По дороге встретила Иоанна, он как раз сворачивал за угол, я
крикнула ему вслед, позвала его, он испугался было, а когда узнал меня,
прижался к стене и дождался, пока я подойду. Он, едва дослушав меня, убежал
куда-то, я не знала, что дальше делать, и отправилась назад, на кладбище.
Было уже ясное утро. Я подошла почти к самому склепу, когда услышала топот.
Это бежал Иоанн, за ним с трудом поспевал Симон. Иоанн то и дело
останавливался и поджидал Симона. Тот был весь в поту, Иоанн тяжело дышал.
Симон вопросительно взглянул на меня, я развела руками и показала на зияющий
склеп. Иоанн бочком отошел в сторону, видимо, ему стало страшно. Симон
бросился в склеп и спустя минуту вышел, молча покачал головой, вытер ладонью
пот со лба. За ним приблизился к входу и Иоанн, заглянул внутрь и сказал мне
упавшим голосом: я к тебе зайду потом, Мария Магдалина. Они ушли. Ноги меня
не держали, я села на землю. Все было так непонятно и так невероятно... Я
снова вспомнила, нет, ощутила всем сердцем, что Иисус любил меня не так, как
я любила его... и вот он в самом деле покинул меня, как сказал, и я
разрыдалась снова. Такой несчастной я никогда еще не была; я сидела на земле
и плакала, плакала. Солнце начинало уже пригревать. Какой-то человек
обратился ко мне, спросил тихо, почему я плачу. Я вдруг ощутила, что не
понимаю, где я и что со мной; у меня вырвалось сквозь рыдания, что я ищу
тело возлюбленного своего, хочу забрать его с собой. Должно быть, он
подумал, что я тронулась умом, но не ушел, а сказал приветливо, что он тут
служит сторожем и что советует мне уйти: пусть возлюбленный мой покоится с
миром. Я тогда закричала, что ушла бы, и пусть он покоится, но его нет
здесь, и потому я и хочу его найти, чтобы он наконец обрел покой. Редко,
правда, но все же случается, сказал он так же участливо, что умершего
приходится спешно положить в могилу, а позже, когда наступит более спокойное
время, его хоронят уже окончательно; должно быть, это произошло и с телом
возлюбленного моего. И я опять закричала: но кто забрал его и куда
похоронили его? И кладбищенский сторож ответил тихо: не знаю, хотя кладбище
это никто не знает лучше меня. И стал рассказывать, что этот склеп
принадлежит одному богатому человеку, он только недавно его построил, много
денег в него вложил, хоть сам жить наверняка будет долго, богатые люди
вообще живут долго, а вот место упокоения себе готовят заранее. Я его
перебила и опять сказала ему, что возлюбленного моего положили сюда, вот и
пелены его погребальные, и плат наголовный, и тогда садовник вошел в склеп,
а выйдя оттуда, сказал: и правда, чего это его унесли нагим и если унесли,
то почему плат наголовный так аккуратно сложен? И стал говорить, что у
богатых каких только не бывает причуд; скажем, богач приказывает положить в
склеп, на будущее, и пелены, и плат, а потом приходит, смотрит, представляет
себя покойником - и от этого успокаивается: вот-де он все еще жив, значит,
он победил. Еще сторож рассказывал: встречаются чудаки, и немало, которые
осматривают склепы друг друга и хвалят их, какие, мол, они удобные и
просторные и какая приятная прохлада внутри. А то еще приносят с собой
благовония и мази... Тут я взмолилась: но мой-то возлюбленный где покоится,
я даже тело его умастить не успела, не успела поклониться ему... и била
кулаками по земле от отчаяния, а сторож сказал: ничем тебе не могу помочь,
нет на кладбище новых могил, и протянул мне руку, чтобы поднять с земли. И
на прощанье сказал еще: покойник потому и покойник, что его нет среди живых.
