И тогда их плоть становилась видна, их покровы исчезали
под воздействием чёрной магии, открывая белизну костей и черноту вен,
словно у гротескных морских созданий, изгибаясь и свиваясь при их
движениях, сплетаясь и переплетаясь в кровавой страсти злобных
поцелуев.
Затем начались истязания, когда ведьм, которые совершили
недостаточно зла, бичевали узловатыми верёвками до тех пор, пока
чёрные вены не прорвали невидимую поверхность их рассечённой кожи и
брызнули чёрной кровью. И каждая чёрная капля, падавшая на землю,
оставалась живой, заползая, словно червь в щели горы. Всё время, пока
ведьмы кричали в агонии своей пытки, им вторило эхо божественного
возмездия, которое в своё время проклянёт их всех, и обречёт на те же
вечные страдания, которые изнуряли их хозяина.
Угощение, как и сам хозяин, выросло из вещества скал. Сгнившая
трава, камни, отбросы, перегной, сосновая хвоя и птичий помёт - всё
это превратилось в мясо и булки, сахар и приправы. Горные потоки
наполнились смесью крови и вина, и дьявол выплюнул пламя, чтобы
поджечь её. Ведьмы ели, зная, что их угощенье оставалось тем, чем
было, не смотря на кажущий ся внешний вид, и подхлёстывали свои дикие
развлеченья, пренебрегая этим знанием.
Затем празднующие оделись в мантии для пантомимы, превратившись в
карикатуры на монахинь, церковных служек и актёров, являя, даже,
какрикатуру своего собственного господина, который был представлен в
сценках. Они насмехались не только над святым, но и над жизнью,
смертью и таинственностью, над обыденным и над праздничным, над
искусством.
И дьявол благославлял церемонию пустыми, елейными обещаниями,
которые громоздились друг на друга, вызывая хохот и наслаждение.
Небо исполняло для них музыку, гром превращался в бой барабанов,
ветер играл бесконечные пассажи в высоких ветвях, а сами они плясали,
пока дьявол спускался к ним, беря одну за другой для исполнения
извращённого духовного бракосочетания. Его палка, как и плоть лица,
была прозрачной, похожей на ледяную иглу, и он входил в них её
ужасающим холодом, замораживая их до последней клетки, и затем покидая
их с экстатической пыткой возвращения огня и ощущений. И во время их
соединения, кровь свободно вытекала и смешивалась, когда вены
выступали из остекленевшей плоти и сплетались в причудливые узоры.
Шабаш всё длился и длился, замкнутый в замороженном мгновении
ночи, защищённый абстракциями от вторжения внешнего мира. И
бесконечная буря, огораживавшая тайеное место, свирепствовала вокруг,
терзая землю.
После плясок они легли, и дьявол, снова превратившийся в скалы,
принялся ласкать их всех одновременно своими каменными пальцами и
рогами. И ведьмы соединили руки и коснулись ступнями тел друг джруга,
превратившись в одну замкнутую огромную паутину, покрывавшую вершину
горы, словно живой плащ.
Они были в трансе...
... в объятиях своих собственных снов...
... пока дьявол собирал свои инструменты вместе, делая единой
личностью и единой волей, которые были его собственными -
совершеннейшее зло и совершеннейшее проклятье. Он наставлял их в
грехе, отбирал их мысли и инстинкты, делал их послушными его
собственному влиянию и злобному интеллекту, губил их души заключением
дьявольского пакта, которым они отрекались от всего человеческого...
пакта который оставался записанным в каждой их жилке.
Я ждал, безнадёжно, петушиного крика.
Кукареанье так и не раздалось.
На неопредлённое время потерял сознание.
Позже, я обнаружил себя летящим в ночи, как летали они, несясь
сквозь бушующую бурю, но не подвергаясь его яростному воздействию.
Вокруг меня всё в мире шло своим чередом.
Словно засохший листок на свирепом ветру, меня швыряло и крутило,
но я чувствовал себя таким же лёгким, как сам воздух. Струи дождя
обрушивались на моё тело, но осязание куда-то отступило, и я не ощущал
ни малейшего прикосновения. Молнии ударяли в меня снова и снова, со
всей яростью обозлённого божества, словно разъярённые кобры.
Снова и снова, и снова...
Но я пропускал их сквозь себя одну за другшой. Электрическая
пытка не могла коснуться меня, не могла потревожить мою плоть ни в
малейшей степени. Хотя мои сердце и разум сжимались от отчаяния, я был
цел, невредим и пребывал в полной безопасности.
Казалось, что я скорее падаю, чем лечу, но медленно... очень
медленно...
