Там, где некогда играли мои дети и, упоенная любовью, гуляла Адина, теперь валялись десятки человеческих костей. Должно быть, мой приход спугнул обитающее здесь зверье, свидетельством чему были остатки недоеденных трофеев, валявшиеся неподалеку от раскопанной недавно земли. Я смог различить отделенную от чьего-то плеча руку. Все прочее было изуродовано до неузнаваемости.
За прошедшие три года мне довелось повидать столько страданий и горя, что меня, казалось, уже ничем нельзя было поразить. Но, приняв все ужасы войны с достоинством, на какое вообще способен человек, я оказался беспомощен перед этим жутким зрелищем, которое узрел в собственном саду, где в прежние времена играли мои дети и где я признался в любви своей Адине, другими словами, там, где я возносился на небеса.
Не окажись рядом Наба, думаю, я наложил бы на себя руки.
Он сказал, что завтра нам следует покинуть город, и я согласился. Ближайшую ночь мы решили провести в церкви Святого Михаила, где я и пишу эти строки. Наб отправился выпросить или украсть чего-нибудь из еды, что обычно ему удается весьма неплохо; правда, впечатления сегодняшнего вечера весьма пагубно отразились на моем желудке, и, боюсь, вряд ли я смогу проглотить хоть что-нибудь».

3

Маленький клуб, где ей назначил встречу Дэнни, был забит ночными посетителями, и Рэйчел потратила несколько минут, чтобы отыскать своего недавнего знакомого. Находясь под впечатлением записок капитана Холта, она пребывала в некотором расстройстве духа, часть ее будто осталась на его страницах. И хотя самые жуткие воспоминания ее прошлого даже отдаленно не могли сравниться с описанными в дневнике ужасами, стоило ей вспомнить, что дневник, который она держала, лежал в кармане капитана, когда тот посещал свой дом на Трэдд-стрит, и увиденная им картина тотчас представала пред ее внутренним взором. Толпа в клубе казалась ей почти нереальной, и полупьяные лица терялись в полумраке.
Даже Дэнни, которого она, наконец, заметила, показался ей незнакомым в густом сигаретном дыму.
– А я уж начал думать, что вы не придете, – его язык слегка заплетался от алкоголя. – Хотите выпить?
– Да, бренди, – ответила Рэйчел, – и, пожалуйста, двойной.
– Может, лучше присядем? Прошу прощения за толпу. Наверное, кто-то справляет день рождения. Если хотите, мы пойдем куда-нибудь еще.
– Нет, я только выпью бренди, отдам вам бумаги и...
– ...Больше никогда вы меня не увидите, – закончил за нее Дэнни. – Обещаю.
И, не дожидаясь возражений Рэйчел, которые, по всей вероятности, последовали бы исключительно из вежливости, он отправился в глубь празднующей толпы.
Подойдя к пустующему столику в конце зала, Рэйчел села, борясь с искушением вновь открыть дневник, хотя место для чтения было не самое подходящее. Убеждая себя, что при тусклом освещении это занятие не имеет никакого смысла, и искренне желая отвлечь себя от подобных мыслей, Рэйчел посмотрела на Дэнни, который стоял у стойки, помахивая банкнотой и пытаясь привлечь внимание бармена.
Она вытащила конверт и достала тетрадь. Компания подвыпивших людей за соседним столиком затянула поздравительную мелодию. Это резануло Рэйчел слух, но к концу первого предложения она перестала обращать на них внимание, потому что перенеслась в атмосферу тихого города, где находились наши дезертиры.

« Минуло два дня с тех пор, как мы пришли в Чарльстон, но случившееся за это время повергло меня в столь сильное смятение, что я не знаю, как описать эти события.
Думаю, будет лучше попросту придерживаться фактов. Наб вернулся в церковь Святого Михаила почти на рассвете и принес пищу, хорошую пищу, вкус которой за время войны, я успел позабыть, и рассказал о странном знакомстве с одним человеком.
Он сказал, что встретился с дамой, которую поначалу чуть было не принял за видение. Она показалась ему настолько совершенной, красивой и благородной, что это никак не вязалось со всей обстановкой этого полного призраков места. Должно быть, Оливия, как ее звали, была столь очарована своим новым знакомым, воспылавшим к ней самыми искренними чувствами, что пригласила его отправиться почти на другой конец города затем, чтобы познакомиться с ее другом. И Никельберри пошел.
Прежде чем вернуться ко мне, он не только встретился с этим ее другом, носящим странное имя – Галили...»

