Обращался в Водолей
Семинар профессора Цанса проходит по средам, а сегодня у нас четверг, значит Эппель либо в библиотеке, либо где-нибудь еще.
– Где-нибудь еще – это где?
– В общежитии, например. А вас Цанс к нему направил?
– Он, а что?
Хихикнув, Ливей ответила:
– Бенедикт очень необычный юноша. Наверное, Цанс вас не предупредил. Будьте с ним… эээ… тактичны…
– То есть?
– Нервный он очень. И если будете садиться рядом, посмотрите, не лежит ли на вашем месте кнопка.
Я возмутился:
– Людей, нервных настолько, что они подкладываю другим кнопки, называют сумасшедшими.
– Ну прямо так и сумасшедшими! – Ливей нажала на паузу и обернулась ко мне. – Идеальных людей, господин Федре, не существует. А если человек к тому же талантлив, то у него непременно будет такой недостаток, который все сочтут ненормальностью или отклонением. Без отклонений нет таланта. По настоящему нормальны только посредственности.
В ее словах звучал обвинительный приговор. Я взял со стола лист бумаги формата А-4 и стал запихивать его себе в рот, скорчив при этом, надеюсь, достаточно безумную гримасу. Ливей смотрела на это открыв рот, словно прося кусочек.
– Ватмана нет? – спросил я, дожевав бумагу.
К ней вернулся дар речи.
– Я не сказала, что бывают исключения, – вымолвила она. – Вы съели приказ декана об увеличении стипендии студентам. Бенедикт вас убьет.
– Да нужен мне ваш приказ, вот, держите!
Я достал бумажный комок из кармана, расправил и вернул на стол. Этому фокусу меня научил Ларсон.
– А что, Бенедикт способен убить? – спросил я.
– Разве что вас, – пробормотала Ливей, разглаживая приказ кулаком.
– Ладно, сдаюсь, нет у меня талантов. Поговорим о талантах Бенедикта Эппеля. Чем он у вас знаменит?
– Из него получится великий ученый, только и всего.
– Действительно не много. А в какой области он специализируется? Цанс сказал что-то про лингвистику.
– Да, динамическая лингвистика, ментопрограммирование, диссипативные процессы сознания… Что с вами? – забеспокоилась она.
А у меня заныл затылок, и я его поскреб. Вот оно, началось. Ненавижу незнакомые слова.
– По поводу второго слова… Я где-то его слышал. По-моему это что-то эзотерическое. Телепатия и все такое.
– Никой эзотерики у нас нет, – отрезала она. – Мы занимаемся наукой. Наука изучает причины и следствия. У любого события есть причина. У причины есть своя причина и так далее. Получается цепочка причинно-следственных связей. Взрыв сверхновой – это событие и можно изучать его причины. У вас зачесалась голова – это тоже событие, и его причины тоже можно изучать. Или просто купить хороший шампунь. Наконец – и это уже ближе к теме Бенедикта – кто-то написал текст. Что послужило причиной в строго научном смысле? То-то и то-то…
– Детали выясняйте у Бенедикта, – подсказал я.
– Да, у него.
– Ну тогда пойду его искать…
– Идите, – отпустила меня Ливей и снова занялась Мадидусом.
Все шефские шуточки по поводу моего образования можно отнести к разряду дежурных, хотя буквально они друг друга не повторяют. В школе, я, безусловно, учился. И в университете… немного. С тех пор, стоит мне оказаться вблизи, а тем более внутри Фаонского Университета, как меня охватывает ностальгия, поэтому я не торопился покинуть здание.
Центральный холл естественнонаучного сектора сверху донизу опутывает одна-единственная лента эскалатора – гладкая, без ступенек. Студенты ее прозвали «ночной кошмар доктора Мёбиуса». Ступив на ленту, я медленно поплыл вниз. Миновав два этажа, я доплыл до библиотеки, Бенедикта там не оказалось. Позвонил в общежитие – комната не отвечает. Номер его комлога мне не дали. Снова воспользовался «Мебиусом», разглядывая по пути вниз знакомые стены, балюстрады, галереи и незнакомых студенток.
