Вадим АРЧЕР
ВЫБРАВШИЙ БЕЗДНУ
Глава 1
– Смейся, дитя мое, смейся – он тоже любил смеяться. Его называли легкомысленным, потому что он не важничал от сознания собственной значимости, как другие Власти. Да, он был легким и светлым; что бы о нем ни говорили – не слушай их, дитя мое, я знаю его, как никто. Ты еще мал сейчас, но когда ты вырастешь, я расскажу тебе о Маге…
* * *
Чтобы наблюдать за скачкой, он выбрал камень на самом краю плоскогорья. Отсюда была хорошо видна вся долина, где жил табун кентавров. Дистанция была отмечена вешками, она спускалась в долину по пологому склону, поворачивала у обломка скалы на берегу реки, где сейчас маячила черная грива волос и вороная шкура одного из старших кентавров, поставленного следить, чтобы все соперники обогнули скалу, а затем поднималась наискось вдоль обрывистого склона долины, в самом конце переходя в короткий ровный участок.
Скачки были обычным развлечением у кентавров, но сегодняшняя была особенной. Победитель получал в жены дочь вождя, быстроногую Лисиппу. Пышное золото гривы ее волос и атласно-блестящее золото шкуры ее крупа светились сейчас в толпе остальных девушек табуна, все члены которого, от молодых жеребят до поседевших от времени стариков, поднялись на плоскогорье, чтобы наблюдать оттуда за скачкой.
Сам он не был кентавром. Они были творениями, а он – творцом. Он не был их создателем, поэтому они почти не обращали на него внимания, увлекшись праздником в честь совершеннолетия Лисиппы. Кентавры были выдумкой кого-то из младших Сил, и выдумкой неплохой. Во всяком случае, ею можно было увлечься, можно было провести несколько дней на их празднике, главной в котором была сегодняшняя скачка, – как и они, он всегда любил скорость.
Однако он отдавал должное красоте этой девушки по давней привычке оценивать совершенство своих и чужих творений. Он понимал, почему так нетерпеливо бьют в землю копыта соперников, выстроившихся вдоль линии, – проведенной на сухой и пыльной земле стартовой площадки рукоятью воспитательского кнута. Около двух десятков молодых кентавров готовились оспаривать право взять Лисиппу в жены – как ему говорили накануне, некоторые из них ждали этого события несколько лет.
Щелчок кнута – и соперники сорвались с места. Жесткая земля задрожала под их копытами, эта дрожь передалась камню, на котором сидел он. Пестрое облако скакунов хлынуло по пологому склону в долину, весь табун выбежал на край обрыва, чтобы лучше видеть гонку. Опасно, ох, опасно мчаться что есть силы под уклон – он это понял только тогда, когда один из кентавров споткнулся в общей толчее и покатился по склону вслед за убегающими соперниками. На мгновение у него захватило дух – он так увлекся гонкой, что его чувство опасности изменилось, стало таким же, как у ее участников, – но упавший кентавр поднялся на ноги и пустился в безнадежную погоню за остальными.
А кентавры были уже в долине. Со всех ног они мчались к камню, у которого стоял наблюдатель. Несколько самых сильных начали отрываться от общей толпы, но среди них пока было невозможно угадать лучшего. И этот красавец гнедой мчавшийся сейчас на полгруди впереди остальных, и настигавший его вороной чуть старше других участников, и огненно-рыжий, рвущий копыта вслед за ними, и двое серых рядом с ним, похожих друг на друга, как братья. Единой группой они обогнули скалу и полетели через долину к подъему.
Он неотрывно следил за этими пятерыми, упиваясь скачкой. Он не мог бы сказать, кому из них он желает победы, – кто бы ни пришел первым, он порадовался бы за победителя и огорчился бы за остальных. Редко случалось творцам, привыкшим менять и переделывать свои творения, ощутить такую безусловность, окончательность происходящего. Это сознавали и соперники, вкладывая себя в скачку так, словно она была первой и последней в их жизни.
Кентавры пронеслись сквозь долину и начали подниматься обратно на плоскогорье. Длинная, тянущаяся наверх вдоль склона тропа была достаточно широкой для обгона, но сейчас по ней грудь в грудь бежали двое – вороной и гнедой, достигшие ее первыми, а остальные трое были вынуждены оставаться позади. Изнурительный подъем был главной проверкой выносливости бегунов, и двое серых начали понемногу отставать.
Но огненно-рыжий не уступал. Он взбирался на подъем по пятам за двумя первыми и все время искал возможность протиснуться между ними. Его настойчивость была понятна – остаток пути наверху был слишком короток, чтобы он успел выиграть там целый корпус. Но тропа нигде не расширялась, а до конца подъема оставалось совсем немного.
