Мой расска
з скользит по ним так же быстро, как проскользнули они. Какие из сокровищ,
которыми они так щедро меня дарили, остались со мной, чтобы я мог перечисл
ить их на этих страницах? От них ничего не осталось, кроме самого печально
го признания, какое только может сделать человек: признания в своем безр
ассудстве.
Это признание нетрудно сделать, ибо моя сердечная тайна, наверно, стала у
же явной. Моя слабая, неудачная попытка описать мисс Фэрли, конечно, уже вы
дала меня. Так бывает со всеми нами. Наши слова Ц великаны, когда они во вр
ед нам, и карлики, когда мы ждем от них пользы.
Я любил ее.
О, как хорошо знакома мне та скорбь и та горечь, которыми полны эти три сло
ва! Я могу вздохнуть над моим печальным признанием вместе с самой состра
дательной из женщин, читающей эти слова и сожалеющей обо мне. Я могу засме
яться над ними так же горько, как и самый черствый мужчина, который отнесе
тся к ним с презрением. Я любил ее! Сочувствуйте мне или презирайте меня, н
о я признаюсь в этом, твердо решив сказать всю правду.
Что могло оправдать меня? До некоторой степени те обстоятельства, в кото
рых протекала моя жизнь в Лиммеридже.
Утренние часы я проводил в тихом уединении моих комнат. Работы над реста
врацией рисунков моего хозяина у меня было достаточно, для того чтобы ру
ки и глаза мои были заняты, но зато мой разум мог свободно предаваться опа
сным излишествам своего необузданного воображения. Губительное одиноч
ество Ц ибо оно длилось достаточно долго, чтобы лишить меня силы воли, и н
едостаточно долго, чтобы укрепить эту силу. Губительное одиночество Ц и
бо сразу после него в течение многих недель, днем и вечером, я находился в
обществе двух женщин, из которых одна обладала большими познаниями, блес
тящим остроумием, безупречной светскостью, а другая Ц обаянием красоты
, мягкости и правдивости, которые очищают и покоряют сердце мужчины. Ни од
ин день не проходил без опасной близости учителя с ученицей. Так часто ру
ка моя была подле ее руки, щека моя, когда мы наклонялись над альбомом, поч
ти касалась ее щеки! Чем внимательнее следила она за движением моей кист
и, тем ближе ко мне был запах ее волос и теплый аромат ее дыхания. Лучистый
взор ее очей останавливался на мне во время наших занятий, и порой мне при
ходилось сидеть так близко от нее, что я дрожал при мысли о прикосновении
к ней; порой она так низко наклонялась посмотреть мой рисунок, что голос е
е невольно затихал, когда она обращалась ко мне, и ленты ее шляпы, колеблем
ые ветром, задевали мое лицо прежде, чем она успевала отвести их.
Наши вечера скорее разнообразили эту близость, чем препятствовали ей. Мо
я любовь к музыке, которую она исполняла так прелестно, так тонко, и ее неп
ритворная радость оттого, что она может доставить мне своей игрой на роя
ле удовольствие, какое я доставлял ей своим рисованием, еще крепче завяз
ывали узы, соединившие нас. Случайные слова в разговоре, простота нравов,
которая разрешала наше соседство за обеденным столом, блеск остроумия м
исс Голкомб, подшучивавшей над усердием учителя и рвением ученицы, даже
кроткое одобрение на лице миссис Вэзи, видящей в мисс Фэрли и во мне идеал
молодых людей, потому что мы ей никогда не мешали, Ц все эти и многие друг
ие пустяки сближали нас в непринужденной домашней обстановке и вели нас
обоих к одному безнадежному концу.