Пытка, которая должна была заставить меня кричать, поражала себя,
словно живое существо, со всей своей яростью, оборачивающейся против
неё самой. Я был неуязвим и бесчувственен. Я мог спокойно наблюдать,
как вспарывалась моя кожа и вытекала моя кровь. Я мог бы наблюдать,
как меня разрывало на части, и это меня едва ли взволновало бы.
Что-то, что было мной, находилось в безопасности, и в безопасности
навсегда.
Глядя вниз во время падения, я увидел две фигуры, движущиеся
среди сосен по склону другой горы, заливаемые дождём и пугающиеся
раскатов грома.
Мне были знакомы их лица, но я не мог вспомнить их имена.
По мере того, как я падая приближался к линии их движения, они
проступали всё отчётливее и отчётливее, но я всё ещё не мог вспомнить
имена или кто они такие.
Они направлялись к отдалёной горе, но они не могли ни дойти до
Шабаша, ни миновать его. Им предстояло бежать вечно и в никуда, с
ужасом маячившим далеко впереди и с надеждой, оставшейся далеко
позади.
За мгновения до моего падения на многоигольные вершины деревьев,
видение рассеялось. Оно свернулось, стало призрачным и унеслось прочь,
постепенно утратив форму и структуру.
Я осознал, что пробудился, хотя мои веки казались заклееными. Я
не слишком старался расплющить их. Я был слишком истощён. Вместо этого
я постарался собрать воедино моё возвращающееся сознание, соеджинить
разрознённые франгменты своего существа. Я пытался слышать. Пытался
ощущать. Старался вспомнить.
Мне удалось снова добиться некоторого ощущения единства,
восстановить некоторое чувство единого целого. Я мог ощущать, как в
груди билось сердце, и оно обивало: Я... я... я... я...
Его удары были размеренными, а вовсе не паническими. Оно было под
контролем.
Я мог ощущать кожей лица холодный воздух и несколько капелек
пота, оставивших холодные следы, испараяясь.
{Это была фантазия}, - сказал я себе. - {Всего лишь фантазия}.
Затем я продолжил монолог:
Мы придаём слишком большое значение проявлениям нереального. Мы,
также, слишком поддаёмся влиянию фантазий, даже при отсуствии веры.
Вера является единственно необходимым в отсуствие понимания. Но при
отсуствии понимания вера {является} необходимым. Что мы должны
понимать, это то, что мы можем выбирать свои верования. Нам не нужно,
позволять {им} выбирать нас, соблазняя нас в виде фантазий.
{Если мы не можем справиться со своими фантазиями, то на что нам
надеяться? В прошлом, в будущем. Теперь и всегда}.
Я открыл глаза.

Глава 16

Я лежал на соломянном матрасе, накрытый одним покрывалом. Я
осознавал, что было холодно, но в действительности не ощущал этого. Я
чувствовал себя совершенно оцепеневшим и полностью отрешённым от
происходящего вокруг.
Карен сидела на стуле возле кровати, закинув ноги на стол. Она
наблюдала за мной из-под своей пластиковой маски - маски, которая
казалась прозрачной второй кожей.
- Эй, - сказал я тихо.
- С возвращением, - ответила она. Её голос был преисполнен
иронии. Я решил, что по какой-то причине раздаржал её.
- Что случилось? - спросил я.
- А ты как думаешь? Они изображали из себя испанскую Инквизицию.
Ты выложил им всё, что они хотели знать. Не придержал при себе даже
малейшей подробности. Чего нельзя сказать о твоём общении с нами.
- О, - сказал я. - Что я сказал им такого, о чём бы не упоминал
вам?
- Что-то о скорости мутации паразита, которая даёт ему
возможность в процессе эволюции справиться со всем, что мы можем
изготовить, чтобы атаковать его. Или, другими словами, даже имея в
своём распоряжении все ресурсы лаборатории, мы не можем эффективно
бороться с этой штукой. И ещё, если бы ты сказал Натану об этом...
- Я не был до конца уверен, что это так, - проговорил я
защищаясь. - Это всего лишь предположение. Единственным способом
убедиться...
-... было бы попытаться. Но разве тебе не пришло в голову, что
если бы ты выдавил из себя это раньше, Натан не так легко поверил бы в
историю с иммунитетом Сорокина? И до тебя не доходит, что {ты} мог бы
проявить гораздо большую дозу скептицизма? Что если бы ты был так же
откровенен и честен с нами, как и с ними, мы не оказались бы в этом
дерьме?