Рыжий предпринял отчаянную попытку обойти соперников по внешнему краю. Он прыгнул на крохотный, нависавший над обрывом выступ, чтобы следующим скачком вырваться вперед, но камень оказался слишком непрочным и обвалился под его копытами. Обломки полетели вниз с обрыва вместе с неудачливым скакуном, а двое первых продолжали бороться за победу, так и не заметив случившегося позади.
Гость кентавров вскочил было на ноги, но тут же сел обратно. Это были не его творения, он был здесь только гостем. По законам творцов он не имел права вмешиваться в жизнь чужих творений – она считалась личным делом каждого творца. Неподвижное пятно шкуры упавшего участника огненно-рыжей точкой маячило под обрывом. В табуне засуетились, несколько мужчин отделились от толпы и побежали по склону к упавшему. Вороной и гнедой выбежали на верхний край обрыва и понеслись к площадке – грудь в грудь, точно так же, как поднимались по тропе. Оба хрипели и упирались, до последнего мгновения было неясно, чья возьмет – мощь зрелости или ярость молодости. На последних шагах вороной оказался чуть крепче, его хватило на рывок, и он обошел своего соперника на грудь.
Оба судорожно дышали и едва держались на ногах.
С тропы один за другим начали появляться остальные участники скачки. Первым отдышался вороной – победители приходят в себя быстрее, чем побежденные. Торжествующе вскинув голову, он подошел к вождю за своей наградой.
Вождь подозвал Лисиппу и объявил ее женой вороного кентавра. Она с восторгом глянула на победителя – девушки-кентавры любят самых быстроногих. Раздался гул поздравительных возгласов, обоим надели заранее приготовленные венки, готовясь к продолжению праздника.
Но веселье было не совсем настоящим – гость кентавров хорошо чувствовал это, сидя поодаль на своем камне. За поздравлениями, венками, приветственными криками и прочими условностями ритуала таилась подспудная мысль – а что там, под обрывом, куда ушли мужчины? Что там, с этим отчаянным юношей-кентавром, который при чуть большей доле везения мог бы на равных оспаривать руку дочери вождя?
Пора было продолжать праздник, но табун не уходил в долину, дожидаясь их возвращения. Наконец они появились со своей ношей и положили ее на площадку. Молодой кентавр еще дышал, но было очевидно, что его мгновения сочтены. Пожилая женщина, умевшая лечить, склонилась над ним, но покачала головой и отошла.
Гость кентавров издали наблюдал за этой сценой. Вдруг он почувствовал, что их головы оборачиваются к нему, одна за другой. Еще немного – и он стал центром внимания всего табуна. Он был не их творцом, он просто гостил у них на празднике. Им было известно не хуже, чем ему, что он не имел права творить для них, поэтому они ничего не просили у него.
Просто смотрели.
Он замешкался только на долю мгновения. Ровно настолько, чтобы сообразить, что не успеет разыскать в хрониках, кто их творец, и вызвать его сюда. Да и неизвестно, как отнесется к этому их создатель – большинство творцов относились к своим творениям как к игрушкам, которые легко сломать и сделать заново.
Вскочив с камня, он подошел к умирающему кентавру и простер над ним руки. Внутреннее строение было типовым, поэтому у него не заняло много времени, чтобы разобраться в нем и привести в нормальное состояние.
Он всегда был злостным нарушителем законов.
Юноша-кентавр пришел в себя и приподнялся с земли, недоуменно оглядывая окружающих. Инцидент был исчерпан, и гость надеялся, что теперь о нем снова забудут. Но кентавры по-прежнему смотрели на него – только выражение их лиц было другое.
– Ну что вы на меня уставились? – с досадой сказал он. – Праздник продолжается.
* * *
Оранжевый диск Аала опускался за горизонт. Теснины и ущелья Аалана заливала лиловая тьма, и только острый пик, торчащий над нагорьем, словно указывающий ввысь палец, казался охваченным пламенем. На острие этого пальца яркой точкой пылал небесный чертог Вильнаррат. Приближалась ночь семнадцати лун.
Здесь, в тонких мирах, где мысль равнялась действию, было много сооружений, созданных Властями или младшими Силами и служивших какой-либо одной цели, Вильнаррат, вызванный к проявлению мыслью самого Императора, предназначался для общего сбора Властей, когда требовалось обсудить дело первостепенной важности. Кроме того, Власти собирались здесь и во время редких сочетаний светил Аалана, таких, как ночь семнадцати лун, – для безопасности, потому что любое событие, совершенное ими в это время, могло произвести непоправимое влияние на будущее проявленного мироздания.
