Они все
точно знают сколько можно сказать, до отдельной буквы. Либо это
действительно предел их знакомства с предметом, либо что-то очень
странное здесь происходит.
- Они могли быть запрограммированны, - сказал он. - Каждый из них
может управляться кукловодом.
- Или они могли бы быть телепатами, - возразил я. - Имеющими
доступ к одному и тому же источнику информации и к одному и тому же
стратегическом настрою.
- Или и то, и другое вместе, - добавил он.
- Но только не похоже, что они общаются друг с другом
телепатически, - сказал я. - Они пользуются языком, как и ты или я. И
если они запрограммированны - то это сверх-сложная и сверх-тщательно
выполненная работа. Они всё равно кажутся мне очень человечными, не
смотря на то, что говорит Мариэль.
- Впечатления, - провозгласил он, - могут быть обманчивы.
И эта точка зрения, конечно же, представляла самую дальнюю
границу знаний. За ней простирался только безграничный океан
неопределённости.
Такова жизнь.
Мы смогли установить, что их кастовая система не была
иерархической, не смотря на то, что имелись Слуги и Эго, в качестве
"верховного". Но даже это вызывало сомнения. У них были особые
функции, в этом можно было быть уверенными - функции, которые не
требовали, чтобы они пачкали свои руки - но я ни разу не видел Слугу,
отдающего приказы или надзирающим за работой. Если они и располагали
властью, то не пользовались ею открыто. Никто, на сколько мы могли
судить, не обладал никакими особыми привилегиями, связанными с его
статусом или работой. Город Солнца, похоже, весьма серьёзно относился
к Утопическому равенству. Каждый принимал ту роль, которую определял
ему Сам... но все наши попытки выяснить, как происходит это
определение, не приводили ни к чему, терялись в массе уклончивых
ответов, которые сопровождали все наши усилия в этой области.
Мы выяснили также, что колонию очень мало интересовало
техническое развитие. Они обтёсывали камни, но не добывали металл.
Газ, горевший в лампах, освещающих стены, генерировался городскими
отходами и одним из видов морских водорослей, собиравшихся вдоль
побережья. Масло, которым они пользовались, также добывалось из
водорослей, растущих на мелководье, протянувшемся на несколько миль от
речного устья. Весь металл, которым они пользовались - для своих
инструментов, для своих зубил, газовыхэ емкостей и для сотни других,
более мелких нужд - первоначально попал сюда из кораблей, которые
привезли колонистов в самом начале. Мы выразили некоторое удивление,
спрашивая, не собирается ли город со временем развить своё собственное
снабжение металлом, но не получили ответа. Их, похоже, нен слишком
интересовало будущее... Им нечего было сказать по поводу каких-либо
долговременных планов. Аналогично, они не слишком интересовались и
прошлым. Мы пытались задавать наводящие вопросы о том, как и когда
возникло теперешнее положение вещей, но они не дали никакого ответа.
Если у них и сохранились какие-либо воспоминания о временах,
предшествовавших паразиту, они держали их в секрете. Единственное, что
они нам сказали - это то, что корабли действительно спустились сюда.
Это, в отсуствие каких-либо записей о событиях в колонии или
каких-либо устных упоминаний о ранних временах, показалось мне
значительным фактом. Все корабли должны были приземлиться на
расстоянии нескольких миль друг от друга, но всё же на некотором
значительном участке суши. Что бы не не осталось от ближайшего
корабля, оно находилось к северо-западу на расстоянии полного дня
пути, вверх по речной долине. Я предложил Натану, чтобы по меньшей
мере один из нас направился туда для разведки. Останки могли нам и не
сказать ничего... но точно так же там могло обнаружиться что-нибудь
важное. Натан не хотел терять два дня - один день туда, и один обратно
- в настоящих обстоятельствах, когда время было так ограниченно, но я
настаивал, что при столь прочной информационной блокаде всё, что мы
могли бы выяснить благодаря объективным свидетельствам стоило того,
чтобы за этим отправиться. В конце концов он согласился, чтобы я
отправился. Я проявил готовность к компромиссу, согласившись идти в
одиночку.
Я отнюдь не был удивлён тем, что когда я пояснил темнокожему
человеку, что хочу воспользоваться одним из быков для поездки в
незаселённый район, он с готовностью вызвался отправиться со мной.
Частично, подумалось мне, это объяснялось его желанием не спускать с
меня глаз... но я дуумаю, что он также хотел присмотреть и за быком.
Если я собирался уехать на животном, несущем на себе паразита, без
кого-либо, кто мог бы видеть, что я делал...