Словно пораженная ударом молнии, Рэйчел прервала чтение и, подняв глаза, увидела бесновавшуюся вокруг толпу, которая к тому времени оставила свои места за столиками и, продолжая распевать все ту же песнь в честь именинника, кружилась по залу. Сам виновник торжества, явно переусердствовавший с выпивкой, был не в состоянии не только встать, но даже не понимал их громогласных поздравлений. Раздобыв для Рэйчел двойную порцию бренди и что-то для себя, Дэнни стал пробираться среди раскачивающихся из стороны в сторону участников вечеринки, что оказалось не так-то просто и требовало сноровки. Воспользовавшись его замешательством, Рэйчел вновь заглянула в дневник, втайне надеясь, что прочитанные ею последние слова исчезнут.
Но ничего подобного не произошло, и она во второй раз прочла:
« ...С этим ее другом, носящим странное имя – Галили...»
Рэйчел пыталась убедить себя, что это был совсем другой человек, живший и умерший задолго до появления на свет того Галили, которого знала она.
Подстрекаемая любопытством, она успела пробежать глазами еще несколько строк, прежде чем Дэнни подошел к их столику.

« ...Но также испытал на себе его благородство, и мой приятель как-то неуловимо изменился. Наб уговаривал и меня пойти познакомиться с этим человеком, утверждая, что общение с ним излечит мои душевные раны, полученные в этом городе...»

– Что читаете? – спросил Дэнни, опуская бокалы на стол. Но у Рэйчел перед глазами продолжали стоять слова Холта:
« ...Раны, полученные в этом городе...»
– О, всего лишь старый дневник, – ответила она.
– Семейное наследие?
– Нет.
« ...Излечит раны...»
– Вот ваш бренди, – произнес Дэнни, усаживаясь за стол и пододвигая один из бокалов к Рэйчел.
– Спасибо, – сказала она, пригубив напиток и ощутив на губах и языке его обжигающий вкус.
– Что-нибудь не так? – спросил Дэнни.
– Нет, все хорошо.
– Вы выглядите немного встревоженной.
– Нет... просто... последние несколько дней... – прочитанное в дневнике капитана Холта так ее поразило, что ей с трудом удавалось формулировать свои мысли. – Боюсь показаться грубой, но на меня сейчас столько всего свалилось. Вот что я нашла в квартире, – Рэйчел протянула Дэнни конверт с письмами и фотографиями.
Обведя бар испытующим взглядом и удостоверившись, что никто не проявляет к его персоне особого внимания, он осторожно взял из ее рук конверт и вытащил содержимое.
– Я не считала их, – произнесла Рэйчел, – но думаю, здесь все.
– О, да. В этом я не сомневаюсь, – подтвердил Дэнни, пожирая глазами свидетельства своего недавнего романа. – Очень вам благодарен.
– А что вы собираетесь с этим делать?
– Сохраню на память.
– Только будьте осторожны, Дэнни, – сверкнув глазами, предупредила Рэйчел. – Не вздумайте никому рассказывать о Марджи. Я бы не хотела... ну, вы понимаете...
– Да, вы бы не хотели, чтобы мое тело выловили в Вест-Ривер.
– Я вовсе не то имела в виду...
– Я прекрасно понимаю, что вы имели в виду, – сказал он, – и признателен вам за это. А насчет меня можете не беспокоиться. Обещаю, буду вести себя как примерный мальчик.
– Ну и хорошо, – с этими словами она осушила свой бокал и приготовилась встать. – Спасибо за бренди.
– Уже уходите?
– Дела не ждут.
Поднявшись со стула, Дэнни несколько неловким жестом взял Рэйчел за руку.
– Пусть это звучит банально, – сказал он, – но я и правда не знаю, что бы без вас делал. – Он вдруг превратился в двенадцатилетнего подростка. – Вам, верно, пришлось очень рисковать.
– Ради Марджи... – сказала она.
– Да, – он слегка улыбнулся в ответ. – Ради Марджи.
– А у вас все будет хорошо, Дэнни, – она пожала ему руку. – Я уверена, со временем у вас все образуется.
– Да? – сказал он с сомнением в голосе. – Боюсь, мои лучшие времена прошли вместе с Марджи, – он поцеловал Рэйчел в щеку. – Она любила нас обоих, правда? Это кое-что значит.
– Это очень многое значит, Дэнни.
– Да, – согласился он, силясь придать бодрости своему голосу. – Вы правы. Это очень многое значит.