Если с внутренним устройством нашего университета все понятно – естественнонаучный сектор, гуманитарный сектор, сектор экспериментальных лабораторий, административный сектор, включая спортзалы на первых и подземных этажах, – то как выглядит университет снаружи, не в состоянии описать никто. Студенты, отправляясь на каникулы на другие планеты, всегда берут с собою снимок своей alma mater, дабы, если спросят, сказать: вот это он, и ткнуть пальцем в снимок. Я же рискну предположить рецепт строительства: берете цилиндр из стеклобетона переменной прозрачности и ставите его вертикально. Диаметр цилиндра должен быть метров восемьдесят, высота – двести пятьдесят, но это не точно. Думаю, двухсот пятидесяти хватит. Затем вам понадобится постоянный высокоэнергетический лазер. В крайнем случае, сойдет и квазиимпульсный. Аккуратными горизонтальными разрезами вы рассекаете цилиндр на диски – должно выйти ровно шестнадцать штук, желательно одинаковых. При этом диски должны остаться лежать друг на друге, иначе ничего не выйдет. И наконец, последний, самый ответственный этап: разрезанный цилиндр нужно аккуратно пихнуть в нижний диск. Если удачно пихнуть, то диски рассыплются в форме Фаонского Университета. Думаю, куда и с какой силой пихать – главная тайна архитекторов. Они унесут ее с собой в могилу, уж будьте уверены.
Заняв место в флаере и дав команду на взлет, я еще раз бросил взгляд на университет.
«М-да, против второго начала термодинамики не попрешь», – вспомнились мне слова, сказанные одним физиком с Земли, когда он впервые увидел это чудное архитектурное сооружение.
Двери в кабинет Шефа звуконепроницаемы. Об этом следует помнить, когда собираешься их открыть. Упругие басы штраусовского «говорящего Заратустры» вынесли меня обратно в коридор. Я заткнул уши, оттолкнулся от стены и ворвался в кабинет.
На экране, занимавшем всю торцовую стену кабинета, творилось действо, глядя на которое, никогда не скажешь, что «Бог умер». Нет, тут скорее «Шеф оглох». Слово, ставшее плотью моего босса, сидело ко мне спиной и творило Историю. В углах огромного экрана притаились ангелы и демоны. Они наперебой подсказывали, какие космологические параметры следует менять. Естественно, они подсказывали в соответствии со своими ангельскими и демонскими вкусами. Когда между силами добра и зла происходила стычка, игроку следовало принять одну из сторон. Победив, можно было заработать дельную подсказку.
Заратустра отговорил, и его сменила Фортуна Орфа. Под далекий гул набухавших протуберанцев Большой хор Фаонской филармонии вступил бодро, затем стал тихо и невнятно сетовать на то, что удача изменчива, как фазы Луны – то ее прибудет, то убудет. Воспользовавшись относительной тишиной, я заорал, что, мол, вот он я, пришел, встречайте.
– Погоди, дай сохранюсь! – заорал в ответ Шеф.
Хор стих, экран с желто-фиолетовой пятнистой мешаниной замер – и сразу побледнел, едва Шеф включил общее освещение.
– О, я уже это видел. Спиральная галактика класса Октопус Мадидус. В любом каталоге найдете, если хорошенько поищите.
– Сам ты мадидус. Я из-за тебя свет от тьмы отделить не успел! – возмутился Шеф.
Я догадался:
– Вы говорите об отрыве реликтового излучения? Плохо, плохо… А константы связи правильно подобрали?
– Гавриил сказал, что правильно. В смысле– не твое дело. Я же говорю – не успел. И прежде чем советы давать, попробовал бы сам… Узнал что-нибудь?
– Чарльза Корно убил профессор Цанс, чтобы тот не совратил его студента.
– Совратил?!
– В научном смысле.
И я в двух словах пересказал разговор с Цансом и Ливей. Затем резюмировал:
– Серьезный вывод только один: надо менять прикрытие, поскольку научная ценность ларсоновских статей сильно под вопросом. Мне кажется, он исписался. Его доказательство про Другою Вселенную полно ошибок. Из-за него мы стали посмешищем в академических кругах обеих Вселенных…
Шеф поднял руку, я замолк.
– Все это я передам Редактору, – сказал он. – С Бенедиктом надо поговорить, раз уж он попался нам на глаза. Говоришь, у Корно не сохранилось ни одного письма от Бенедикта?
– Ни единого. Бенедикт Эппель присутствует в списке адресатов, но писем нет. Если они что-то там моделировали, то письма должны были остаться. Письма с формулами никто не стирает. Зато иногда их прячут.