Потому что его и в могиле на самом деле нет, только тело его истлевает в
земле. Взяла я свою корзину и, шатаясь, пошла прочь. Слезы мои иссякли.
Когда я, идя по тропинке, повернула к воротам, то еще раз оглянулась на
склеп и увидела сторожа: он как раз выходил из склепа, и на руке у него
белели под солнцем свернутые пелены. До сих пор не знаю, где похоронен
Иисус. Иоанн сказал, что воскрес он, он сам его видел. Может, правда...
Недавно от Анании пришла грамота с печатью, его завещание, в котором он
оставляет мне в наследство какой-то участок земли. Землю Горшечника в
Иерусалиме. Потому, наверно, что мой отец тоже горшечником был. Но это уже
другая история.
- А при чем здесь Анания? - Лука наклонился вперед. - Ты его знала?
- Говорю же, это другая история. - Мария Магдалина снова отпила молока с
медом. - Себе-то ты почему не принес? Есть и молоко, и мед. Или не
понравилось?
- Понравилось, но не хочу больше. Слушаю тебя, женщина.
Мария Магдалина вздохнула.
- Иоанн у нас спрятался и потом много лет тут жил. Первое время он такой
был... наивный: или весь восторгом горит, или чуть от страха не умирает.
Потом уж он возмужал, не так боялся всего. Часто сидел, погрузившись в
какие-то думы. Это он нам сказал, что Иисус воскрес; он часто рассказывал,
как тот им явился, хотя дверь была заперта на засов. Говорит, сначала они
глазам своим не поверили; они в темноте сидели, боялись лампаду зажечь, Фома
даже к ранам Иисуса прикоснулся, чтобы убедиться, что это он, учитель.
Потом, рассказывал Иоанн, Иисус исчез так же, как появился, а они все сидели
и ждали чего-то, испуганные и растерянные. Симон, которого Иисус Петром
называл, первым пришел в себя и встал. Пойду, говорит, снова рыбачить, это
дело верное, там никаких неожиданностей не будет. И многие с ним пошли, даже
Иоанн. Попробовали они ловить рыбу на Генисаретском озере, но не шла в сети
рыба, только устали они и разозлились, и тогда с берега кто-то крикнул: в
другом месте забросьте сети. Темно еще было, рассвет наступал медленно, и -
чудо случилось, выловили они много рыб, числом сто пятьдесят три. Едва
сумели с добычей добраться на лодке до берега, а на берегу стоял Иисус и
рыбу пек на углях. Они и тогда его не узнали, но все были в смущении: после
стольких напрасных усилий - столько рыбы, и все благодаря ему. Ничего они
ему не сказали, сели и стали есть. И в наступающем утре Иисус спросил Петра,
любит ли тот его. Трижды он у него спросил это, а Петр, схватившись за
голову, поклялся, что любит, и разрыдался. Потом Иисус встал и сказал
Иоанну, чтобы тот следовал за ним. Петр еще что-то спросил, Иисус ответил
ему, Иоанн не помнит точно, что именно, просто встал и пошел за Иисусом по
направлению к встающему солнцу. Впереди шел Иисус, за ним Иоанн, солнце
сияло все ярче, и вдруг Иоанн обнаружил, что он один, и, сколько он ни
кричал, Иисус так и не отозвался. Иоанн часто рассказывал, что Иисус
воскрес, и был среди них в темной комнате, и был с ними на берегу во время
восхода солнца. И еще рассказывал, что узнал, кто где прячется, и что Иуда
исчез. Иоанн редко осмеливался выбираться в Иерусалим, уходил всегда в
сумерках, а к рассвету возвращался. И рассказывал все, что узнал. Что Петр и
другие снова что-то затевают, и что их преследуют, и что ненависть снова
вспыхнула, с тех пор как Иисус воскрес. Лазарь, брат мой, уже восстановил
свои силы, он ловил каждое слово Иоанна; однажды сказал он, что сходит
