Часто я бывал в храме, разговаривал со старейшинами, молитвы слушал;
если священник просил помочь, с радостью помогал. Друзей у меня нет, я люблю
побыть в одиночестве, тут недалеко есть фиговое дерево, я часто сижу под
ним, закрыв глаза, и представляю себя то птицей, то рыбой. А один раз даже
вообразил себя фиговым деревом. С тех пор как мать пошла служить к повитухе,
я часто бываю один и пытаюсь представить, что они сейчас делают, кому
помогают.
Да, читать и писать я умею, могу показать.
О том, кем я буду, когда вырасту, еще не думал. Пока что мне о матери надо
заботиться. Может, стану врачом, это очень хорошая профессия. Отец выпивал
редко. Иной раз положит деньги перед матерью и просит, чтобы она вина ему
принесла. Мать, хоть и без всякой радости, просьбу выполняла. Отец любил
веселиться, плясать, особенно когда нас на свадьбу куда-нибудь звали. А мать
ничего хорошего в этом не видела. В гостях отец пил много, потом, когда
домой шли, шатался, а заснув, громко храпел. Мне их жалко было, и отца, и
мать. Потому что я их любил.
Один раз приснилось мне, будто нахожусь я в каком-то огромном зале, где нет
потолка, а одни только стены. Сверху солнце светит ярко, отец стоит на
стене, держит на плече огромную балку и, напрягаясь изо всех сил, старается
аккуратно положить ее на две стены. Зал похож на пустой амбар, но без крыши;
только балка эта вверху, и от нее падает вниз полоса тени. В тени стоит
трон, а на нем сижу я, уже взрослый, у меня бородка, и я ее поглаживаю.
Передо мной стоят римский император и царь Иудеи. Император говорит, что
страшно ему, все время кажется, кто-то подкрадывается сзади, чтобы его
заколоть. А царь Иудеи на это ему отвечает: я тебе дам меру золота, заплати
врагам своим и избавишься ты от страха своего, а за это отзови в Рим своих
наместников, я же буду поддерживать мир, и всем нам будет хорошо. Я все
сидел на троне, поглаживая бороду, а потом сказал: я люблю свою мать, и
возьму ее к себе, и окружу роскошью. Ты, кесарь, отдай мне меру золота,
которую даст тебе царь Иудейский, а ты, царь, будь нищим на празднике. Они
сказали, что не могут уразуметь меня. И тогда я снова сказал: ты, кесарь, не
будешь бояться, а ты, царь, нищим обретешь настоящее золото, за которое
купишь себе свободу, я же тем временем вместе с матерью моей буду исцелять
больных. Часто вспоминается мне этот сон. Отец сел на толстую балку
отдохнуть, по лицу его текли капли пота.
Если меня возьмут в школу, мать будет очень рада.
Ответы на поставленные вопросы записал: Фаддей.
Пометка: обе записи препровождаются Гамалиилу.
Исторической ценности не представляют.
Лука у Иосифа Аримафейского
Все может быть, сказал Дидим и добавил, что Ананию положили в склеп Иосифа
Аримафейского, туда же, куда Иисуса. Лука сидел на скамеечке; на полу
валялись свитки - на арамейском, на греческом языках, оригиналы и списки; у
стены - кувшин с водой, перед окном - самодельный стол. Что он этим хотел
сказать? - размышлял Лука. Возможно, просто склеп был пуст, и Синедрион
купил его у Иосифа, чтобы похоронить в нем бывшего первосвященника. Это еще
не доказывает, что Иуда и есть Анания и что именно он, похитив тело
Иисуса... Лука встал со скамеечки, шагнул к окну, выглянул на улицу. Чего
ради он должен верить Дидиму, даже если тот и брат Фомы? По улице гнали
овечье стадо, брели ослы с поклажей, клубилась пыль.
Тут, конечно, возможно много вариантов, продолжал размышлять Лука.