– Правильно, – согласился Шеф. – Я над этим подумаю.
– Бенедикта сейчас искать или подождать до семинара?
Шеф не упустил шанса приняться за старое:
– Семинар это хорошо. Тебе нужно расширять кругозор. О чем семинар-то?
– О моролинагах. Я уточнил, там основной докладчик – Эдуард Брубер, писатель. Писал о моролинагах. Роман так и называется «Моролинги». Кстати, Брубер есть в адресной книге Корно.
– А письма?
– Одно письмо от Корно к нему. Даже не письмо, а слайд. Средневековый.
– В каком смысле средневековый?
– В смысле изображения: бородатые господа в беретах и в выпуклых дублетах с накрахмаленными рафами шириной в две ладони. – Вчера я отрепетировал, как все это произнести так, словно сам всю жизнь ношу береты, дублеты и так далее по тексту.
– Где ты слов-то таких нахватался: дублеты, рафы еще какие-то… – Шеф ревниво относится к чужому словарному запасу.
– Датировка изображения по костюму – довольно известный прием. Я датировал изображение шестнадцатым веком. Более грубо: позднее средневековье или эпоха Возрождения, что, в общем-то, одно и тоже. Прошу заметить, я обошелся без чье-либо помощи.
Выслушав мое объяснение, Шеф скомандовал:
– Яна, узнай, что за слайд Корно послал Эдуарду Бруберу.
– Да, Шеф, – ответила Яна, и на полчаса исчезла.
– Значит так, – выполнив задание, сказала она деловито. – Это не слайд, а кадр из фильма «Жизнь и смерть Роберта Грина». Снят четыре года назад. Сценарий писал Брубер. Действие происходит в Англии, в середине тире конце шестнадцатого века. Роберт Грин – это английский писатель и драматург, современник Шекспира. Кто такой Шекспир, я тебе, Федр, расскажу как-нибудь потом.
– Рассказывай сейчас, – сказал я. – Шеф тоже хочет знать.
– Думаю, он знает, – заступилась за Шефа Яна.
Шеф обозвал меня невежественным нахалом и велел убираться с глаз долой. Бенедиктом приказал заняться завтра.
Пусть нахал, но не невежественный… Обвинение меня возмутило. Вернувшись домой, я скачал «Жизнь и смерть Роберта Грина» и стал смотреть. Сначала было интересно, потом я уснул и проснулся от того, что Роберт Грин громко кричал что-то страшное в адрес Шекспира. Шекспир ответил скабрезной эпиграммой, Грин слег и до конца фильма так и не встал. Пожалев несчастного Роберта Грина, я отправился в спальню досыпать.
6
Чем Шеф мне всегда импонировал, так это тем, что об всех изменениях в моих планах он извещает меня точно в срок.
Итак, ночь с четверга на пятницу, три часа. Я сплю мертвым сном в своей постели. В три ноль одну комлог пищит, я подпрыгиваю и левым хуком бью его в кнопку «вкл.» На экране – Шеф – выглядит так, словно не ложился. – Завтра, то есть сегодня, выпускают Амиреса, – говорит он зевая. – Полиция провела следственный эксперимент, который полностью подтвердил мою версию о том, как было совершено убийство.
– А до утра эта новость не могла…
– Эта ночь – последняя, когда дом Корно пуст, – прерывает он меня.
– А с вечера нельзя было…– продолжаю вяло возмущаться я.
Шеф дискутировать не склонен:
– Поторопись! Нам здорово повезло: уходя после обыска, полиция забыла включить сигнализацию. Кстати, почему выяснением того, включена ли сигнализация в доме Корно или нет, занимаюсь я?
– Наверное, потому что Ларсон занят игрой в «ШДТ».
– Или потому что ты спишь!
– Извините, что делаю это ночью… А что мы ищем?
– Глиняные таблички, – говорит он и исчезает как то привидение из анекдота.
