На сумасшедших действуют только сумасшедшие средства, помяни, Федр, мои слова!
– Дайте запишу. Отличные слова, инспектор. Сойдут за эпитафию! – и я полез за комлогом.
Слово «эпитафия» подействовало на Виттенгера неожиданно успокаивающе. Он вполголоса сказал:
– С эпитафиями мы пока погодим, – и взялся за бутылку.
Я пододвинул свой бокал, он налил не глядя ни на меня, ни на бокал.
– Хорошо, – сказал я, – шнырек Шишка пускай посидит. Бенедикт в чем-нибудь признался?
– Молчит. Как бы не пришлось его выпустить под залог.
– Кроме показаний Амиреса у вас на него ничего нет. Не стоило и арестовывать.
– Полагаешь, нет? – усмехнулся он. – Так слушай. Амирес на первом допросе сказал, что открыл дверь посыльному, точнее человеку в форменной кепке «Рокко Беллс». Мы обыскали комнату Бенедикта и нашли форму посыльного из этого ресторана. Выяснили, что два года назад Бенедикт там подрабатывал. После увольнения, форму он не вернул.
– Подумаешь! Там даже я подрабатывал. Не помню, вернули ли форму… Кажется, нет. А Бенедикта, наверное, уволили за скалывание поздравительных надписей с тортов. В отместку он не вернул форму. Что ж, по-вашему, Бенедикт настолько глуп, что после убийства оставил форму посыльного у себя?
– Нет, он оставил ее именно потому, что не глуп. За неделю до убийства эту форму видел в его комнате сосед Бенедикта по общежитию, она валялась в шкафу с одеждой. Еще один студент так же подтвердил, что у Бенедикта где-то лежит эта форма. Поэтому Бенедикт не мог ее выкинуть – это было бы подозрительно.
Я возразил:
– Амирес Бенедикта не узнал.
– Сегодня мы провели еще один следственный эксперимент. Оказалось, если стоять близко к входной двери, то камера слежения берет только голову, поэтому Амирес даже не видел, была ли на посыльном форменная куртка или нет. День тогда был солнечным, камера наблюдения автоматически подстраивается под общее освещение, а козырек кепки отбрасывал тень на лицо, поэтому Амирес не разглядел лица посыльного. В общем, мы не нашли в показаниях Амиреса никаких противоречий. Он не обязан был узнать Бенедикта.
– А мотив? Вы нашли мотив? Или полагаете, что Бенедикт приревновал…
– Чушь! – перебил меня Виттенгер. – Это мы тоже проверили. Между ними ничего такого не было.
– Тогда какой?
– Ха, если бы я знал мотив, Краузли уже выписывал бы чек для «Фонда ветеранов полиции». Зачем ты искал Бенедикта по всему университету? Какую работу Бенедикт выполнял для Корно? Скажешь, получишь четверть – двадцать пять процентов, как для нашедшего клад. Деньги достанутся лично тебе.
Вот он момент истины! Чем я там клялся…
– Шеф меня уволит.
– Конечно уволит! А ты полетишь на Оркус тратить честно заработанные деньги. Кода все промотаешь, я возьму тебя к себе в Департамент младшим следователем.
– Нет, инспектор, не могу…
Инспектор отодвинул в сторону тарелку, налег на стол и прорычал:
– Не вынуждай…
Стол жалобно затрещал.
– Давайте, полковник, тащите вашу жаровню, вилку и что там у вас еще в запасе. Кстати, вы вляпались в кетчуп. Возьмите салфетку.
Я протянул ему кусок туалетной бумаги, рулон которой стоял на столе взамен салфеток. Инспектор внимательно осмотрел локти и понял, что я не шучу.
– Спасибо, – он взял бумагу и вытер рукав. – Как думаешь, отстирается?
– Это к Ларсону. Моющие средства по его части. Я с ним поговорю.
– А Бенедикт по чьей части? – вкрадчиво спросил Виттенгер.