Глава Х

К тому времени, как Рэйчел отправилась на такси в обратный путь и, погрузившись в дневник, с упоением продолжила открывать для себя страницу за страницей жизнь капитана Холта, Гаррисон, раскинувшись в глубоком кресле, что стояло напротив окна столовой, приступил к четвертой за ночь бутылке виски. Предавался он этому занятию отнюдь не в одиночку, а в обществе Митчелла, который сидел напротив зажженного по его просьбе камина и по части опьянения превзошел самого себя, оставив далеко позади рекорды буйной студенческой юности. Расчувствовавшиеся до слез под действием спиртного и изливая друг перед другом душу с той же легкостью, с какой вливали в себя виски, они говорили о не оправдавших их доверия женах, признавались в своем полном безразличии к брачному ложу и нежелании исполнять супружеские обязанности. Клялись друг Другу в верности и преданности, прощая и обещая вычеркнуть из памяти случаи взаимного предательства, если таковые имели место в прошлом, и, что самое главное, обсуждали в подробностях тактику своих дальнейших действий, ибо обнаружили свое полное одиночество.
– Ведь знаю же, что нельзя оглядываться назад. Ни к чему хорошему это никогда не приводило и не приведет... – нечленораздельно бормотал Митчелл.
– Верно, не приведет...
– Но ничего не могу с собой поделать. Стоит мне только вспомнить, как все начиналось.
– Не так уж замечательно все складывалось, как тебе сейчас кажется. Воспоминания лгут. Особенно те, которые мы считаем самыми лучшими.
– Неужели ты никогда не был счастлив? – сказал Митчелл. – Ни разу в жизни? Ни одного дня?
Гаррисон ненадолго задумался.
– Знаешь, вот если б ты сейчас не спросил, – наконец ответил он, – я бы, пожалуй, и не вспомнил тот день, когда усадил тебя на муравьиную кучу. Муравьи искусали тебе всю задницу. Тогда я был чертовски счастлив. Помнишь?
– Помню ли я...
– За это меня так отлупили, что надолго остались синяки.
– Кто отлупил? Отец?
– Нет, мама. Она никогда не доверяла ему в делах особой важности. Верно, знала, что мы его никогда не боялись. Так вот она отделала меня так, что на мне живого места не осталось.
– Так тебе и надо, – сказал Митчелл. – Меня неделю тошнило. А тебе хоть бы что. Легко тебе все сошло с рук.
– Меня бесило, что после того случая ты стал центром внимания. А знаешь, что случилось потом? Однажды, когда я подметал пол, кипя от злости из-за того, что все с тобой нянчатся, Кадм сказал мне: «Видишь, что происходит, когда по твоей милости другие начинают кого-то жалеть?» До сих пор помню, как просто он мне это сказал. Он не сердился на меня. Он лишь хотел, чтобы я понял, что поступил глупо, заставив всех в доме нянчиться с тобой. Больше я никогда даже не пытался тебе навредить, боясь ненароком привлечь к твоей особе излишнее внимание.
Митчелл поднялся, чтобы взять у Гаррисона бутылку.
– Кстати, о старике, – сказал он. – Джосселин сказала, прошлую ночь ты провел у его постели.
– Верно. Просидел у его кровати несколько часов после того, как его привезли из больницы. Поверь мне, он еще довольно крепок. Докторам даже в голову не приходило, что придется возвращать его домой.
– Он что-нибудь сказал?
– Нет, в основном бредил, – покачав головой, ответил Гаррисон. – Все из-за этих болеутоляющих. От них его все время клонит в сон, и он начинает нести всякую чепуху.
Гаррисон надолго умолк.
– Знаешь, о чем я начинаю думать?
– О чем?
– А что, если не давать ему эти лекарства?..
– Нельзя...
– Просто взять и убрать от него таблетки.
– Ваксман не разрешит.
– А мы не будем говорить Ваксману. Заберем их, и все.
– Он же будет страшно мучиться.
Призрачная улыбка мелькнула на лице Гаррисона.
– Но если мы лишим его таблеток, то сможем получить от него некоторые ответы, – он потряс кулаком так, будто в нем содержалось то, что служило залогом физического благополучия Кадма.
– Чушь... – тихо сказал Митчелл.
– Знаю, это не лучшая идея, – согласился Гаррисон, – но выбирать сейчас не приходится. Хоть жизнь в нем едва теплится, вечно так продолжаться не будет. А когда его не станет...
– Но должен же быть другой выход, – сказал Митчелл, – дай прежде я сам с ним поговорю.
– Все равно ты от него ничего не добьешься. Он никому из нас уже не доверяет. И вообще никогда не доверял никому, кроме себя. – На минуту задумавшись, Гаррисон добавил: – Вот такой он предусмотрительный человек.
– Тогда откуда ты знаешь об этих бумагах?
– Мне рассказала Китти. Только благодаря ей я узнал о Барбароссах. Кроме нее, на эту тему со мной никто не говорил. Она видела дневник собственными глазами.
– Значит, ей старик все-таки доверял.
– Выходит, что да. Но только в самом начале. Думаю, мы все поначалу доверяли своим женам...
– Постой, – перебил его Митчелл. – Мне пришла одна мысль.
– Марджи.
– Да.
– Об этом я уже давно думаю, брат мой.
– Кадму она нравилась.
– Полагаешь, он мог отдать дневник ей? Допустим, что так. Мне это уже приходило в голову, – он откинулся на спинку стула, и его лицо скрылось в тени. – Но даже если дневник был у нее, она никогда мне об этом не говорила. Даже под дулом пистолета.
– Ты обыскал свою квартиру?
– Ее прочесала полиция. Перевернула все вверх дном.
– Может, они нашли дневник?
– Да, может... – неуверенно сказал Гаррисон. – Когда меня упрятали за решетку, Сесил пытался выяснить, что они изъяли с места преступления. Вряд ли их могло заинтересовать нечто в этом роде. Во всяком случае, мне слабо верится в то, что дневник у них. Какой им от него прок?
– Меня от всего этого уже тошнит, – тяжело вздохнув, сказал Митчелл.
– От чего именно?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101