Во-первых: все, что говорил Дидим, чистой воды болтовня. То есть Анания -
это Анания, к Иуде он никакого отношения не имеет, Иуда давно умер. По этой
версии, Иуда повесился, как считают многие, и погребен на Земле Горшечника,
которую и сегодня еще называют Акелдама, Земля Крови; он был там первым и
погребен. Лука покачал головой, сел; там же, говорят, похоронили Стефана,
после того как он был побит камнями, и апостола Иакова, и, не так давно,
Иакова-младшего. В конце концов, почему бы и нет, думал он; ни в каком
другом месте братья и не могли хоронить, не получили бы разрешения, а тут -
заброшенный участок, пустырь. Лука решил, что как-нибудь обязательно сходит
туда, посмотрит... Заброшенный участок, пустырь, невольно повторил он про
себя. Значит, там... Значит, возможно, там... Он ощутил, как по лбу его
катятся крупные капли пота, и снова встал. Что-то с сердцем неладно, подумал
он, приложил руку к груди, осторожно ощупал ребра - нет, не больно, не
колет... Он снова шагнул к окну. На улице тузили друг друга мальчишки;
должно быть, поссорились из-за чего-нибудь или просто играли. И есть еще
второй вариант, пробормотал Лука, следя за мальчишками, - допустим, что
Дидим сказал правду. Тогда, выходит, Анания тоже сказал Дидиму чистую
правду. Тогда Иисус и не воскрес вовсе, а всего лишь исчез из склепа, и
именно Иуда выкрал тело и похоронил на Акелдаме, на Земле Горшечника,
которую он же купил у Синедриона за тридцать сребреников. И когда Иуда
вернулся, на рассвете, его схватили стражи Синедриона. Заперли в камере,
допрашивали, били палками, снова заперли, не давали ни есть, ни пить. Ему
сказали, Каиафа собирается лично его допросить, без свидетелей, но Иуда
отказался: сказать Каиафе ему нечего. Потом стал просить стражей, чтобы
вывели его хотя бы во двор, дали погреться на солнышке. Стражи сжалились над
ним, открыли дверь камеры - и, не успели спохватиться, Иуда метнулся через
перила галереи и рухнул во двор. Руки, ноги, ребра переломал себе, кожа на
боках полопалась, весь был в крови, но выжил. Каиафа приказал его вылечить,
пригласил к нему лучших лекарей. Целый год прошел, пока Иуда поправился;
потом его поместили в камеру с нормальной постелью, слугу дали - чтобы
охранял его и выполнял все просьбы; еды, питья было вдоволь. Можно было
читать, выходить на прогулки; только на улицу не пускали. Пилат, перед
отъездом в Рим, встречался с ним; Каиафа несколько раз с ним беседовал.
Когда Каиафу сняли, новый прокуратор, Вителлий, с новым первосвященником,
Ионафаном, пришли к выводу, что Иуда действительно невиновен и, если он даст
клятву не бунтовать, можно его выпустить на свободу. Дидим сказал: именно
тогда он сменил имя и стал Ананией. Вителлий с ним не встречался, Ионафан же
беседовал несколько раз. Из Иерусалима Иуда перебрался в Дамаск, там никто
его не знал: Анания так Анания. И в таком случае правда, что это он обратил
в веру Савла и нарек его Павлом; того самого Савла, который по письменному
поручению Синедриона преследовал братьев-христиан. Потом, во времена
императора Калигулы, Иуда вернулся из Дамаска в Иерусалим и устроился на
службу в Синедрион. А после смуты его, при неясных обстоятельствах, избрали
первосвященником, и он добился от римлян, чтобы с этих пор у них было лишь
право утверждать первосвященников, выбор же их вновь становился прерогативой
царя Иудейского. В годы правления императора Нерона, при прокураторе
Феликсе, Ананию неожиданно вынудили отказаться от своего поста; прокуратор
Фест выдал ему охранную грамоту, однако первосвященник Анна приказал держать
его под домашним арестом. И он был не убит, а покончил с собой. А Павел,
бывший Савл, так ни о чем и не узнал...
Лука отошел от окна; лицо его было бледным и потным. Вот, стало быть, версия
вторая, произнес он вслух, это Дидим, брат Фомы, писарь в Синедрионе,
рассказал ему на берегу Мертвого моря, недалеко от Вифании... Каждый раз,
воспроизводя в памяти тот разговор, Лука чувствовал, что бледнеет. Он сел на
скамеечку, сгорбился, подперев лоб кулаками.
Возможен ведь и третий вариант, напрягал мозг Лука. Иисус в самом деле
воскрес, но Синедрион стал, и не без успеха, распространять слух, будто тело
его похищено из склепа. И похитителем был якобы Иуда, предатель, который за
деньги способен на все. Выход из этого безвыходного положения Иуда и
попытался найти, наложив на себя руки, но умереть ему не дали, несколько лет
держали под стражей, обрабатывали, пока не добились своего: Иуда согласился
под чужим именем вести слежку за последователями Христа. За это он получил
обещание, что, как только представится удобный случай, в награду за услуги
его возведут в ранг непогрешимого. И - после того как был схвачен Стефан, а
потом апостол Иаков - такой случай представился.
Лука вздохнул, покивал с напряженным лицом; да, это единственное логичное
объяснение, пробормотал он негромко. Единственное, которое похоже на правду.
Ведь если верить Дидиму, то почему тогда был устроен суд над Павлом? Если бы
Савла в Дамаске обратил в веру Христову Анания, прежде Иуда, то он не мог бы
стать главным обвинителем против Павла в иерусалимском процессе, не приказал
бы бить его по устам. Да и Павел наверняка разоблачил бы его, двадцать лет -
не такой уж большой срок, он бы его запомнил, если бы в самом деле Анания
уговорил его не преследовать братьев. Павел в присутствии прокуратора
обратился с апелляцией к императору, его увезли в Рим, там позволили снять
жилье, обвинение со временем устарело, он стал свободным. Анания же впал в
немилость. Да, повторял Лука, это единственная логичная версия. Значит, Иуда
действительно не умер, а стал Ананией. Но ведь Иисус воскрес, значит, это
неправда, будто Иуда похитил тело и похоронил его; если бы дело обстояло
так, он признался бы в этом под пытками... Лука опять подошел к окну, и тут
ему вспомнилось: Дидим сказал, что ждал вести о смерти Павла, Анания
поставил условие, чтобы Дидим открылся ему, Луке, лишь после кончины Павла.