– Только к Шефу.
– Ну разумеется, как я сразу не догадался! Надо было вместо тебя позвать на ужин Шефа.
– Услышь я такое до того, как слопал ваш ужин, я бы пожалуй обиделся и ушел, но теперь мне плевать. И на будущее учтите: Шеф предпочитает восточную кухню. И никаких шампиньонов. Он их не выносит.
– Я знаю, – и Виттенгер хитро подмигнул мне. – Перекусили с ним как-то раз… Но коньяк он любит.
– Вот и предложите.
– На вас не напасешься. Говори, что вы с Бенедиктом или с кем другим искали в кабинете?
– Ничего конкретного. И я там был один.
– Если один, то значит историю про баллончик с «Лунатиком» вы с Амиресом выдумали. Газ использовали для защиты кабинета, потому что там было, что защищать. Разве не так?
– Думайте, что хотите, – после сытного ужина мне вдруг стало лень врать. – Надавите на Бенедикта, пусть он выдумает какую-нибудь историю. Я устал сочинять. И вообще, мне пора: Шеф ждет с докладом. Вы не напомните, что мы ели, а то Шеф всегда требует точности.
– Неблагодарный ты, – сказал со вздохом инспектор. – Как полетишь-то в таком виде?
– Как, как… На автопилоте, разумеется.
Я проковылял в прихожую. Виттенгер, еще менее устойчиво, чем я, пошел следом – провожать. Руку он мне на прощание сжал так, что хрустнули суставы.

13
На следующий день в «плохих» новостях не было ни слова о том, как трещала моя голова. Зато в Отделе уже всё знали. Яна позвонила в девять ноль одну и спросила:
– Приедешь?
– Не…
– Что с тобой?!
– Производственная травма. Коньяк у Виттенгера поддельный, наверное из конфискованного…
При воспоминании о коньяке, меня чуть не вывернуло.
– Никто не заставлял, – заявила Яна.
Хоть бы раз услышать что-нибудь другое.
– За что Бенедикта во второй раз посылали к психам на освидетельствование? – сменил я тему, когда стало ясно, что слов сочувствия мне не дождаться.
– За наследство академика Лиувилля. Перед смертью он перевел все свои миллионы на секретный счет, дабы они не достались его третьей жене, которая ему изменяла. Секретным счет оказался для всех, но не для Бенедикта. Он нашел деньги, но воспользоваться ими не успел.
– С каких это пор академики у нас стали миллионерами?
– Во-первых, Лиувилль сохранил наследство от первой жены, дочери богатых бизнесменов. Во-вторых, он владел несколькими патентами на изобретения. В-третьих, сумасшедшие гонорары за научно-популярные книги и статьи. Перед смертью он все имущество обратил в деньги, деньги спрятал.
– Традиционный вопрос: почему к психам, а не в тюрьму?
– Адвокаты отбили все, кроме вооруженного сопротивления при аресте.
– Это на него похоже. А этот, как его, Лиувилль, он своею смертью…
– Своею. Ему было сто пять, умер от инсульта.
– То есть никакого криминала.
– Ни малейшего.
– Слушай, Яна… я, пожалуй, махну сразу к Цансу, в Отдел заезжать не стану, скажи Шефу…
– …производственная травма. Я поняла. Выздоравливай.
Хихикнув, она исчезла.
На экране компьютера мадемуазель Ливей мелькнула уютная планетка – вся в облаках, как в пуху, и с пятеркой разноцветных лун.
– Какой уровень? – спросил я с опозданием: планетка скрылась под расписанием занятий.
– Второй, но я его почти завершила, – сказала она осторожно. – Это из-за вас посадили Бенедикта?
– Из-за меня?! – я опешил.
– Приходили из полиции, спрашивали о вас, – прошептала Ливей, но сразу опомнилась: – Ой! Однако вы тот еще жук. Ничего не скажу! – притопнула она маленькой ножкой.