Я был обязан помнить свое зависимое положение и не давать воли своим чув
ствам. Я так и сделал, но было уже слишком поздно. Благоразумие и опытность
, помогавшие мне устоять против чар других женщин и хранившие меня от дру
гих искушений, покинули меня. По роду моей профессии мне приходилось в пр
ошлом часто соприкасаться с молодыми девушками, которые иногда бывали о
чень красивы. Моя работа была моим правом на место в жизни. Я умел оставлят
ь симпатии, понятные в мои годы, в передних моих хозяев так же хладнокровн
о, как оставлял внизу зонтик, чтобы пройти наверх. Я давно привык с полным
равнодушием относиться к тому, что мое положение учителя рисования счит
алось достаточной гарантией для того, чтобы какая-либо из моих учениц не
почувствовала ко мне нечто большее, чем простой интерес. Я был допущен в о
бщество молодых и привлекательных женщин так же, как допускалось к ним к
акое-либо безвредное домашнее животное. Я рано научился благоразумию, о
но сурово и строго вело меня вперед по моему скудному жизненному пути, не
позволяя мне сбиваться с него. А теперь я впервые забыл о нем. Да, с таким тр
удом давшееся мне умение держать себя в руках и быть равнодушным соверше
нно оставило меня, как будто никогда его и не было. Я потерял его так же без
возвратно, как это подчас бывает и с другими мужчинами, когда дело касает
ся женщин. Мне следовало быть начеку с самого первого дня. Я должен был зад
уматься над тем, почему комната, в которую она входила, казалась мне родны
м домом, а когда уходила, та же комната становилась пустынной и чужой. Поче
му я сразу же замечал малейшую перемену в ее туалете, чего никогда не заме
чал у других женщин, Ц почему я смотрел на нее, слушал ее, касался ее руки,
когда мы здоровались утром и прощались на ночь, с чувством, какого никогд
а до тех пор ни к кому не испытывал. Мне следовало заглянуть в свое сердце,
распознать это новое, непонятное, зарождающееся чувство и вырвать его с
корнем, пока еще не было поздно. Почему это было немыслимо? Почему я был не
в силах сделать это? Я уже ответил в трех словах, со всей простотой и яснос
тью: я любил ее.
Шли дни и недели, третий месяц моего пребывания в Кумберленде подходил к
концу. Блаженная, однообразная, спокойная, уединенная жизнь наша текла, к
ак река, и несла меня на своих волнах. Память прошлого, мысли о будущем, соз
нание безнадежного и непрочного моего положения Ц все это молчало во мн
е. Убаюканный упоительной песней своего сердца, не видя и не сознавая опа
сности, мне грозившей, я несся все ближе и ближе к роковому концу. Безмолвн
ое предостережение, заставившее меня очнуться и осознать свою непрости
тельную слабость, исходило от нее самой и потому было непререкаемо правд
ивым и милостивым.
Однажды вечером мы расстались, как обычно. Никогда за все это время ни одн
ого слова о моем чувстве к ней не слетело с моих губ, никогда ничем я ее не п
отревожил. Но назавтра, когда мы встретились, она сама была другая со мной
, она изменилась ко мне Ц и благодаря этому я все понял.
Мне и сейчас трудно открыть перед всеми святая святых ее сердца, как я отк
рыл свое. Скажу только, что в ту минуту, когда она поняла мою сердечную тай
ну, она поняла и свою. За одну ночь ее отношение ко мне изменилось. Она была
слишком благородна и искренна по своей натуре, чтобы обманывать других и
самое себя. Когда смутная догадка, которую я старался усыпить, впервые ко
снулась ее сердца, ее правдивое лицо выдало все и сказало мне открыто и пр
осто: «Мне жаль вас, мне жаль себя».