Они, похоже были весьма озабочены тем, чтобы быть уверенными в
том, что условия на которые мы согласились, соблюдаются
неукоснительно. Особенно их волновало, чтобы ни одна чёрная клетка не
подверглась изучению.
Я был несколько более удивлён, когда Слуга вернулся с четырьмя
лучниками. Мы видели не очень много лучников с момента нашего первого
путешествия от корабля к городу - они постоянно были заключены внутри
своих бараков вовнутренем круге. Когда я спросил Слугу, какая в них
нужда, он просто ответил: - Это опасно.
- Какого рода опасность? - Спросил я.
- Хищники, - ответил он.
Долина реки кормила большие стада яко-оленей, и различных меньших
травоядных разхмером от мыши до овцы. Было несколько хищников,
питавшихся ими, но единственными, которые могли представлять угрозу
для всадника, были похожие на собак животные, которых не долго думая
назвали "волками", охотящиеся стаями.
- Они нападают на людей? - Спросил я.
- Да, - прозвучал ответ. - Иногда всё ещё приходится проводить
повозки, чтобы отодрать металл от остатков кораблей, когда мы
становимся лагерем на ночь, приходят хищники. И если есть раненные -
запах крови, разносящийся ветром, привлекает их.
- Для этого у вас лучники? Чтобы защищать караваны от хищников?
- И чтобы защищать животных в полях, - дополнил он.
- Животных? Или их компаньонов?
Его чёрные глаза не дрогнув встретились с моими. - Животные и
компаньон составляют единое целое, - сказал он.
Паразит заражл только травоядные виды. Ни один хищник не мог
иметь компаньона. Люди города были вегетарианцами, хотя и ели рыбу и
пили молоко. Им и в гоову не могло прийти есть какое-либо животное,
имевшее празита - или потенциально имевшее такую возможность - и они
выражали недвусмысленное отвращение к перспективе поедания мяса
хищников, словно они должны были бы во вторую очередь питаться плотью
создания-хозяина.
Наша не слишком разнообразная компания отправилась ранним утром -
незадолго до рассвета - и последовала вдоль реки на север. Впервые
яко-олени продемонстрировали мне, на что они способны по части
скорости. Я был приятно удивлён, не так самим алюром, как тем фактом,
что даже предвингаясь резвой рысью, они сохраняли достаточную
плавность. Я предполагал исключительно неудобную езду, и собирался
расплатиться ссадинами за дву-дневную вылазку в дикую природу, но всё
оказалось не так скверно.
Слуга ехал впереди, в тов ремя как лучники сгрудились вокруг
меня, словно почётный караул. Я не счёл такое построение слишком
удачным и попытался поравняться с темнокожим человеком, чтобы можно
было вести беседу. Мой скакун достаточно охотно отозвался на
понукания, но Слуга - не слишком явно проявляя это - старался
держаться на некотором расстоянии. Я настаивал до тех пор, пока ему не
пришлось бы проявить со всей очевидностью, что он умышленно старается
избегать моего общества, и он сдался.
- Это хорошая земля, - сказал я. - Большинство колоний
расширились бы, чтобы занять её - люди улетают с Земли, жаждая
простора, места для экспансии. Почему вы остаётесь скученно в городе,
обрабатывая лишь столько земли, чтобы она могла прокормить вас?
- Мы все - одна Нация, - ответил он. - Мы живём вместе.
- Оставаясь в одном месте, вы становитесь уязвимы для несчастья,
- настаивал я. - Одна суровая зима - один неурожай - любое несчастье -
причинит вам серьёзные неприятности.
- У нас есть достаточно для наших нужд, - сказал он. - В море
всегда пищи в избытке.
- А что происходит, когда ваше население увеличивается? - Спросил
я. - Вы продолжаете сроить новые стены города и расширять кольцо
обрабатываемых земель вокруг него? Вы не миожете делать это вечно.
- Сам решит, что делать, - заверил он меня.
У меня не было сомнений на этот счёт. Он решит ограничить
население, тем или иным способом. Или он решит, что должен быть
построен ещё один город, и ещё, и ещё...
Но его это не интересовало. Он знал только, что если возникнет
вопрос, на него найдётся ответ. Я не мог понять такое отсуствие
интереса к возможному будущему. Что могло им двигать, если не
предвидение того или иного рода? Но его жизнь не обещала ему никаких
наград, которые были бы мне понятны, у него была своя роль, и он
скурпулёзно исполнял её. Меня подмывало спросить его, каковы его
желания, каковы цели его жизни, но мне был известен ответ, который я
бы получил. Невозмутимый взгляд, оскорбительный в своей демонстрации
отсуствия взаимопонимания.
