И вдруг эта ужасная фраза на скупердяйском экране компьютера: карта заблокирована. Почему? Меня осаждали мрачные предчувствия.
Это было чрезмерное свинство, как если человеку, мучающемуся похмельем, помочиться в тарелку с луковым супом: эта невежественная груда металлолома не только отказала мне в выплате денег, но и изъяла у меня спасительную пластиковую карточку – «Визу», которая была для меня чем-то вроде третьей руки, и заключила ее в своем безжалостном металлическом брюхе. С Франсиско Хавьером Мургой Бустаманте обращаются как с полным ничтожеством.
Я испытал укол откровенной паники – тогда я подумал, что это и есть настоящая паника, – где-то чуть пониже пояса и плотную волну тошноты. Чтобы не поцеловаться с полом и подавить мгновенный обморок, я попытался расслабиться и стал наблюдать за оптической игрой на циферблате своих наручных часов: там голографические Тинтин и Милу кувыркаются, сцепившись руками и ногами.
– Что с тобой, Пачо? Уже спекся? Нервишки шалят?
Ужас. Невыносимый Начо Тотела, папочкин сынок, который живет на чужих харчах, причем харчи эти оскорбительно обильны и питательны, застал меня в таком невыгодном для меня и ужасном положении. Я буддийским усилием воли взял себя в руки и одарил его светской, холодной улыбкой.
– Ничего подобного, друг Начо. Пустяковая заминка с этим бестолковым банкоматом. Он безо всякой причины проглотил мою кредитную карточку. Мне иногда кажется, что эти артефакты живут своей собственной жизнью, you know…
– Да… знаю, знаю, так бывает, – промямлил этот сосунок, глядя на меня искоса с оттенком подозрительности.
– А проблема в том, что я оставил «Американ Экспресс» и «Мастер Кард» в другом бумажнике. Злой рок – теперь, когда я уже смутно различал полосу везения…
– Бывает же такое.
Эта бестолочь прикинулась дурачком и заставила меня пасть еще ниже: он вытащил платиновую «Визу» и перед моим алчным взором снял двадцать тысяч дуро из того же самого банкомата, чтобы сильнее задеть меня.
– Машинка-то вроде хорошо работает… Удачи тебе, Пачо.
Он повернулся ко мне спиной и пошел обратно, делать свои дурацкие ставки. Я тотчас же мысленно занес имя этого бездельника в top ten своего черного списка. Он узнает, по чем фунт лиха, этот мужлан, ведущий себя не по-товарищески; кстати, за ним закрепилась слава гомика.
Я вернулся в игровую зону. Менеджером зала был угрюмый Пеллагра, который сделал "вид, что не видит меня, чтобы скрыть таким образом недостаток учтивости; он был бы счастлив предоставить мне кредит в фишках, но я никогда не опущусь до такой степени, чтобы просить что-либо у подобной деревенщины.
Сбитый с толку от негодования, я перепутал свой пустой стакан со стоявшим радом стаканом, наполовину полным виски, и осушил его залпом. Прирожденный членосос, потный мужлан осмелился упрекнуть меня в этой пустяковой ошибке – какие бесчувственные людишки посещают это казино!
Охваченный отвращением к окружающим меня посредственности и глухоте, я замолчал, погрузившись в мрачные мысли.
Мило, мой верный фокстерьер-мышелов, спокойно ждал меня, привязанный к ограде у входа в казино, под присмотром и покровительством Роке, любезного стража, который, кажется, забыл о том вечере, когда мой питомец слегка описал ему штанину его многострадальной униформы.
Ласковый швейцар играл с Мило, бросая ему камушки, быть может, несколько большие для размеров моего пса; здоровенные такие штуки. Увидев, как я выхожу, презренный лакей принялся смотреть в потолок, чтобы я не чувствовал себя обязанным давать ему на чай за его старания, каков молодец! Отвязав Мило, я заметил, что у него на спине остался след ботинка. Как могут существовать чудовища, способные на подобные низости? Обижать маленькое животное, которое лает только на цыган… Я сурово посмотрел на Роке. Пристыженный моим молчаливым требованием отчета за его недостаточное рвение, несчастный швейцар стал наводить блеск на ботинок злополучной штаниной своей рабской формы.
Я вознамерился совершить грустную прогулку, приноравливая свой шаг к быстрой трусце Мило.
3
Мило остановился, чтобы задрать лапу, на пересечении с улицей Элькано. Бокал для коктейля в мерцающем неоне «Твинз» загипнотизировал меня, как Ли Ремик гипнотизировала слово «бар» в «Днях вина и роз». Я провел быструю ревизию финансов: единственная банкнота в тысячу песет и несколько монет по двадцать дуро. Я находился на дне колодца, а на голову мне сбросили железный куб, но мне нужны были пара «мартини-драй»!
