Но это сейчас. Стоит произойти малейшему сбою, и все. Газеты сбросят со щита так же легко, как и вознесли на него. Растопчут, кряхтя от усердия и избытка чувств. О, он знает, как надо держаться за свое место под солнцем. Место, завоеванное потом и кровью. Да уж. Знает, и будет бороться за него. Если понадобится, он выжжет из этого ублюдка его поганые мысли. Выбьет вместе с мозгами. Но сперва нужно убедиться, что это ДЕЙСТВИТЕЛЬНО ВОСПОМИНАНИЯ. Будет жаль, если придется вывести из игры хотя бы одного из унисолов. Такое не пройдет незамеченным. Тут же поднимется вой.
Перри заложил руки за спину, продолжая пристально вглядываться в лицо солдата, ожидая, не возникнет ли на нем хоть малейшее подобие эмоций.
Их разделяло толстое защитное стекло, предохраняющее отсек управления от холода, постоянно поддерживаемого в солдатском отделении.
– Температура опускается до минус шестидесяти градусов, – произнес за его спиной Вудворт.
– Вам удалось выяснить, что произошло? – медленно, почти не разжимая губ, спросил Перри.
Вудворт хмыкнул.
– Он как будто замер, сэр. Мы пытаемся установить причину неполадки, но пока, к сожалению, безрезультатно.
– Что значит замер? – резко спросил полковник.
– Остановился, перестал двигаться и отвечать на наши запросы. При этом у него усилилась частота сердцебиения и активности мозга.
– Он перегрелся?
Перри любил конкретные, точные вопросы и такие же конкретные, точные ответы.
– Он даже не вспотел, полковник, – вздохнул Вудворт.
“Додж" съехал с дороги и, мягко шурша колесами по песку, покатил вдоль аэродрома. Хью вглядывался в сияющие огни прожекторов, пытаясь разобрать, сколько охранников сторожит этот лагерь, а, соответственно, и каковы их шансы на успех. Он успел заметить по меньшей мере четверых, вооруженных М-16 солдат, когда Ронни направила машину к стоящему в дальнем конце полосы «локхиду». Громада самолета повергла Хью в дрожь.
– Ух, ты, – прошептал он, – вот это да. Такого гиганта я вижу первый раз в жизни.
«Додж» миновал смотровую будку – деревянное строение, передняя стена которого состояла из стекла, стоящие штабелями бочки из-под горючего, и покатил к «джипам», замершим группой на взлетно-посадочной полосе. Чуть глубже, за «джипами» и «локхидом», пряталась в темноте огромная стальная коробка – кузов грузовика-трайлера.
– Да, эти ребята любят все большое, – прошептала Ронни.
Массивная кабина выступила из мрака, словно оскалившаяся морда злобного животного. Решетки радиатора блестели никелировкой, подобно длинным острым клыкам. Фары поблескивали, улавливая свет прожекторов, и, казалось, эти круглые глаза неведомой твари внимательно и настороженно следят за незваными гостями.
Хью ощутил новый прилив тревоги. Его пугал этот «динозавр» – трайлер со своей, затянутой бронепластинами, кабиной. В нем чувствовалась злая непонятная сила. Тревога в груди оператора уступила место страху. Он накатывал, словно прибой, становясь сильнее, и отступал, но не уходил совсем, а оставлял после себя серую грязную пену.
Налетевший из пустыни ветер швырнул в стекло «доджа» горсть песка. Хью вздрогнул и испуганно оглянулся. Ему показалось, что за толстой портьерой ночи спрятался кто-то страшный, костлявый, наблюдавший за ним тускло светящимися провалами глаз. Ветер поскребся в дверцу машины, словно просил пустить его внутрь.
“Уааааоооо…" – стонал он на улице умирающим пустынным зверем, закукливаясь в паутину темноты.
Оператора затрясло. Теперь он был уверен – их ждет что-то очень плохое. Все его реалии рухнули, уступив место тому, что он называл предрассудками.
