– Хотите, чтобы я их достала?
– Если это возможно. И еще... фотографии.
– Сколько их было?
– Пять или шесть фотографий. А писем немного больше. Может, десять или двенадцать. Точно не помню. Кому могло прийти в голову, что...
Его голос дрогнул, и он принялся рыться в кармане в поисках носового платка. Рэйчел впервые с начала их разговора поняла, что он чуть не плачет.
– Господи, простите, я такой несдержанный.
– Ничего, Дэнни. Все хорошо.
– Вы, наверное, думаете, что я с ней связался, чтобы от нее что-то получить. Вначале, пожалуй, так и было. Мне нравилось, что у нее много денег, нравились ее подарки. Но потом это перестало иметь значение. Я безумно ее хотел, – у него из глаз вдруг потекли слезы. – А этот сукин сын... Этот ублюдок, ее муж! Господи! Разве можно верить хоть слову этого подонка? Чтоб ему гореть в аду! Будь он трижды проклят!
– Его скоро выпустят, – тихо сообщила Рэйчел.
– Значит, в мире нет справедливости. Потому что он хладнокровный убийца.
– Кажется, вы уверены в том, что говорите, – сказала Рэйчел, но Дэнни не ответил. – Не потому ли, что в ту ночь вы были вместе?
– Боюсь, это не наше дело. Лучше нам в него не влезать.
– Мне кажется, что мы уже это сделали.
– Представьте, что вам пришлось бы давать показания под присягой?
– Я бы солгала, – сухо ответила она.
– Как вы такой стали? – спросил Дэнни, взглянув на Рэйчел.
– Какой?
– Ну... даже не знаю. Не прогнали меня прочь. Я же обыкновенный бармен.
– А я обыкновенная девушка из ювелирного магазина.
– Но теперь вы Гири.
– Это ошибка, которую я собираюсь исправить.
– Значит, вы их не боитесь?
– Просто я не хочу, чтобы имя Марджи марали в грязи. Не могу гарантировать, что достану письма, но сделаю все, что в моих силах.

Он дал ей свой номер телефона, после чего они разошлись. Он сказал, что будет ждать от нее вестей, а если их не последует, значит, она передумала. Учитывая сложившиеся обстоятельства, она была вправе так поступить, и он, со своей стороны, не имел никакого права ее за это осуждать. Однако Рэйчел не только не собиралась менять своего решения, но уже по дороге к дому принялась обдумывать, как бы попасть в квартиру Марджи и Гаррисона в Трамп-Тауэр и отыскать там нужные бумаги, по возможности не привлекая к себе внимания. Это было довольно рискованно, ведь она общалась с человеком, которого полицейские, безусловно, пожелали бы допросить, узнай они о его существовании. Помимо того, что ей могли вменить в вину сокрытие улик, касающихся убийства подруги, ей пришлось бы ответить за незаконное проникновение на место преступления. Но это ее мало заботило, ибо на этот рискованный шаг ее толкало нечто большее, чем просто намерение отыскать любовные письма Дэнни и компрометирующие фотографии.
Рэйчел оказалась перед трудным выбором: Лоретта хотела перетянуть ее на свою сторону, Дэнни нуждался в ее помощи, а Митчелл угрожал и настойчиво требовал не отходить от него ни на шаг. По какой-то непонятной причине от нее существенным образом зависела расстановка сил внутри семьи. Какой приз ждет победителя в этой борьбе между сыновьями и мачехой? Неисчислимое богатство Гири? Что ж, ради этого можно убить, но ведь у всех участников этой истории денег и так больше, чем может нарисовать себе человеческая алчность.
Что-то другое двигало этими людьми, не деньги, и не любовь, и не жажда власти. И Рэйчел решила докопаться до истины. Неизвестность лишала ее ощущения безопасности. Она хотела попасть на место убийства Марджи – и почему этот несчастный жребий пал на ее подругу? – чтобы пролить свет на природу причин этого убийства. Что еще ей оставалось делать? Поскольку логические рассуждения ни к чему не привели, у нее не оставалось другого выхода, кроме как довериться инстинкту, который упорно твердил ей идти на место преступления и искать, где корабль клана Гири дал течь. Другими словами, надо было двигаться в обратном направлении – по следу выпущенной в Марджи пули, к истокам разыгравшейся трагедии, которые таились в темной душе Гаррисона Гири, в его страхах и надеждах, толкнувших его на убийство.


Глава V

1

Если вернуться на несколько глав назад, то обнаружится одна оборванная нить в этом повествовании (я отдаю себе отчет в том, что незавершенных линий в моем труде гораздо больше, чем одна, но смею вас заверить, каждая из них будет вплетена в этот роман). Я имею в виду приключения моей сводной сестры. Вы наверняка помните, что мое последнее упоминание о ней было связано с неким ее проступком, который разъярил Цезарию, а саму Мариетту заставил во всю прыть уносить ноги. Если вы запасетесь минутой терпения, то я поведаю вам суть этой истории, ибо, не расскажи я вам о ней сейчас, боюсь, надвигающаяся на семейство Гири буря событий не позволит мне прерваться, чтобы позже уделить внимание этой теме. Короче говоря, вряд ли у меня будет время на отступления и передышки.