Прозрачным куполом чертога был накрыт огромный овальный зал, просторный и пустынный. В одном из фокусов овала находился прямоугольный стол с двойной крышкой, нижняя плоскость которой на четверть высоты отстояла от верхней. Вокруг стола стояли семь кресел: одно в торцовой части, остальные шесть по бокам стола, по три с каждой стороны. Эти кресла были с причудливой резьбой на изогнутых ножках и подлокотниках, с прямыми высокими спинками и пухлыми сиденьями, обтянутыми плотной узорчатой тканью. Ни одно из них не походило на другое – все они были именными, у каждого из них был свой хозяин.
Во втором фокусе овального зала на полу был начертан круг с гептаграммой, служившей входом. Обычно она бывала тусклой, но сейчас ее линии ярко светились, показывая, что сюда направляется кто-то из Властей. Когда они накалились добела, в центре гептаграммы появилась сияющая женская фигура. Она шагнула из круга, освобождая вход, сияние вокруг нее медленно затухало.
Как и положено на сборе в Вильнаррате, Жрица была в полном торжественном облачении. Ее просторное бледно-золотистое одеяние с белым воротником-пелериной, схваченное широким, зеленым с золотом поясом, мягкими складками струилось до пола, пышность рукавов была подчеркнута длинными и узкими, почти до локтя, изумрудно-зелеными манжетами с золотой вышивкой, острые носки башмачков из той же ткани едва выглядывали из-под стелящейся по полу юбки. На ее голове возвышалась двурогая тиара из белого металла, надетая поверх полупрозрачной вуали, прикрывающей шею и плечи, в руках была книга. Эта книга была талисманом силы Жрицы, ее нельзя было оставлять без присмотра в такую ночь.
– Опять я явилась раньше всех! – подумала Жрица.
В досаде она подумала слишком громко, и ее мысль заметалась по залу, отражаясь от стен. Жрица смахнула ее рукой и направилась к своему креслу, второму по левую руку от кресла во главе стола. Она действительно всегда являлась на такие сборища первой – по привычке к дисциплине, переходившей в примитивную боязнь опоздать. Усевшись в кресло с опрокинутым серпом луны на спинке, Жрица положила книгу на нижнюю поверхность стола, служившую подставкой для талисманов силы, и неторопливо оглядела зал.
Если не считать стола и кресел, единственным украшением зала Вильнаррата был пол, покрытый сложным многоцветным узором. Аал уже скрылся за горизонтом, но прозрачный купол радужно поблескивал под светом восходящих лун. Двенадцать из них имели воплощение в промежуточных и плотных мирах, остальные пять полностью принадлежали тонким мирам. В полночь все они сойдутся в секторе зенита и наступит время силы. Это время Власти проводили здесь вместе, в беседах или чаще в молчании, но, главное, в бездействии, потому что никому, даже Императору, было не под силу предсказать, чем обернется в будущем мельчайшее событие, совершенное кем-нибудь из них в эту пору.
Гептаграмма засветилась. Рубиновый столб света в ее центре постепенно превратился в высокого, сухопарого мужчину в темно-красном балахоне с широкой золотой каймой понизу и с таким же белым воротником-пелериной, как у Жрицы. Его голову отягощала золотая митра, сухая рука сжимала тонкий и длинный стержень с тремя перекладинами наверху, две крайние из которых были короче средней, – крест Иерофанта, талисман его силы. Белая треугольная борода придавала длинному лицу Иерофанта еще более вытянутый вид. Иерофант вышел из круга и приветствовал Жрицу коротким поклоном, затем подошел к своему месту, первому справа, и уселся на раззолоченное кресло с крестом на верхней спинке.
Не успел он установить свой талисман в отверстие на кресле, как гептаграмма засияла снова. На этот раз там появилась пышнокудрая и пышнотелая женщина в мягкоскладчатом синем платье с темно-зеленым лифом и ярко-желтой, расшитой алыми цветами юбкой, выглядывавшей спереди из-под синих складок. Синяя с золотом корона венчала волосы цвета густого меда, красный с золотом воротник окружал полную шею. Большие и круглые прозрачно-голубые глаза смотрели из-под темных дуг бровей, округлое лицо, точеный нос и пухлые яркие губы принадлежали безупречной красоте. В руке она держала тонкий золотой жезл с круглой головкой, известный как жезл изобилия, талисман силы Императрицы. Женщина приветственно улыбнулась сидящим за столом и прошла к креслу, первому слева от главы стола.
В центре гептаграммы возник луч золотого света, а в следующее мгновение в нем появился Воин. Он был весь в золоте – короткая юбка из позолоченных кожаных полосок, золотые пластины брони на груди и спине, повторявшие рельеф мускулатуры, и короткие наплечники оставляли открытыми мощные, мускулистые руки и ноги, покрытые курчавым рыжим пушком. На голове Воина был золотой шлем, из-под которого выглядывали вьющиеся светло-рыжие волосы, плавно переходившие в короткую курчавую бороду.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53