навестить одного своего доброго знакомого, который жил за деревней. А на
другой день постучали в окно незнакомые люди, сказали: Лазарь лежит весь в
крови, мертвый, в канаве. Камнем ему размозжили голову. Марфа упала без
чувств, Иоанн так испугался, что не смел выйти из дому, я похоронила брата
сама, как положено по обычаю. Иоанн сказал: ты такая сильная, Мария
Магдалина. Я кивнула, мол, ладно, а сама едва дождалась, когда можно будет
сесть наконец, чтобы он не видел, что я всем телом дрожу. Потом Иоанн
сказал: я тобой восхищаюсь. Я сидела на скамеечке, глядя в стену перед
собой. Он сел на пол, ноги скрестил. И снова сказал: я так тобой восхищаюсь,
Мария Магдалина, и все смотрит, смотрит на меня. Пришлось мне наконец
улыбнуться, ладно, говорю, парень, ты уже вырос, ты сейчас - мужчина в
семье. И погладила его по волосам, по щеке. И тогда что-то дрогнуло во мне,
приятно мне было к нему прикасаться, кожа его была бархатистой, волосы,
борода - как кудель мягкая... Траур прошел тихо, без заметных событий.
Спустя некоторое время Иоанн снова набрался храбрости и стал наведываться в
Иерусалим; иногда оставался там на день-два. Сначала я боялась за него,
волновалась, представляла всякие несчастья и в душе готовила себя к ним. И в
конце концов поняла, что, когда его нет, Иоанна, мне его не хватает. Соседи
привыкли к тому, что он родственник наш, не допытывались, что да как. А я
стала за собой замечать, что приятно мне смотреть на него. Он, бывало,
вернется на ранней заре, усталый, и сразу спать ложится, а я сижу на краю
его постели, как Иисус сидел возле Лазаря, и смотрю, смотрю на него.
Осторожно поглажу его волосы, тихонько, едва касаясь, поцелую в щеку...
Марфа видела это, но не говорила мне ничего. Как отправляется Иоанн в
Иерусалим или еще куда, а делал он это теперь все чаще, я провожу его до
угла, на прощанье обниму, поцелую. Он тоже меня обнимет и поцелует. Береги
себя, маленький мой, говорю я ему. Ничего со мной не случится, потому что ты
меня бережешь, улыбается он в ответ. Я люблю тебя, маленький мой, шепчу я
ему, ты один у меня остался. Я тоже тебя люблю, Мария Магдалина, а сейчас
пойду, ждут меня, вернусь целый и невредимый - и поцелует меня в глаза, как
Иисус когда-то. Однажды его три дня не было, я места себе не находила.
Марфа, видя это, сказала: знаю, любите вы друг друга, спи с ним в одной
горнице. Я промолчала, потому что не хотела лгать, не хотела ответить ей
что-нибудь вроде: полно, мол, как ты такое могла подумать, он вон насколько
моложе меня; или: нет, я останусь с тобой, я у тебя единственное утешение. Я
просто была ей благодарна и постелила постель ей. А потом Иоанн вернулся и
принес весть, что Стефана какие-то подростки забили камнями до смерти. Он
уже не трясся от страха, как раньше, но был совсем бледный, и руки у него
дрожали. Я легла рядом с ним, утешала его, как могла: не бойся, я тут, рядом
с тобой. Он крепко обнял меня, стал просить: люби меня, береги меня, прогони
мой страх... В скором времени пришел чужой человек, спрашивал меня; Иоанн
спрятался, думал, это его ищут. Я дважды переспросила, действительно ли ко
мне он, а чужой ответил: если это Вифания, а ты Мария Магдалина, сестра
Марфы и Лазаря, то, значит, к тебе. И сказал, что он купец, прибыл из
Дамаска, направляется в Вифлеем, везет товар на продажу, надеется на хороший
барыш. И тут достает какой-то сверток; это, говорит, просили тебе передать,
один человек просил, из Дамаска. Я ушам своим не поверила: мне? Из Дамаска?