Итак, Мариетта. Озаренная мечтательной улыбкой, она появилась в моих покоях через три или четыре дня после моего разговора с Цезарией.
– Опять под кайфом? – спросил я.
– Да так. Съела пару грибов, – ответила она. Она меня раздражала, и я сказал ей об этом, но никакой реакции не последовало. Тогда я сказал, что она постоянно гонится за новыми ощущениями.
– О, кто бы говорил! Можно подумать, ты не пробовал кокаин с «Бенедиктином».
Я признался, что пробовал, но у меня была веская причина: я не мог позволить себе заснуть, пока не закончу ту часть работы. И это нельзя сравнивать с ее ежедневными экспериментами.
– Ты преувеличиваешь, – сказала Мариетта.
В доказательство собственной правоты я перечислил различные виды наркотиков, и оказалось, что она пробовала их все. Она курила опиум и жевала листья коки, она ела болеутоляющие, как конфеты, и запивала их текилой и ромом, ей нравился героин в вишнях в бренди и печенье с гашишем.
– Господи, Мэддокс, до чего ты порой бываешь занудным. Если я играю музыку и музыка оказывается чертовски хорошей, мое состояние меняется. Если я ласкаю себя и доставляю себе наслаждение, мое состояние тоже меняется.
– Но это не одно и то же.
– Почему же?
Прежде чем ответить, я глубоко вздохнул.
– Видишь? Выходит, сказать тебе нечего.
– Погоди, погоди, погоди, – запротестовал я.
– Все равно, – продолжала она, – что бы я ни делала со своей головой, это никого не касается, кроме меня.
– Не касается до тех пор, пока мне не приходится иметь дело с твоей матерью.
– О господи. Так и знала, что этим все кончится.
– Думаю, я заслужил объяснений.
– Она застала меня, когда я рылась в старой одежде, вот и все.
– Старой одежде?
– Ну да... глупо и смешно. Кому она нужна теперь, спустя столько времени? – Несмотря на ее браваду, было совершенно очевидно, что она сделала нечто, из-за чего чувствовала себя виноватой.
– И чья же это была одежда?..
– Его, – ответила она, слегка пожав плечами.
– Галили?
– Нет... его, – она снова пожала плечами, – отца.
– Ты нашла одежду нашего отца?..
– Ныне пребывающего на небесах. Да, именно так.
– И ты ее касалась?
– О, бога ради, Мэддокс, только не начинай все сначала. Это всего лишь одежда. Старые тряпки. Я даже не уверена, что он их когда-нибудь носил. Ты же помнишь, как отец обожал наряжаться.
– Нет, не помню.
– Быть может, он это делал специально для меня, – ухмыльнулась она. – Мы часто с ним сидели в его гардеробной...
– Спасибо, с меня достаточно.
Мне не нравилось, ни какой оборот принимал наш разговор, ни блеск глаз Мариетты, но было слишком поздно. Она уже разошлась и успокаиваться не собиралась.
– Ты сам напросился. Так теперь изволь выслушать, что я тебе скажу. Это все чистая правда. Все, до последнего слова.
– Я все же...
– Слушай, – не унималась она. – Тебе следует знать, каким он был, когда его никто не видел. Старым развратником. Если хочешь, непотребным человеком. У тебя уже встречалось такое словосочетание в романе? Я имею в виду: непотребный человек?
– Нет.
– Можешь меня процитировать.
– Это не войдет в книгу.
– Боже, ты порой напоминаешь мне старую деву, Мэддокс. Это же часть истории.
– Это не имеет ничего общего с тем, о чем я пишу.
– То, что отец-основатель нашей семьи был настолько гиперсексуален, что любил демонстрировать шестилетней дочери свой стояк? Это очень даже связано с тем, что ты пишешь в своей книге. – Она усмехнулась, и клянусь, любой богобоязненный человек сказал бы, что это лицо самого Дьявола. Так вызывающе красиво оно было, и такое откровенное удовольствие ей доставляло мое потрясение.
– Конечно, я была зачарована. Кстати, тебе известно происхождение этого слова? Знаешь, что оно означает? Подвергнуть действию чар. Чаще всего его употребляли, говоря о змеях...
– Почему бы тебе не уняться, а?
– Он владел этой силой. Еще как владел. Стоило ему махнуть своим змеем-искусителем, как я... тотчас оказывалась зачарованной, – она улыбнулась воспоминаниям. – И больше не могла отвести от него глаз. Следовала взором за ним повсюду. Мне, конечно, очень хотелось к нему прикоснуться, но отец сказал «нет». Когда ты станешь старше, говорил он, я покажу тебе, как это делается.
Замолчав, Мариетта уставилась в окно, где на синем небе проплывали облака. Одолеваемый стыдом, причиной которого, как ни странно, было мое любопытство, я все же не смог удержаться от вопроса:
– Ну и как? Показал?