Один из нас - сумасшедший, подумал я, и мне хотелось быть
уверенным, что это - не я.
Самое старое возражение против утопических проектов заключается в
том, что они никому не предоставляют побудительных мотивов к работе.
Никто не зависит от своих собственных усилий, а только от усилий всей
коммуны в целом. Никто ничего не делает для себя, а только для всей
коммуны. Циники говорят, что Утопия не может работать. Я был согласен
с ними. Муравьи и пчёлы могут осуществлять это, но их коммуны обладают
единым разумом - коллективным самосознанием роя.
Многое из того, что мы видели здесь на Аркадии, наводило на
мысль, чтолюди достигли аналогичной степени коллективного самосознания
- их город и их жизнь очень походили на жизнь роя. Но было трудно
понять, как объединение с паразитом повлияло на них - или для них -
таким образом. Даже, если содружество было наибольшим благом в мире...
даже, если паразитические клетки, маскируясь под клетки мозга,
снабдили мозг хозяина новыми потенциальными возможностями и новыми
силами... это было трудно понять. Если только они не были наделены
чрезвычайными телепатическими способностями. Я задержался на этой
возможности. Они не могли читать {наши} мысли - это точно. И Мариэль
не могла читать {их}. Я не верил и в то, что они могли читать мысли
друг друга. И всё же, они обладали этим исключительно сильным
ощущением социального единства, необычно сильного слияния не каждого с
каждым, но каждого со всеми.
И все они знали, что Бог существует. Они {знали} это, без
каких-либо вопросов. Не могло ли это знание, задумался я, иметь своим
источником то же чувство взаимного слияния?
- Что происходит, - спросил я его, - с людьми, которые умирают?
Его лицо несколько раслабилось, пока длилось молчание. Теперь же
я увидел как его мышцы неожиданно напряглись. Его лицо окаменело. Я
понял, что приблизился к области, которую Сам определил, как запретную
- знание, которое от нас должно было скрываться до тех пор, пока мы не
согласимся на надлежащий способ понимания.
- Их тела уничтожаются, - сказал он.
- В газовых печах? - Спросил я. - Вместе с навозом и морскими
водорослями?
- Да, - ответил он.
Это не казалось дающим слишком много. Это было логичным... быть
может, несмного слишком логичным. Но это не было ключевым вопросом.
Что я действительно хотел знать, так это...
- А что происходит с компаньоном?
Его лицо уже приобрело каменное выражение, и теперь на нём не
дрогнул ни одни мускул.
- Компаньон не умирает, - сказал он. Это было достаточно верно.
Коммуны никогда не умирают. Отдельные клетки умирают, но их смерть не
пробивает бреши, как это случается при удалении клеток из сложно
устроенных организмов.
- Так что же происходит с ним? Он вытаскивает свои корни и ждёт,
пока его пересадят новому хозяину?
- Я не могу ответить на этот вопрос, - ответил он. По крайней
мере, это было откровенное заявление. {Здесь} начинался барьер.
{Здесь} находились секреты, которые скрывались от нас в течение
двадцати-дневной ознакомительной игры.
- А как насчёт души мёртвого человека? - Продолжил я. - Она
попадает на небеса посредством генерации газа? Она отлетает от
покойника, чтобы встретитья с его создателем?
Сарказм, конечно, пропал даром - так же, как и некоторый вызов.
- Душа, - ответил он, - не меняется со смертью. Она такова, какой
была всегда, в Самом и исходит от Самого.
Здесь, снова, был явный менталитет роя. Индивидуальность - это
всего лишь часть целого. На жизнь и разум целого не оказывает никакого
влияния смерть индивидуума. Индивидуум был {частью} целого, но умерев,
он становится ничем, а целое остаётся тем же самым. Зачем им относится
с почтением к своим мёртвым? что я делаю с клочками состриженных волос
или кусочками ногтей? Какое мне дело доклеток кожи, которые отмирают
каждый день? Они были частью меня, но больше ими не являются. Я же не
изменился. Но эти клетки никогда не обладали каким-либо собственным
существованием. Если бы я был образованием основанным на базе
общественных псевдо-организмов, думал бы ли я так же? И если бы я был
частью человеческого общества, которое каким-то образом обладало
{ментальностью} общественных псевдо-организмов, мог бы я тогда думать
о собственой жизни в тех же понятиях, что я думаю о жизни этих
кусочках ногтей или клетках кожи?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25