– Наш журнал вас сможет отблагодарить, – искушал я бедного ученого секретаря. – Даю вам слово, о нашем разговоре никто не узнает.
– Вы с ума сошли! Да как вы смеете… – она совсем не умела возмущаться. – Мне запретили в интересах следствия.
– Запретили со мной разговаривать?
– С кем угодно. Со всеми, но особенно с вами. От вас, репортеров, можно всего ожидать.
– Например?
– Например вы не тот, за кого вы себя выдаете! – и зло добавила: – Охотник за вознаграждением!
Дверь за спиной хлопнула, и взбешенный Цанс вклинился между мной и ученым секретарем.
– Так и думал, что застану вас здесь! Мадемуазель Ливей, я же просил! Что ему от вас было нужно?
– Н-не знаю, – пролепетала она. – Он, он сам… я, я ничего… это он сам… – тыкала она в меня пальцем.
– Хорошо, хорошо, Ливей, успокойтесь, вы не виноваты. А вы, – рявкнул он на меня, – немедленно пойдите прочь!
Ни слова не говоря я быстро зашел в кабинет и уселся на подоконник. Цанс влетел следом.
– Всё, я вызываю охрану, – он потянулся к интеркому.
– Закройте дверь и слушайте! – не сдавался я. – Да, я частный детектив, и я расследую убийство Чарльза Корно. Но на Бенедикта я полицию не наводил. Думаете, я получу за Бенедикта вознаграждение? Вы ошибаетесь, деньги за него получит инспектор Виттенгер и «Фонд ветеранов полиции». Я понимаю, нет смысла убеждать вас, что найти настоящего преступника для меня важнее, чем получить обещанные полмиллиона. Вы мне не поверите. Но взгляните на дело с другой стороны. Как я уже сказал, за Бенедикта я не получу ни гроша, следовательно, я заинтересован в том, чтобы вытащить его из тюрьмы – как и вы, если я правильно понял ваше возмущение. Поэтому наши интересы полностью совпадают.
– Вон!!! – завопил он еще громче, но, подскочив ко мне вплотную, умоляюще зашептал: – Прошу вас, только не здесь. Ливей будет подслушивать. Выйдите, а я тут же выйду за вами.
– Это другое дело, – согласился я и выполнил его просьбу незамедлительно.
В коридоре, перед входом на кафедру, я предложил:
– Давайте пройдем на пожарную лестницу, там тихо и спокойно.
– Бог с вами – там такая акустика! Поехали вниз.
Мы прошли к «ночному кошмару Мебиуса», спустились на минус первый этаж, зашли в столовую для преподавателей. Цанс взял пару стаканов воды, один выпил залпом не отходя от раздаточной стойки. Я взял банку кофеиновой шипучки, после чего мы заняли двухместный столик подальше от входа.
– На како она уровне? – спросил Цанс.
– Ливей? Второй заканчивает.
– А мне сказала, что уже на третьем. Обманщица, – он с натугой улыбнулся. – Любит прихвастнуть. Мне скоро уходить, поэтому, прошу вас, покороче…
– От вас зависит. Полиция нашла у Бенедикта Эппеля мою визитную карточку. Эту карточку я передал вам в четверг, на прошлой неделе. Как она оказалась у него?
– Я ему отдал. Позавчера утром он заходил на кафедру. Я сказал ему, что им интересуется один журналист, то есть вы. Ваше имя я запамятовал, поэтому достал карточку и показал ее Бенедикту. Он ее забрал.
– А зачем, он объяснил?
– Нет. И тут нечего объяснять. Он взял карточку из любопытства. Наверное, хотел навести справки о вашем журнале.
– Перед семинаром он так меня отшил, словно уже знал, что я не журналист.
– А, ну это вы зря беспокоитесь. Просто вы ему не понравились.
– Хм, не понравился… Чарльз Корно тоже кому-то не понравился. Смертельно не понравился.
Цанс возмутился:
– Не надо смешивать! Бенедикт не убийца!