Бар «Твинз» я открыл для себя много лет назад, я хожу туда по меньшей мере раз в неделю. Он не отличается ни красотой, ни уютом, ни чистотой, ни радушием хозяев, скорее наоборот; но зато там готовят лучшие в мире коктейли. Я не преувеличиваю. Я был во множестве коктейль-баров в Мадриде, Барселоне, Париже, Лондоне и Нью-Йорке, и нигде никому не удалось переплюнуть высочайшее качество «Твинз».
Этот бар открыт уже двадцать пять лет. Его хозяева, братья Ригоития, Хулиан и Хосемари, – это совершенно одинаковые близнецы лет шестидесяти, воинственные, они лично свершают чудесные евхаристии, самые настоящие преображения вещества, и достигают они этого, смешивая благородные напитки в коктейльнице и в шейкере.
«Маргарита», «Текила санрайз», «Александр», «Виски и виноградная водка sour», «Сазерн-комфорт», «Олд-фэшнд», «Манхэттен», «Мохито», «Зеленая корова», «Мозги гипускоанца», «Дайкири фроузен», «Негрони», «Дюбонне», «Том Коллинз», «Буравчик», «Джин-физз» – вот только некоторые из жидких псалмов, что они поют с несравненным искусством.
Я склоняюсь к космополитическому «мартини-драй» с джином – с водкой этот напиток кажется мне пойлом для мужиков-алкоголиков, – я пью его очень сухим, едва разбавленным небольшим количеством белого французского вермута «Нуайи Пра», единственного допустимого, – объемом с наперсток портнихи, – но не доходя до засушливой эксцентричности какого-нибудь Черчилля, которому достаточно было, чтобы луч солнца прошел сквозь бутылку с вермутом и вспыхнул на его бокале. И конечно, я предпочитаю шейкер коктейльнице, взболтать, но не смешивать, в точности наоборот, нежели чем этот пижон Джеймс Бонд: shaken, not stirred, he says, – который для большей интриги пьет его с водкой – банальный водкатини.
– Мы собираемся закрываться. Так что советую вам поторопиться.
– В таком случае, раз такая спешка, два «мартини-драй», Хосемари, из «Бомбей-Сапфир», пожалуйста.
– Я Хулиан.
Дело в том, что близнецов Ригоития невозможно различить между собой. С течением лет они даже облысели одинаково, у обоих сохранилась одна и та же волосатая бородавка на левой щеке, и они совершенно идентично сморкаются без платка.
Первое, что понравилось мне в «Твинз», было то, что у двери не было одного из тех отталкивающих вышибал с благородным лбом немецкого пастора, помеченным красным крестом. Близнецы всегда хорошо обращались с моей собакой, ограничиваясь невинной шуткой: они целились в нее оливковыми косточками, стараясь попасть в глаз. А кроме того, упадническая атмосфера этого местечка, с запахами film noir и уборной: бачки всегда плохо работали.
Идеальное место, чтобы провести остаток ночи поражения, такой, как эта.
Кроме того, этот бар хранит свою тайну, которая еще больше усиливает его очарование.
С тех пор как заведение открылось четверть века назад, близнецы Ригоития не разговаривают друг с другом. И никто, насколько мне известно, не знает причины. Каждый обслуживает свою половину барной стойки, а когда им нужно что-нибудь сообщить друг другу, они делают это при помощи грифельной доски, что висит у входа в лабораторию, помещения в конце стойки; им нравится производить ужасающий скрип мелом по поверхности, дабы испытывать терпение своего верного прихода.
По поводу такого взаимного остракизма существует неподтвержденная легенда.
Братья Ригоития, дети или по крайней мере племянники изгнания, прежде чем обосноваться в Бильбао, несколько лет проработали в Нью-Йорке. Там они достигли в своем ремесле докторской степени cum laude; они содержали небольшой коктейль-бар в Бруклине, который ошибочно назвали «The Water of Bilbao». Я слышал, что Фрэнк, да, Голос, великий Синатра, посещал этот бар и пристрастился к «Кровавой Мэри» – с веточкой сельдерея, – приготовленной Хосемари. Говорят даже, что как-то раз, незадолго до того, как его избрали президентом, сам Джей-Эф-Кей выпил там приличное количество «кубалибре» в компании мафиози Сэма Джанканы.
Легенда утверждает, что у Хулиана был мимолетный роман с Авой Гарднер, очень любившей изящных мужчин, – похоже, в молодости близнецы Ригоития вовсе не были отвратительными, – и любое спиртное крепостью не меньше чем сорок пять градусов; она тогда еще не была разведена с Синатрой, и именно он открыл богине плоти «The Water of Bilbao».
Утверждают, что как-то раз Хосемари подменил своего симметричного брата. Кажется, страстная Ава не заметила подмены вплоть до часа мирных наслаждений. Анатомическая идентичность близнецов Ригоития, должно быть, не была абсолютной, и именно в момент интимной близости тонкий знаток Гарднер обнаружила и оценила, чего стоит разница. Звезда была далека от того, чтоб разозлиться за эту ловушку, с тех пор она оказывала свою драгоценную благосклонность только Хосемари.