Зачем надо было ждать этого, задумался Лука, ведь Дидим утверждал, что Павел
не знал ничего... День за окнами стал тускнеть, мальчишки уже перестали
драться, теперь они кидали в цель камни. В пыли стоял на коленях верблюд,
подняв вверх морду. Зачем Дидиму нужно было дожидаться смерти Павла? Да
затем, чтобы нельзя было спросить у него: так ли все случилось, как Анания
рассказал Дидиму?
Лука вдруг рассмеялся: ну конечно, вот где собака зарыта! Анания мог
говорить Дидиму что угодно: Павел умер, опровергнуть его он уже не в
состоянии. Вот почему надо было дождаться его смерти. Да, повторил Лука,
расхаживая по комнате взад и вперед, все-таки третий вариант самый
правдоподобный. Будь Павел жив, он бы наверняка заявил, что все это, от
первого до последнего слова, ложь и вовсе не Анания обратил его в Дамаске в
веру Христову! Да, третий вариант, третий - истинный.
На душе у него стало куда спокойнее. Он взял кувшин, отпил воды из него; на
бороде заблестели капли. Бросив взгляд на окно, он подумал, что пора,
пожалуй, идти: через посредника он передал Иосифу Аримафейскому, что зайдет
к нему сегодня до захода солнца; зайдет ненадолго, только задаст несколько
вопросов. Сейчас он жалел, что связался с Иосифом, а ведь сколько усилий
стоило найти, где он живет... Да, верное решение найдено: этот, третий
вариант, самый логичный.
Ладно, все равно, раз договорился, значит, надо сходить, подумал он. И снова
в душе зашевелились сомнения, снова ожили вопросы, мучившие его после
встречи с Дидимом. Собирая сведения об Иосифе Аримафейском, он узнал, что
тот все еще член Синедриона, хотя, из-за возраста, скорее почетный член; ему
стукнуло семьдесят пять, прямо Мафусаил, подагра его терзает, и с мочевым
пузырем беда, мочу не держит. Сначала это почему-то показалось Луке еще
одним доводом в пользу того, что третий вариант - настоящий. Хотя... как
все-таки вышло, что после того, как Иосиф Аримафейский отпросил у Пилата
тело Иисуса и положил его в своем склепе, он все-таки остался в Синедрионе?
И ничего в его жизни с тех пор не изменилось, кроме того, конечно, что он
состарился, и теперь за ним надо ходить как за малым ребенком. И если склеп
все еще принадлежит ему, то он ведь должен знать, что туда погребли Ананию;
и должен знать почему... Или, может, он продал склеп - после того как Иисус,
похороненный в нем, воскрес? Но если продал, то почему? Потому, что верил в
Иисуса, или, наоборот, потому, что не верил? И новый вопрос: если он
действительно был последователем Иисуса, то почему остался членом
Синедриона?
Лука сел, завязал ремешки на сандалиях, поправил одежду, оглядел валяющиеся
вокруг свитки... Идти к Иосифу Аримафейскому не хотелось. Человек он старый,
наверняка страдает провалами памяти, восполняя забытое воображением. Да и
кто знает: вдруг он намеренно не скажет правды, ведь чем-то ему нужно
платить за то, что он все еще состоит в Синедрионе...
Путь был короче, чем он предполагал. Переулки, улицы, опять переулки и
улицы, люди, животные на дороге, пыль, предвечерняя суета, громкие голоса.
Он был спокоен; единственное, в чем он поверил Дидиму, - то, что слежки за
ним не ведется. Он невольно огляделся, как привык за долгие годы, и
улыбнулся. Да, Дидим сказал правду: назначив место свидания на берегу
Мертвого моря, он боялся не за него. Если бы за Лукой следили, Дидим попался
бы где угодно, и это стоило бы ему не только должности писаря.
Высокая каменная ограда, бурно разросшийся плющ, кустарник, в котором с
трудом можно обнаружить калитку, - прямо какая-то замаскированная крепость.
Лука взял молоток, постучал. Вскоре изнутри крикнули, мол, сейчас, сейчас, и
спустя некоторое время в приотворенных воротах появилась служанка, стройная
молодая женщина с дежурной улыбкой на губах.
- Кого надо? - спросила она.
- Я к Иосифу Аримафейскому. Я передавал, что приду, и он предупредил, что
ждет меня до заката, - ответил Лука спокойно.
- Твое имя, господин, если позволишь...
- Лука из Антиохии, врач.
Служанка открыла калитку; Лука вошел, и она задвинула ее на засов. Сад был
таким же заросшим, как и земля перед забором: сплошь кусты и плети плюща.
- Мой господин просит не засиживаться долго: он не любит, когда чужие видят,
как он страдает.
- Я не задержусь. Я так и передавал: хочу только познакомиться.
Служанка пошла вперед. Дорожка была выложена камнями, между ними торчали
пучки травы.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20