ЭТО было настолько сильно, что Хью начал успокаивать себя, шепча одними губами:
– Господи, парень, что ты дергаешься? Все нормально. Ты же цивилизованный человек, живешь в цивилизованном мире. Перестань нервничать. Ронни не думала ни о чем подобном. В ней проснулся инстинкт охотника.
Так случалось всегда, когда она подбиралась достаточно близко к объекту своего репортажа. Щекочущее острое чувство, будоражащее не хуже, чем бокал хорошего вина. Ронни обожала такие моменты. Ноздри ее начинали трепетать, словно она действительно шла по свежему, еще не успевшему остыть следу.
«Додж» продолжал настойчиво ползти вперед.
– Ронни, Ронни, – торопливо зашептал Хью, – что ты делаешь? Мы и так слишком близко! Нас заметят!
Машина остановилась у зыбкой границы, очерченной светом прожекторов. На той самой грани, где электрический день переходит в настоящую ночь.
– Нам здесь нечего делать!
– Сколько охранников! Ты видишь? Смотри, а? – восторженно прошептала девушка. – Ты видишь?
Теперь, когда они подобрались достаточно близко, Хью смог оценить реальные размеры трайлера.
– Ничего себе домик на колесах, – выдавил он.
В его голосе не было восхищения или удивления. В нем был только страх. Страх и почти инстинктивное поклонение большому, а значит, очень сильному противнику.
– Отлично. Просто здорово! – из Ронни так и била энергия.
Похоже, ее совершенно не трогало то, что через несколько минут она может оказаться лицом к лицу с вооруженными солдатами.
«О, боже! Они ведь запросто могут пристрелить нас», – с ужасом подумал Хью. Шутка насчет «пули в затылок» оборачивалась дурной страшной стороной.
– Если увидишь что-нибудь подозрительное, заводи машину, О'кей? – сказала ему девушка.
О'кей, – неохотно буркнул оператор.
Он хотел объяснить этой «дымящейся красотке», что уже увидел много подозрительного и с удовольствием «смотал бы удочки» прямо сейчас, но, увидев лицо Ронни, промолчал.
Черт! Она, похоже, не представляет, в какое дерьмо мы влипли. Она даже не догадывается!
Хью тяжело вздохнул и покачал головой, глядя, как девушка навинчивает телескопическую насадку на объектив своего «кэнона».
– Джи-эр'44! – четко произнес в микрофон Перри.
Его голос, искаженный динамиком, заполнил холодильную камеру, словно скрип старой, давно несмазываемой двери. Веки унисола дрогнули и поднялись. Светлые глаза пусто и бессмысленно смотрели в потолок. Грудь методично вздымалась, накачивая ледяной ВОЗДУХ в легкие.
– Джи-эр'44, сесть.
Солдат одним тягучим движением сел в кресло. Вудворт внимательно следил за зрачками унисола.
Нет, все нормально. Они ни разу не дрогнули, не расширились. Реакций на внешние раздражители нет. Все в порядке.
Мускулистые плечи чуть подались вперед. Руки соскользнули с подлокотников кресла и мягко опустились на колени. Кисти расслабленны.
Нет, положительно, ничего, что напоминало бы об утреннем сбое. Похоже, он в норме.
– Джи-эр'44, почему ты не отвечал на вопросы? – спросил Перри. – Что произошло?
Тело солдата чуть напряглось. Губы дрогнули, но ответа не последовало. Глаза 44-го тупо, безразлично глядели прямо перед собой. Они не видели людей за стеклом, хотя и смотрели в их сторону. Где-то в мозгу унисола шла напряженная работа. Искра сознания металась по тайникам памяти, отыскивая ответ на заданный вопрос.
– Джи-эр'44, отвечай! Что произошло?
Это уже был не вопрос, а приказ. Унисол всегда выполняет приказы.