Насчет глиняных табличек у Шефа есть целая теория. Способов, как уберечь информацию от разных любопытных личностей вроде нас с Шефом, существует масса. Можно просто зашифровать. Можно не шифруя расквантовать и каждый квант информации отправить на отдельный накопитель в какой-нибудь другой планетной системе или даже в другом Секторе. Можно сделать и то и другое. Но мой босс убежден: проделав все эти сложные операции, человек все равно оставит себе про запас одну нетленную копию – нестираемую, скажем так, – чтобы проснувшись ночью достать из-под подушки и полюбоваться на сокровище, поскольку в иных случаях информация – и есть настоящее сокровище. Полюбуется и уберет обратно. Нетленные копии Шеф называет глиняными табличками, но, как правило, это кристаллы постоянной памяти.
Сомнительно, чтобы такой продвинутый в смысле компьютерных технологий человек, как Корно, поддался вышеописанному соблазну, но приказ есть приказ и раздумывать тут нечего.
Таблетки, каждая из которых способна на один раз заменить тарелку соевой похлебки и три чашки крепкого кофе, я нашел в коробке из-под хруммелей. Коробку из-под хруммелей – за холодильником, холодильник – на кухне, кухню – в квартире ну и так далее. Эти таблетки мы зовем «завтрак шпиона», они содержат кофеин или вроде того и отбивают аппетит не хуже соевой похлебки, особенно, если ее приготовить на животном жиру и без соли. Насытившись тошнотной таблеткой, я стал готов к любому рискованному предприятию, кроме морской прогулки, но этого от меня никто не требовал.
От меня требовалось незаметно проникнуть в дом жертвы и найти там что-нибудь стоящее. Во исполнение первой части задания, я посадил флаер среди зарослей фаонских кактусов, в пятидесяти метрах к северу от участка Корно. Катусы на Фаоне растут там, где температура летом поднимается выше нуля по Цельсию. Замечу, что таких теплых мест на нашей планете в два раза меньше, чем на Земле, хотя по размерам обе планеты почти одинаковы, да и с виду, то есть из космоса, практически не отличаются. На зиму кактусы сворачиваются в спираль, наподобие штопора, причем, чем ниже температура, тем туже спираль. От кактусовых колючек спасают только специальные комбинезоны. Дома я облачился в такой противокактусный комбинезон. Подобное облачение, на самом деле, не слишком хорошо с точки зрения конспирации: любого человека в противокактусном комбинезоне первым делом спросят, зачем он полез в заросли, и почему нельзя было припарковать флаер на посадочной площадке или на любом другом открытом месте.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48
– Где-нибудь еще – это где?
– В общежитии, например. А вас Цанс к нему направил?
– Он, а что?
Хихикнув, Ливей ответила:
– Бенедикт очень необычный юноша. Наверное, Цанс вас не предупредил. Будьте с ним… эээ… тактичны…
– То есть?
– Нервный он очень. И если будете садиться рядом, посмотрите, не лежит ли на вашем месте кнопка.
Я возмутился:
– Людей, нервных настолько, что они подкладываю другим кнопки, называют сумасшедшими.
– Ну прямо так и сумасшедшими! – Ливей нажала на паузу и обернулась ко мне. – Идеальных людей, господин Федре, не существует. А если человек к тому же талантлив, то у него непременно будет такой недостаток, который все сочтут ненормальностью или отклонением. Без отклонений нет таланта. По настоящему нормальны только посредственности.
В ее словах звучал обвинительный приговор. Я взял со стола лист бумаги формата А-4 и стал запихивать его себе в рот, скорчив при этом, надеюсь, достаточно безумную гримасу. Ливей смотрела на это открыв рот, словно прося кусочек.
– Ватмана нет? – спросил я, дожевав бумагу.
К ней вернулся дар речи.
– Я не сказала, что бывают исключения, – вымолвила она. – Вы съели приказ декана об увеличении стипендии студентам. Бенедикт вас убьет.
– Да нужен мне ваш приказ, вот, держите!
Я достал бумажный комок из кармана, расправил и вернул на стол. Этому фокусу меня научил Ларсон.
– А что, Бенедикт способен убить? – спросил я.
– Разве что вас, – пробормотала Ливей, разглаживая приказ кулаком.
– Ладно, сдаюсь, нет у меня талантов. Поговорим о талантах Бенедикта Эппеля. Чем он у вас знаменит?
– Из него получится великий ученый, только и всего.
– Действительно не много. А в какой области он специализируется? Цанс сказал что-то про лингвистику.
– Да, динамическая лингвистика, ментопрограммирование, диссипативные процессы сознания… Что с вами? – забеспокоилась она.