Я слегка застонал, больше ради внешнего эффекта, чем ощущая в
этом необходимость. - Фактор мутации - это долговременная вещь, -
сказал я ей. - Иммунитету потребовалось бы время, чтобы развиться. И
нет никакой причины, почему эволюционный потенциал паразита должен был
бы дать возможность Эго и его приятелям посмеяться над возможностями
нашей лаборатории. Если бы нам удалось найти что-нибудь для атаки на
паразита, мы могли бы эффективно прроделать это в короткое время. За
несколько сот лет, паразит мог бы востановить свой инфицирующий
потенциал... Но было бы уже слишком поздно для Самого и Нации. Всё
пришлось бы начинать с самого начала, с новым поколением.
- Ладно, - сказала она. - Они не показались мне напуганными.
Я попытался сесть, но это оказалось слишком неудобным. - Всё
зависит от того, на сколько сознательно и непосредствено они могут
управлять изменчивостью клеток паразита, - сказал я. - Я не знаю... и
возможно они и сами не знают, пока не попоробуют. Может быть, что они
могут реагировать непосредственно на любую атаку, которую мы можем
осуществить, не дожидаясь результатов множества мутаций и естественого
отбора. Если они могут это... что ж, тогда все наши карты биты в любом
случае. Мы ничего не можем сделать. Или бомбы, или ничего. Лично я
предпочёл бы ничего, но питаю большие подозрения относительно своих
соотечественников, особенно относительно политиков.
- Тебе не стоит пускаться в общие рассуждения, - сказала она. - Я
знаю всё о твоих предубеждениях.
- Я никогда не верил в сыворотку правды, - сказал я ей, меняя
тему. - Я всегда думал, что это - один из притягательных мифов, вроде
философского камня или эликсира жизни. Я считал, что ложь основывается
на том, как действует разум.
- Что ж, ты ошибался. Сомневаюсь, чтобы какое-либо человеческое
существо за всю историю этой расы когда-либо было столь абсолютно
правдивым в течении такого длительного периода времени, как ты за
последние несколько часов.
- Они знают всё, что Натан думает по этому поводу?
- Знают, - заверила она. - Они каплю за каплей выдавили из тебя
всё о нашем довольно резком разговоре прошлой ночью, со всеми
живописными подробностями. {Ты}, конечно, предстал в самом
благогприятном виде. Я бы не удивилась, если бы они сделали тебя
почётным гражданином. Но у них теперь весьма весьма неприятное
представление о Натане и ОН, благодаря твоему слишком длинному языку.
- Да ладно, - пробормотал я. - Может, сыворотка всего лишь
удовлетворяет внутреннюю потребность в исповеди. Хорошо сказывается на
состоянии души, как они говорят. И не слишком влияет на тело и разум.
И у меня была целая куча кошмаров.
- Бедненький, - сказала она без особого сочувствия.
- И что они собираются делать теперь, когда знают? - Спросил я.
- Догадайся, Кто решает, - ответила она. Ответ был очевиден. Одно
большое сборище держащихся за руки и образующих замкнутые круги...
мысли, циркулирующие взад-вперёд по огромной сети. Какого рода решение
мог принять разросшийся суперразум, обадая всеми теми данными,
которыми я его снабдил?
Кто мог это знать?
- В этом нет никакого смысла, - произнёс я задумчиво. Я снова
попытался сесть, но у меня ничего не получилось. Я решил, что неудача
была знаменательна, и собрал свою волю и силы для одного решительного
рывка. Используя спинку стула в качестве рычага я умудрился
подтянуться. Карен едва не перекувыркнулась через голову, но смогла
удержаться, крепко схватившись за край стола.
- В чём нет смысла? - Спросила она.
- В сыворотке правды. В ней нет смысла вообще. Зачем им сыворотка
правды? Им не нужно добывать никаких секретов... Они все имеют доступ
к разумам друг друга. По сути, у них у всех единый разум, до
определённой степени. Если только не имеется гораздо больше
самостоятельности, чем я решил.
- В местах, где царит полная гармония, не бывает мест, подобных
этому, - заметила Карен.
Это было в достаточной степени верно. Наличие камер заставляло
сделать вывод, что изредка люди попадают в них. И Слуга, отпуская
меня, обмолвился, что если это было ошибочное решение, то он будет
наказан за это. И из слов Эго также следовало, что оставалась
определённая степень личной инициативы... а где имеется личная
инициатива, там существует и своеволие. Было похоже, что люди города
являлись несколько большим, чем просто частичками супер-организма. Они
больше походили на частицы супер-коммуны, где отдельные клетки всё же
сохраняли изменчивость и некоторую независимость, по крайней мере,
потенциальные, если не действительные. В этом был смысл.
- Но почему сыворотка правды? - Спросил я снова. - Подключение
разума к разуму в огромной степени снижает возможность скрыть
что-либо. Мы знаем об этом, поскольку у нас есть Мариэль.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25