Вудворт увидел, как вдруг за какую-то неуловимую долю секунды, глаза солдата потемнели. В них появилась тревога. Безразличное лицо дернулось, словно он увидел что-то, произошедшее давным-давно.
– Отвечай!!! – рявкнул Перри, глядя на сидящего солдата.
– ОНИ НЕ ВИНОВНЫ.
Шепот, сорвавшийся с губ 44-го, был страшен. В нем слышался вызов, таящееся в самой глубине души бешенство, перемешанное с отчаянием.
Люди, стоящие по другую сторону стеклянной перегородки, замерли.
– Не виновны? – Перри взял себя в руки. – Что ты хочешь сказать? Кто не виновен? Что ты имеешь в виду?
Унисол молчал. Губы его застыли. На них серебрилась тонкая пленка инея.
– Кто не виновен? Отвечай!!! – приказал полковник, косясь на стоящих рядом работников лаборатории.
– В ДЕРЕВНЕ ПРОТИВНИКА НЕ БЫЛО. ЭТИ ЛЮДИ НЕ ВИНОВНЫ, СЕРЖАНТ.
– Сержант? – Перри обернулся к Вудворту. – С кем он разговаривает?
Тот пожал плечами.
– Видимо, это старые воспоминания. Я думаю, – он отвернулся от окна, – его нужно срочно снять с программы и провести полный анализ мозговой деятельности и перепрограммацию. При необходимости – лоботомию. Правда, боюсь, тогда он уже станет ни на что не годен, но это лучше, чем иметь под рукой такую вот «бомбу с часовым механизмом».
Полковник прищурился.
– Вы думаете, возможны осложнения?
Вудворт еще раз пожал плечами.
– Трудно сказать что-нибудь определенно, но… Видите ли, полковник. Его HАСТОЯЩИЕ воспоминания могут вернуться в любой момент, и тогда… Невозможно сказать, КАК он себя поведет. Вы же знаете, КТО эти люди. От них можно ожидать чего угодно, – он на мгновение замолчал, а затем продолжил: – Меня тревожит сам факт ВОЗВРАЩЕHИЯ ВОСПОМИHАHИЙ. Это может оказаться гораздо хуже, чем нам представляется сейчас. Кто даст гарантию, что воспоминания не вернутся и к остальным? Так что, полковник, я думаю, лучше изолировать 44-го от группы. И сделать это следует по возможности быстрее.
Перри лихорадочно размышлял.
Какова вероятность того, что унисол взбесится? Какие последствия это может повлечь? Ладно, 44-й пока достаточно безобиден, а остальные унисолы? Как поведут себя они, если и им в голову полезет разная дрянь? Не дай бог, произойдет что-нибудь серьезное, газетчики сожрут его с потрохами… С другой стороны, унисола всегда можно уничтожить. Для этого достаточно повредить ему мозг. Хм. Два-три выстрела, и все будет кончено. Хотя, конечно, его ребята созданы для ведения боевых действий, и их не так просто прижать, но ведь есть лаборатория, а, следовательно, возможность контролировать деятельность солдат, их местонахождение, и, в случае чего, всегда существует способ УБИТЬ любого унисола. Нужно просто HИЧЕГО не предпринимать. Через двенадцать часов любой универсальный солдат перестанет функционировать, если его не охладить.
Что он потеряет, если придется вывести 44-го из программы? Ну, во-первых, все ту же прессу, которая рано или поздно вцепится ему в загривок, во-вторых, правительственные испытания отложатся на неопределенный срок, а это означает, что все его золотые перспективы развеются, как дым. И потом, один-единственный сбой еще ничего не значит. Возможно, этим все и закончится.
– Джи-эр'44, – скомандовал он. – Лечь!!!
Солдат спокойно откинулся в кресле. Руки снова легли на высокие подлокотники. Глаза закрылись.
Перри обернулся к Вудворту и медленно произнес:
– Джи-эр'44 остается в программе.