А у меня заныл затылок, и я его поскреб. Вот оно, началось. Ненавижу незнакомые слова.
– По поводу второго слова… Я где-то его слышал. По-моему это что-то эзотерическое. Телепатия и все такое.
– Никой эзотерики у нас нет, – отрезала она. – Мы занимаемся наукой. Наука изучает причины и следствия. У любого события есть причина. У причины есть своя причина и так далее. Получается цепочка причинно-следственных связей. Взрыв сверхновой – это событие и можно изучать его причины. У вас зачесалась голова – это тоже событие, и его причины тоже можно изучать. Или просто купить хороший шампунь. Наконец – и это уже ближе к теме Бенедикта – кто-то написал текст. Что послужило причиной в строго научном смысле? То-то и то-то…
– Детали выясняйте у Бенедикта, – подсказал я.
– Да, у него.
– Ну тогда пойду его искать…
– Идите, – отпустила меня Ливей и снова занялась Мадидусом.
Все шефские шуточки по поводу моего образования можно отнести к разряду дежурных, хотя буквально они друг друга не повторяют. В школе, я, безусловно, учился. И в университете… немного. С тех пор, стоит мне оказаться вблизи, а тем более внутри Фаонского Университета, как меня охватывает ностальгия, поэтому я не торопился покинуть здание.
Центральный холл естественнонаучного сектора сверху донизу опутывает одна-единственная лента эскалатора – гладкая, без ступенек. Студенты ее прозвали «ночной кошмар доктора Мёбиуса». Ступив на ленту, я медленно поплыл вниз. Миновав два этажа, я доплыл до библиотеки, Бенедикта там не оказалось. Позвонил в общежитие – комната не отвечает. Номер его комлога мне не дали. Снова воспользовался «Мебиусом», разглядывая по пути вниз знакомые стены, балюстрады, галереи и незнакомых студенток.
Если с внутренним устройством нашего университета все понятно – естественнонаучный сектор, гуманитарный сектор, сектор экспериментальных лабораторий, административный сектор, включая спортзалы на первых и подземных этажах, – то как выглядит университет снаружи, не в состоянии описать никто. Студенты, отправляясь на каникулы на другие планеты, всегда берут с собою снимок своей alma mater, дабы, если спросят, сказать: вот это он, и ткнуть пальцем в снимок. Я же рискну предположить рецепт строительства: берете цилиндр из стеклобетона переменной прозрачности и ставите его вертикально. Диаметр цилиндра должен быть метров восемьдесят, высота – двести пятьдесят, но это не точно. Думаю, двухсот пятидесяти хватит. Затем вам понадобится постоянный высокоэнергетический лазер. В крайнем случае, сойдет и квазиимпульсный. Аккуратными горизонтальными разрезами вы рассекаете цилиндр на диски – должно выйти ровно шестнадцать штук, желательно одинаковых. При этом диски должны остаться лежать друг на друге, иначе ничего не выйдет. И наконец, последний, самый ответственный этап: разрезанный цилиндр нужно аккуратно пихнуть в нижний диск. Если удачно пихнуть, то диски рассыплются в форме Фаонского Университета. Думаю, куда и с какой силой пихать – главная тайна архитекторов. Они унесут ее с собой в могилу, уж будьте уверены.
Заняв место в флаере и дав команду на взлет, я еще раз бросил взгляд на университет.
«М-да, против второго начала термодинамики не попрешь», – вспомнились мне слова, сказанные одним физиком с Земли, когда он впервые увидел это чудное архитектурное сооружение.
Двери в кабинет Шефа звуконепроницаемы. Об этом следует помнить, когда собираешься их открыть. Упругие басы штраусовского «говорящего Заратустры» вынесли меня обратно в коридор. Я заткнул уши, оттолкнулся от стены и ворвался в кабинет.
На экране, занимавшем всю торцовую стену кабинета, творилось действо, глядя на которое, никогда не скажешь, что «Бог умер». Нет, тут скорее «Шеф оглох». Слово, ставшее плотью моего босса, сидело ко мне спиной и творило Историю. В углах огромного экрана притаились ангелы и демоны. Они наперебой подсказывали, какие космологические параметры следует менять. Естественно, они подсказывали в соответствии со своими ангельскими и демонскими вкусами. Когда между силами добра и зла происходила стычка, игроку следовало принять одну из сторон. Победив, можно было заработать дельную подсказку.