Глаза ее говорили и еще что-то, чего я тогда никак не мог понять. Но я понима
л, почему с этого дня она, при других приветливая и внимательная ко мне, ка
к только мы оставались одни, хваталась за первое попавшееся занятие, ста
новилась грустной и озабоченной. Я понимал, почему нежные губы перестали
улыбаться, а ясные голубые глаза глядели на меня то с ангельским сострад
анием, то с недоумением ребенка. Но было в ней и что-то еще, чего я не понима
л. Рука ее бывала холодна как лед, лицо застывало в неестественной неподв
ижности, во всех ее движениях сквозил какой-то безотчетный страх и страд
альческое смущение, но вызвано это было не тем, что мы осознали нашу взаим
ную любовь. Она изменилась, и это каким-то образом сблизило нас, но в то же в
ремя что-то уводило нас все дальше и дальше друг от друга, неизвестно поче
му.
Мучась сомнениями, чувствуя за всем этим нечто скрытое, я начал искать во
зможного объяснения в поведении, манерах, выражении лица мисс Голкомб. Ж
ивя в постоянной близости, мы не могли не чувствовать и не уметь различат
ь того, что происходит в душе каждого из нас. Перемена, происшедшая в Лоре,
отразилась и на ее сестре. Хотя мисс Голкомб ни единым словом не дала мне п
онять, что ее отношение ко мне изменилось, проницательные глаза ее тепер
ь все время следили за мной. Иногда во взгляде ее мелькал затаенный гнев, и
ногда что-то похожее на страх, а иногда нечто такое, чего я опять-таки не по
нимал.
Прошла неделя, и мы все чувствовали себя напряженно, неловко. Мое положен
ие, отягченное сознанием своей слабости и непозволительной дерзости, сл
ишком поздно мною осознанными, становилось невыносимым. Я чувствовал, чт
о должен раз и навсегда сбросить с себя томительный гнет, который мешал м
не жить и дышать свободно, но с чего начать или что сначала сказать, я не зн
ал.
Из этого унизительного, беспомощного положения меня вызволила мисс Гол
комб. Она сказала мне необходимую, неожиданную правду; ее сердечность по
ддержала меня, когда я услышал эту горькую правду; в дальнейшем ее трезвы
й ум и мужество помогли исправить страшную ошибку, грозившую непоправим
ым несчастьем каждому из нас в Лиммеридже.


X

Это произошло в четверг, в концу моего трехмесячного пребывания в Кумбер
ленде.
Утром, спустившись вниз к завтраку, я впервые не застал мисс Голкомб на ее
обычном месте за столом.
Мисс Фэрли была на лужайке перед домом. Она поклонилась мне, но не вошла в
столовую. Хотя ни один из нас не сказал другому ничего такого, что могло бы
его смутить, все же нас разделяло какое-то странное смущение, и мы избега
ли оставаться наедине. Она ждала на лужайке, а я в столовой, пока не придут
миссис Вэзи или мисс Голкомб. Еще две недели назад как охотно мы пожали бы
друг другу руки и заговорили о всякой всячине!
Через несколько минут вошла мисс Голкомб. У нее был озабоченный вид, и она
рассеянно извинилась за свое опоздание.
Ц Меня задержал мистер Фэрли, Ц сказала она. Ц Он хотел посоветоватьс
я со мной по поводу некоторых домашних дел.
Мисс Фэрли пришла из сада, и мы поздоровались. Рука ее была холоднее, чем о
бычно. Она не подняла на меня глаз и была очень бледна. Даже миссис Вэзи за
метила это, когда через несколько минут вошла в столовую.
Ц Это, наверно, оттого, что ветер переменился, Ц сказала старая дама. Ц
Скоро наступит зима, да, душа моя, скоро наступит зима!
Для нас с ней зима уже наступила!
Наш утренний завтрак, всегда проходивший в оживленных разговорах о том,
что мы будем делать в течение дня, на этот раз прошел в молчании. Мисс Фэрл
и, казалось, чувствовала неловкость этих длинных пауз и умоляюще погляды
вала на сестру. Мисс Голкомб наконец не выдержала и сказала:
Ц Я видела твоего дядю сегодня утром, Лора. Он считает, что следует приго
товить красную комнату, и подтверждает то, о чем я тебе уже говорила.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14