Говорят, что именно это и стало вполне понятной причиной размолвки братьев Ригоития, быть может, она была несколько усилена тем обстоятельством, что Синатра узнал, с какой стороны дует ветер, свистевший у него между рогов, и взбучка от молодчиков, посланных друзьями Голоса из «Little Italy», досталась Хулиану.
Осушив залпом первый бокал нектара, я не стал медлить, прежде чем напасть на второй: теплый «мартини-драй» – это как роскошная женщина в поясе для чулок от Диора и плоских башмаках монашки.
В эту минуту в «Твинз» не было других посетителей, кроме меня и еще одного постоянного клиента, который делил бутылку «Роды I» – весьма сносной «Риохи» – с хозяевами, стоявшими в конце барной стойки.
Этот тип привлекал к себе мое внимание и раньше: парень лет пятидесяти, страдающий запоем, огромный, шумный, чванливый, задиристый и резкий в движениях. Barfly, один среди многих, если бы не одна деталь: он был самым что ни на есть истинным воплощением капитана Хаддока. У него были седые волосы и борода, но основными чертами он чрезвычайно походил на портрет этого гениального персонажа работы Эрже. Не говоря уже о манере поведения: тут незнакомец в совершенстве копировал этот вид постоянного циклона, свойственный дорогому моему сердцу анаколуфу.
Двойник Хаддока уже был «готов», с другой стороны, так было почти всякий раз, как я его видел прежде. Он залпом осушил бокал красного вина и распростился со своими амфитрионами, хлопнув ладонью по стойке, – такого удара было бы достаточно, чтобы раздавить муху весом в полкило. Он, пьяно покачиваясь, направился к двери, возле которой на табурете сидел я, а Мило был привязан за поводок к крюку в стойке. Прежде чем выйти, он остановился и посмотрел на меня с видом людоеда из детской сказки, и глаза его налились кровью и гневом.
– Ты не знаешь, что запрещено приводить животных в публичные заведения, торгующие спиртным?
– Простите, я не знал, что мы сидели с вами за одним столом, и это дает вам право называть меня на «ты».
– Не умничай, замухрышка, и выведи это отродье из бара. Ты меня что, не слышишь?
– Я отлично слышу вас, но в этом заведении нет никакой таблички, которая запрещала бы вход с животными-питомцами. И в любом случае если кто-то и может мне что-то подобное высказывать, то это должны быть хозяева.
– Я тебе это высказываю, шибздик. Тебе этого недостаточно? – Он угрожающе придвинул ко мне свое огромную голову.
– Да, мне этого недостаточно. Кроме того, моя собака тут привязана и никого не беспокоит. И отойдите подальше, пожалуйста, от вас слишком сильно воняет вином.
Обезоруженный моей британской невозмутимостью, этот бесноватый обернулся к близнецам в поисках поддержки.
– Тебе по фигу? Этот клоун говорит мне, что я воняю.
– Давай, давай, Антончу. Если хочешь надавать ему по мордам, выведи его и пса на чертову улицу. Здесь никогда не бывает потасовок, – сказал Хулиан или Хосемари с забавным выражением заботы о клиентах в голосе.
– Это кажется мне хорошей мыслью… Говорю тебе, членосос, говнюк недоделанный, что эта чертова сраная собака, пидорский поводырь, мешает мне, и этого достаточно для того, чтоб я тебе накостылял. – Он еще ближе придвинул ко мне свою рожу. Он противно брызгал слюной, и мне приходилось прикрывать глаза. – А кроме того, на ней нет намордника. – Он довольно улыбнулся своему потрясающему открытию.
У меня был заготовлен очевидный ответ, и я не лишил себя удовольствия произнести его вслух:
– Вот вам действительно следовало бы надеть намордник.
Он весь побагровел, его глаза, испещренные полопавшимися венами, стремились выскочить из орбит, как пробки из бутылок. Я с надеждой подумал о том, что он выглядит так, словно с ним сейчас случится апоплексический удар.
– Мать твою! Жду тебя на улице! Мне насрать на то, что ты – карлик. Я тебя хорошенько вздую!
Он открыл дверь с такой силой, что я подумал: он ее сорвет с петель.
– Закрой дверь или выходи, ты холод сюда впускаешь, – сказали ему из глубины помещения.
Но он не вышел. Он замер, глядя на меня угрожающе, несомненно, он был в замешательстве из-за моей флегматичности и высокой точки кипения. Я достал сигарету с ментолом из пачки «Данхилл» и зажег ее не с того конца: неприятное ощущение! Это было единственное физическое доказательство, выдававшее мой испуг.
– Мне жаль, сеньор. Я не практикую бокс с психопатами.
Он задумался, пораженный. Он медлил с ответом. Я попал в самую точку.
Из багрового он стал серым, и что-то вроде кровавой пены – или это было вино – выступило у него на губах. Он снял пальто с таким неистовством и неуклюжестью, что на какое-то время запутался в нем. Это был подходящий момент, чтобы запустить ему в череп стоявшей рядом пепельницей из горного хрусталя, но я – кабальеро из Бильбао, а не кабацкий забияка.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29