– Но, полковник… – лицо Вудворта вытянулось.
– Я сказал, он остается в программе, – веско процедил полковник. –Был ОДИН сбой. Все нормально. Сделайте ему укол, и он забудет обо всем, что происходило утром.
Перри развернулся на каблуках и зашагал к выходу.
– Но, полковник, – сказал в спину военного Вудворт, – начав вспоминать, он уже не остановится. Это не зависит от того, сделаем мы ему уко…
– Док, – Перри обернулся и уставился на начальника лаборатории, – руковожу этим проектом я. И, если вы еще не поняли, Я принимаю здесь решения. Так вот, повторю специально для вас: джи-эр сорок четвертый остается в программе.
Не дожидаясь ответа, Перри вышел.
Вудворт вздохнул и, взглянув на растерянного Гарпа, махнул рукой, прошептав:
– Слепец.
Негр улыбнулся и, наклонившись к микрофону, бодро скомандовал:
– О'кей, ребята! Начинаем очистку памяти!
Девять пальцев вдавили узкие выступы на подлокотниках кресел, девять плоских крышечек откинулись, сдвинутые невидимыми пружинами. В небольших нишах уютно спрятались две кнопки – зеленая и красная.
– Приготовились!
Пальцы коснулись зеленых кнопок, и тотчас из спины кресел выползли тонкие стальные «лапы» с укрепленными на концах пластиковыми шприцами. Когда над изголовьями зажглись маленькие лампочки, показывая, что все шприцы заняли нужное положение, Гарп отдал следующую команду:
– Начали! Включить систему!
Девять рук дернулись, вжимая в подлокотники красные клавиши.
Девять игл вонзились в шеи наискосок, снизу вверх, под основанием черепа.
Поршни автоматически впрыснули препарат, и, щелкнув, «лапы» отошли назад, извлекая из мозга длинные четырехдюймовые иглы.
Через пять-семь минут унисолы забудут то, что происходило сегодня утром. Все, кроме одного. Этот один будет помнить и то, что произошло сегодня, и то, что произошло давным-давно.
Он помнил все. Его организм, в отличие от организмов девяти остальных унисолов, не воспринимал этот препарат. Но он предпочитал молчать об этом. Пока с ним его взвод, они не просто группа, а настоящий боевой расчет, способный продолжать выполнять возложенную на него задачу. Свой долг. Уничтожать вьетконговских ублюдков, защищая граждан своей страны от смертельной опасности желтой чумы. Самое страшное в этой войне было то, что вьетконговские шпионы внедрились в ряды военных и мирного населения. Никогда невозможно было понять, КТО настоящий, стопроцентный американец, а кто – вражеский лазутчик. Но он научился определять их. Да, научился. И убивал без всякой жалости. Иногда это мог быть седой старик, а иногда ребенок. Он гордился собой. Его рука не дрогнула ни разу. Даже когда обнаруживалось, что шпион – один из солдат его взвода. Да, да. Случалось и такое. Например, он начал подозревать, что один из них –предатель. Ловкий, маскирующийся под его товарища оборотень. Еще ТАМ он понял это и попытался сделать то, что должен был сделать, но ТОГДА ничего не вышло.. Этот ублюдок, «лягушатник» «Лягушатник» – презрительное прозвище французов.

, деревенщина, чуть не убил его. Теперь же предатель прикидывался потерявшим память. И ему ничего не оставалось, кроме как ждать, пока вьетконговский выродок проявит себя. Ничего нет хуже, чем знать, что рядом с тобой враг, и бездействовать. Но рано или поздно – он ни секунды не сомневался в этом – враг выдаст себя. И тогда правосудие свершится. Его рукой.
До сих пор, правда, он не особенно беспокоился. Полковник Перри казался ему умным толковым командиром, умеющим принимать решения, соответствующие обстановке, но… Сегодня у него появилось страшное подозрение.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40