Я там никого не знаю. Может, и так, говорит, но тебя, выходит, там знают. Я
взяла сверток, спросила, сколько должна. Нисколько, отвечает купец, тот
человек щедро заплатил вперед. Я спросила, не согласится ли он поесть,
напиться, но купец отказался: нет, говорит, никак не могу, ждут меня на
постоялом дворе, и вежливо попрощался. Я, не заходя в дом, раскрыла посылку
- и ахнула: в ней был алебастровый, тонкой работы кувшинчик, а в нем -
настоящий нардовый елей. Под кувшинчиком лежала записка: Марии Магдалине,
Анания. Я представить себе не могла, кто это может быть. Сначала подумала,
Иисус: ведь Иоанн говорил, что тот воскрес из мертвых, он сам его видел,
встречался с ним, а потом Иисус исчез. Только загвоздка в том, что Иисус
никогда мне ничего не дарил, кроме слов, да ласкового взгляда, да
прикосновения руки. И потом: если бы это он мне подарок прислал, он и
подписался бы своим именем... Долго смотрела я на эти три слова, а потом
вспомнила: Иисус, сколько я его видела, никогда ничего не писал.
Один-единственный раз - когда меня камнями собирались побить - я видела, как
он, присев на корточки, чертит что-то в пыли. И когда я вспомнила это, буквы
мне показались вроде бы знакомыми: ведь Иуда, тот всегда что-то записывал,
он был у братьев казначеем, вел учет, кто дал и сколько, кому дали и сколько
и на что. Его почерк я видела, хоть и мельком, потому что он всегда спиной
ко всем поворачивался, когда писал, да еще и рукой прикрывал свиток. Короче
говоря, показалось мне, что это его буквы, Иуды. Решила я расспросить
Иоанна, не знает ли он в Дамаске кого-нибудь по имени Анания. Но потом
передумала и не стала спрашивать. Только вошла в дом и крикнула: выходи,
Иоанн, все спокойно. Он вышел встревоженный, стал допытываться, что за
человек это был и что ему было надо. Я засмеялась, поцеловала его: да не
переживай ты, это бродячий торговец, благовония продавал, меня вот
уговаривал купить. И показала ему кувшинчик: видишь, уговорил-таки, это
нардовый елей. Записку я спрятала и не произнесла ни слово "Дамаск", ни имя
Анании. Сама до сих пор не могу понять, почему я от него это скрыла: до того
дня не было у меня от Иоанна тайн. Откуда у тебя столько денег, чтобы
нардовый елей покупать? - посмотрел он на меня недоверчиво. Пришлось
поторговаться, продолжала я сочинять, да так гладко, что сама удивлялась, -
предложила я ему взамен свои серьги; и тут опять рассмеялась: как раз в то
утро серьги мои куда-то запропастились, я, когда причесывалась, заметила,
что их нет, искала, искала, не нашла и рукой махнула в конце концов: а, сами
потом найдутся, всегда так бывает. Иоанн понюхал елей и как-то непонятно
заметил: Иуда вот в прошлый раз возмутился, а Иисус напомнил ему, что не в
трехстах динариях дело, помнишь? Да, говорю, помню. И с той минуты больше не
сомневалась: Анания - не кто иной, как Иуда.
Мария Магдалина подняла глаза, и Лука увидел: лицо ее снова стало спокойным,
красивым, морщинки побежали по нему, словно лучики света, в карих глазах
замелькали загадочные искорки.
- Ты не хочешь поесть, попить, Лука? - спросила Мария Магдалина.
- Мне достаточно, что я смотрю на тебя и слушаю тебя, - ответил Лука.
- Скоро закончится моя история, господин. - Мария Магдалина отпила медового
молока, языком увлажнила губы. - Иоанн уходил из дома все чаще, теперь уж не
только в сумерки, и все чаще пропадал где-то надолго.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20