Заратустра отговорил, и его сменила Фортуна Орфа. Под далекий гул набухавших протуберанцев Большой хор Фаонской филармонии вступил бодро, затем стал тихо и невнятно сетовать на то, что удача изменчива, как фазы Луны – то ее прибудет, то убудет. Воспользовавшись относительной тишиной, я заорал, что, мол, вот он я, пришел, встречайте.
– Погоди, дай сохранюсь! – заорал в ответ Шеф.
Хор стих, экран с желто-фиолетовой пятнистой мешаниной замер – и сразу побледнел, едва Шеф включил общее освещение.
– О, я уже это видел. Спиральная галактика класса Октопус Мадидус. В любом каталоге найдете, если хорошенько поищите.
– Сам ты мадидус. Я из-за тебя свет от тьмы отделить не успел! – возмутился Шеф.
Я догадался:
– Вы говорите об отрыве реликтового излучения? Плохо, плохо… А константы связи правильно подобрали?
– Гавриил сказал, что правильно. В смысле– не твое дело. Я же говорю – не успел. И прежде чем советы давать, попробовал бы сам… Узнал что-нибудь?
– Чарльза Корно убил профессор Цанс, чтобы тот не совратил его студента.
– Совратил?!
– В научном смысле.
И я в двух словах пересказал разговор с Цансом и Ливей. Затем резюмировал:
– Серьезный вывод только один: надо менять прикрытие, поскольку научная ценность ларсоновских статей сильно под вопросом. Мне кажется, он исписался. Его доказательство про Другою Вселенную полно ошибок. Из-за него мы стали посмешищем в академических кругах обеих Вселенных…
Шеф поднял руку, я замолк.
– Все это я передам Редактору, – сказал он. – С Бенедиктом надо поговорить, раз уж он попался нам на глаза. Говоришь, у Корно не сохранилось ни одного письма от Бенедикта?
– Ни единого. Бенедикт Эппель присутствует в списке адресатов, но писем нет. Если они что-то там моделировали, то письма должны были остаться. Письма с формулами никто не стирает. Зато иногда их прячут.
– Правильно, – согласился Шеф. – Я над этим подумаю.
– Бенедикта сейчас искать или подождать до семинара?
Шеф не упустил шанса приняться за старое:
– Семинар это хорошо. Тебе нужно расширять кругозор. О чем семинар-то?
– О моролинагах. Я уточнил, там основной докладчик – Эдуард Брубер, писатель. Писал о моролинагах. Роман так и называется «Моролинги». Кстати, Брубер есть в адресной книге Корно.
– А письма?
– Одно письмо от Корно к нему. Даже не письмо, а слайд. Средневековый.
– В каком смысле средневековый?
– В смысле изображения: бородатые господа в беретах и в выпуклых дублетах с накрахмаленными рафами шириной в две ладони. – Вчера я отрепетировал, как все это произнести так, словно сам всю жизнь ношу береты, дублеты и так далее по тексту.
– Где ты слов-то таких нахватался: дублеты, рафы еще какие-то… – Шеф ревниво относится к чужому словарному запасу.
– Датировка изображения по костюму – довольно известный прием. Я датировал изображение шестнадцатым веком. Более грубо: позднее средневековье или эпоха Возрождения, что, в общем-то, одно и тоже. Прошу заметить, я обошелся без чье-либо помощи.
Выслушав мое объяснение, Шеф скомандовал:
– Яна, узнай, что за слайд Корно послал Эдуарду Бруберу.
– Да, Шеф, – ответила Яна, и на полчаса исчезла.
– Значит так, – выполнив задание, сказала она деловито. – Это не слайд, а кадр из фильма «Жизнь и смерть Роберта Грина». Снят четыре года назад. Сценарий писал Брубер. Действие происходит в Англии, в середине тире конце шестнадцатого века. Роберт Грин – это английский писатель и драматург, современник Шекспира. Кто такой Шекспир, я тебе, Федр, расскажу как-нибудь потом.
– Рассказывай сейчас, – сказал я. – Шеф тоже хочет знать.
– Думаю, он знает, – заступилась за Шефа Яна.
Шеф обозвал меня невежественным нахалом и велел убираться с глаз долой. Бенедиктом приказал заняться завтра.