Не отводя взора от окна, Мариетта ответила:
– Нет, так и не показал. Хотя наверняка хотел – это было написано у него на лице. Но не решился. Знаешь, я поделилась своим секретом с Галили. И в этом была моя ошибка. Сказала ему, что видела отцовского змея и что он привел меня в восторг. Разумеется, я заставила его поклясться в том, что он никому ничего не скажет. Но он меня выдал Цезарии, в этом я чертовски уверена. А та, видимо, устроила отцу взбучку. Она всегда меня к нему ревновала.
– Чушь, да и только.
– Это правда. И до сих пор ревнует. Знаешь, какую истерику она закатила, когда застала меня в его гардеробной. Прошло столько лет, а она все еще не дает мне приближаться к его вещам. – Наконец Мариетта отвлеклась от созерцания неба и посмотрела на меня. – Но моя истинная слабость – это женщины, – сказала она, – все в них обожаю. Чувства, запах, реакцию на мои прикосновения... Мужчин на дух не выношу. Разумеется, в определенном смысле. Все дело в том, что они жутко нескладные. Единственное исключение – наш папочка.
– Знаешь, ты смешна.
– Почему?
Вместо ответа я скорчил страдальческую гримасу.
– Нам нельзя жить по правилам, которыми руководствуются все остальные, – сказала она. – Потому что мы не такие, как они.
– Кто знает, может быть, следуя их правилам, мы стали бы немного счастливей.
– Счастливей? Я и так в экстазе. Я влюблена. И на этот раз вполне отвечаю за свои слова. Я влюблена. В деревенскую девушку, ни больше ни меньше.
– Деревенскую девушку?
– Знаю, звучит не слишком многообещающе, но она просто чудо, Мэддокс. Ее зовут Элис Пенстром. Мы познакомились с ней на деревенских танцах в Райли.
– Разве теперь принято устраивать деревенские танцы для лесбиянок?
– Это были обыкновенные танцы. Для мужчин и для женщин. Но ты же меня знаешь. Страсть как люблю помогать девушкам обнаруживать в себе такие склонности. Поверь, Мэддокс, Элис очаровательна. Кстати, мы с ней встречаемся уже почти три недели. Вот мне и захотелось одеться как-нибудь по-особенному.
– Поэтому ты решила подыскать себе что-нибудь подходящее среди отцовских вещей?
– Да. Я подумала, может, удастся найти среди них что-нибудь необычное. Что-нибудь, что заставило бы Элис пойти со мной. И, ты знаешь, мне это удалось. Как бы там ни было, хочу тебя поблагодарить за то, что ты отвлек Цезарию и она немного остыла. Обещаю тебя тоже когда-нибудь выручить.
– Ловлю на слове.
– Без проблем, – ответила Мариетта. – Мое слово – кремень, – и, взглянув на часы, добавила: – О, мне пора. Через полчаса у меня встреча с Элис. Я зашла, чтобы прихватить томик стихов.
– Стихов?
– Что-нибудь такое, что я могла бы прочесть ей. Нечто сексуальное и романтическое, чтобы настроить ее на нужный лад.
– Пожалуйста, библиотека в твоем распоряжении, – сказал я. – Кстати, надо полагать, мы снова заключили мир?
– Разве мы объявляли войну? – Мариетта взглянула на меня с недоумением. – А где расположен раздел поэзии?
– Его нет как такового. Стихи разбросаны по всем полкам.
– Тебе нужно навести здесь порядок.
– Покорно благодарю, но меня вполне устраивает все как есть.
– Тогда порекомендуй мне чего-нибудь.
– Если тебя интересуют стихи лесбиянок, то вон там есть томик Сафо и сборник Марины Цветаевой.
– Думаешь, Элис от них потечет?
– Господи, какой грубой ты иногда бываешь.
– Ну так да или нет?
– Не знаю, – фыркнул я, – не все ли тебе равно? Насколько я понимаю, ты ведь ее уже соблазнила.
– Верно, – рыская глазами по полкам, согласилась она. – Знаешь, какой потрясающий у нас был секс! Настолько потрясающий, что я решила ей сделать предложение.
– Надеюсь, ты шутишь?
– Ничуть. Я хочу жениться на Элис. Хочу, чтоб у нас был свой дом и дети. Десятки детей. Но сейчас мне нужно стихотворение... чтобы заставить ее почувствовать... ну ты догадываешься, что мне нужно... нет, не догадываешься... я хочу, чтобы она любила меня до боли.
– Тогда попробуй вон то, что слева от тебя, – указав ей на томик стихов, предложил я.
– Что именно?
– В бирюзовом переплете.
Мариетта достала с полки книжку.
– Эти стихи написаны монахиней.
– Монахиней? – Мариетта собралась было вернуть книгу на место.
– Погоди, – остановил ее я. – Дай ей шанс. – Я обошел Мариетту и взял у нее книжку, которую она даже не успела раскрыть. – Позволь, я тебе кое-что покажу, а потом ты наконец оставишь меня в покое.
Быстро листая старую книгу, долгие годы пролежавшую на полке, я пытался отыскать стихотворение, которое в свое время глубоко меня потрясло.
– Кто она такая? – спросила Мариетта.
– Я же сказал, монахиня. Ее зовут Мэри Элизабет Боуэн. Она умерла в сороковых годах, когда ей исполнился сто один год.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101