– Хорошо-хорошо, – сказал я примирительно, – не убийца, так не убийца. Но, признайте, человек он несколько странный – противоречивый, скажем так. С одной стороны – фундаментальная наука, а с другой – взлом банковского счета с наследством. Вы помните то дело?
Цанс склонил голову и потеребил правую бровь.
– Так и думал, что ему это припомнят. Мальчишество, чистой воды мальчишество, однако, согласитесь, довольно остроумное.
– Мне пока не с чем соглашаться, – признался я, – мне лишь известно, что Бенедикт нашел секретный счет какого-то богатого академика.
– Какого-то?! – воскликнул с негодованием Цанс. – Стыдно, молодой, человек, стыдно называть великого Лиувилля каким-то там академиком. Он, да будет вам известно, основал нашу кафедру. Я имею честь считаться его учеником. Когда здоровье не позволило ему продолжать заведовать кафедрой, я сменил его на этом посту. Неужели вы не читали его «Краткой истории сущего»?
Я вспомнил, что на Татьяниной книжной полке есть эта книга: семьсот страниц in quarto, твердый пластиковый переплет, закладка из пера птероркуса на двухсотой странице.
– Я держал ее в руках, – сказал я как бы в оправдание.
– Держали в руках! Вы держали в рука книгу величайшего эволюциониста нашего времени и не прочитали!
– Обещаю прочесть. Значит, он занимался теорией эволюции…
– В самом широком смысле слова, – гордо подтвердил Цанс, – Его заслуги перед наукой не перечислить. И какой эрудит! Впрочем, для нашей науки это характерно… м-да… Как любознательному ребенку, ему казалось интересным всё: космология, происхождение жизни, языкознание, литература – всё!
Где он видел таких детей? – подумал я.
– А моролинги?
– И в частности, конечно, моролинги. А что тут удивительного? Моролинги – единственное в галактике первобытное общество. Изучая их, мы изучаем происхождение человеческой цивилизации. Я согласен с Брубером, моролингам необходимо обеспечить максимальную изоляцию и самостоятельность, и тогда мы сможем наблюдать общественную эволюцию в чистом виде, без, так сказать, направленных возмущений. В эволюции, скажу я вам, роль возмущений…
– Профессор, – взмолился я, – давайте вернемся к Бенедикту. Как он нашел наследство Лиувилля?
– Да, вы правы, – спохватился Цанс, – мы ушли несколько в сторону. Так вот, после смерти академика, я попросил Бенедикта помочь мне разобраться с его архивом. Тогда уже было известно, что Лиувилль перевел все деньги в банк на одной оффшорной планете. Просматривая архив, Бенедикт обнаружил, что Лиувилль писал воспоминания. Бенедикт внимательно прочитал их и заметил, что в третьей главе академик неожиданно стал отдавать предпочтение словам, начинающимся на букву "П", причем достаточного повода для такого предпочтения Бенедикт не нашел. Предположим, что французский математик Пуанкаре действительно был основоположником математического аппарата, используемого в нашей науке. Предположим, что Лиувилль, выросший, кстати, на Земле, действительно любил отдыхать в итальянской провинции Поджо Сан Лоренцо, на завтрак есть кашу из таро, называемую еще «пои» или «поа», а вечерами читать романы о сыщике по фамилии Пуаро. Но написать, что у юного Пуанкаре была собака породы пойнтер, да еще по кличке По – это, спрашивается, к чему? У Пуанкаре был сенбернар, и звали его не По, а Том. Как сказал Бенедикт, у нормальной французской собаки должно быть нормальное англо-саксонское имя. Бенедикт решил, что все эти несуразности возникли неспроста. Он проанализировал все использованные Лиувиллем слова на букву "П". Открытие он сделал ошеломляющее: в третьей главе воспоминаний Лиувилль умудрился перебрать все слова с двух идущих подряд страниц Всемирной Энциклопедии, причем изданной на испанском языке, хотя сами воспоминания писались по-английски.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48