Пусть нахал, но не невежественный… Обвинение меня возмутило. Вернувшись домой, я скачал «Жизнь и смерть Роберта Грина» и стал смотреть. Сначала было интересно, потом я уснул и проснулся от того, что Роберт Грин громко кричал что-то страшное в адрес Шекспира. Шекспир ответил скабрезной эпиграммой, Грин слег и до конца фильма так и не встал. Пожалев несчастного Роберта Грина, я отправился в спальню досыпать.
6
Чем Шеф мне всегда импонировал, так это тем, что об всех изменениях в моих планах он извещает меня точно в срок.
Итак, ночь с четверга на пятницу, три часа. Я сплю мертвым сном в своей постели. В три ноль одну комлог пищит, я подпрыгиваю и левым хуком бью его в кнопку «вкл.» На экране – Шеф – выглядит так, словно не ложился. – Завтра, то есть сегодня, выпускают Амиреса, – говорит он зевая. – Полиция провела следственный эксперимент, который полностью подтвердил мою версию о том, как было совершено убийство.
– А до утра эта новость не могла…
– Эта ночь – последняя, когда дом Корно пуст, – прерывает он меня.
– А с вечера нельзя было…– продолжаю вяло возмущаться я.
Шеф дискутировать не склонен:
– Поторопись! Нам здорово повезло: уходя после обыска, полиция забыла включить сигнализацию. Кстати, почему выяснением того, включена ли сигнализация в доме Корно или нет, занимаюсь я?
– Наверное, потому что Ларсон занят игрой в «ШДТ».
– Или потому что ты спишь!
– Извините, что делаю это ночью… А что мы ищем?
– Глиняные таблички, – говорит он и исчезает как то привидение из анекдота.
Насчет глиняных табличек у Шефа есть целая теория. Способов, как уберечь информацию от разных любопытных личностей вроде нас с Шефом, существует масса. Можно просто зашифровать. Можно не шифруя расквантовать и каждый квант информации отправить на отдельный накопитель в какой-нибудь другой планетной системе или даже в другом Секторе. Можно сделать и то и другое. Но мой босс убежден: проделав все эти сложные операции, человек все равно оставит себе про запас одну нетленную копию – нестираемую, скажем так, – чтобы проснувшись ночью достать из-под подушки и полюбоваться на сокровище, поскольку в иных случаях информация – и есть настоящее сокровище. Полюбуется и уберет обратно. Нетленные копии Шеф называет глиняными табличками, но, как правило, это кристаллы постоянной памяти.
Сомнительно, чтобы такой продвинутый в смысле компьютерных технологий человек, как Корно, поддался вышеописанному соблазну, но приказ есть приказ и раздумывать тут нечего.
Таблетки, каждая из которых способна на один раз заменить тарелку соевой похлебки и три чашки крепкого кофе, я нашел в коробке из-под хруммелей. Коробку из-под хруммелей – за холодильником, холодильник – на кухне, кухню – в квартире ну и так далее. Эти таблетки мы зовем «завтрак шпиона», они содержат кофеин или вроде того и отбивают аппетит не хуже соевой похлебки, особенно, если ее приготовить на животном жиру и без соли. Насытившись тошнотной таблеткой, я стал готов к любому рискованному предприятию, кроме морской прогулки, но этого от меня никто не требовал.
От меня требовалось незаметно проникнуть в дом жертвы и найти там что-нибудь стоящее. Во исполнение первой части задания, я посадил флаер среди зарослей фаонских кактусов, в пятидесяти метрах к северу от участка Корно. Катусы на Фаоне растут там, где температура летом поднимается выше нуля по Цельсию. Замечу, что таких теплых мест на нашей планете в два раза меньше, чем на Земле, хотя по размерам обе планеты почти одинаковы, да и с виду, то есть из космоса, практически не отличаются. На зиму кактусы сворачиваются в спираль, наподобие штопора, причем, чем ниже температура, тем туже спираль. От кактусовых колючек спасают только специальные комбинезоны. Дома я облачился в такой противокактусный комбинезон. Подобное облачение, на самом деле, не слишком хорошо с точки зрения конспирации: любого человека в противокактусном комбинезоне первым делом спросят, зачем он полез в заросли, и почему нельзя было припарковать флаер на посадочной площадке или на любом другом открытом месте.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48