– Ага.
– С кем?
– Не знаю.
– У тебя курево есть? – Егор присел на ясли. – Я прокурился.
Макар сел рядом, достал из кармана кисет, подал брату. Нахмурился, разглядывая окровавленную шапку.
– С кем он? – опять спросил Егор.
– Не знаю. Не могу никак понять: чем так звезданули? От гирьки не бывает рвано. А тут вишь… – он сунул под нос Егору шапку.
– Брось ты ее! – откачнулся Егор.
По крыше конюшни забарабанил редкий, но крупный дождь, – ранний собрался. Первый в этом году.
– Пахать скоро, – вздохнул Макар.
Егор подобрал с земли соломинку закусил в зубах.
– Втюрился я, Макар…
Макар живо повернулся:
– Ну-у! В кого?
– В Марью Попову.
Макар заулыбался: такая любовь сулила много хлопот Егору.
– Как же теперь?
– Не знаю. Хоть «Матушку-репку» пой.
– М-дэ-э… – сочувственно протянул Макар. – Плохо твое дело, Егор, шибко плохо. Даю голову на отсечение – он даже разговаривать об этом не станет.
Егор сам знал, что говорить с отцом о Марье – все равно что шилом пахать. Глупо. Емельян Спиридоныч понимал одно: невеста должна быть с приданым. Он за Кондрата высватал некрасивую, хворую девку, зато из богатого дома. «С лица воду не пить», – заявил он.
– Пощупал уж ее? – спросил Макар.
Егор дрогнул ноздрями, сплюнул.
– Оглоед!… Только одно знаешь. Все, что ли, такие?
– Что ж ты с ней… оленей ловил?
– Перестань, а то в зубы заеду!
– Я заеду! – в глазах у Макара загорелся веселый злой огонек. – Попал – так не чирикай.
Егор бросил соломинку, подобрал другую.
– В общем, не видать тебе Марьи, как своих ушей, – сказал Макар, поднимаясь.
Егор задавил сапогом окурок, каким-то не своим голосом тихо сказал:
– Поглядим.
Домой Емельян Спиридоныч приехал на другой день.
Кряхтя, боком влез в дверь, скинул с плеча мешок.
– Здорово ночевали, – весь опухший, темный, с мутными глазами.
– С приездом! – весело откликнулся Макар. Он был один дома. Куда-то собирался: стоял перед самоваром в синей сатиновой рубахе, смотрелся в него.
Отец выжидающе уставился на сына.
– Никто не был?
– Никого. Монголка-то прибежала.
Емельян слезливо заморгал.
– Сама?
– Сама. Ночью. Как заржет под окном… Я думал, мне сон снится.
Емельян Спиридоныч снял рукавицу, высморкался в угол.
– Поеду в город – рублевую свечку Миколе-угоднику поставлю, – поклялся он, устало присаживаясь на припечье. – Иди коня выпряги.
– А где Кондрат?
– Там.
Макар вышел, но тотчас вернулся обратно с широко открытыми глазами.
– Эти… приезжие зачем-то идут.
Емельян Спиридоныч выронил кисет. Встал, хотел идти в горницу, но в сенях уже скрипели шаги. Оба – отец и сын – замерли посреди избы, глядя на дверь.
– Здравствуйте, хозяева! – вошли Платоныч и Кузьма.
– Доброго здоровья! – приветливо откликнулся Макар.
Он несколько суетливо подставил один стул и… сам сел на него. Но тут же вскочил, поправил рубаху.
Кузьма с недоумением глядел на Макара. Тот почувствовал этот взгляд. Тоже уставился на Кузьму – тревожно.
Молчание получилось долгим, тяжким для Любавиных. Емельян Спиридоныч мучительно решал: сесть ему или продолжать стоять? Или вообще уйти в горницу?
– Мы вот по какому делу: решили в вашей деревне школу строить. Поможете?
Емельян Спиридоныч сдвинулся наконец с места, пошел к порогу раздеваться. Макар сел, закинув ногу на ногу. Приготовился с удовольствием разговаривать.
– Школу, значит, строить? – Макар бесцеремонно рассматривал Платоныча. – Большую?
– Хорошую нужно.
– Так. А сортир там будет?
Емельян Спиридоныч гневно обернулся на сына. У Кузьмы багрово потемнел шрам. Один Платоныч сохранял спокойствие.
– Ты что, мастер по сортирам?
– Ага. Я очки вырубаю. И какие очки, ты бы знал!… – Макар говорил серьезно, даже несколько торжественно. – Не очки, а загляденье! Люди сутками сидят на них, и вставать неохота. Сидят и смеются… от радости.
Кузьма с тоской и яростью посмотрел на Платоныча. У того чуть заметно дергалось левое веко.
– Знаешь… Это интересно. Фамилию твою можно узнать? – Платоныч полез в карман за карандашом.
Макар настороженно сузил глаза:
– Зачем?
– А нам такие мастера нужны. Как фамилия?
– Ну, это ты зря, дядя… Я ж пошутил, – Макар невесело улыбнулся.
– Как фамилия?! – строго прикрикнул Платоныч.
Макар сутуло повел плечами.
– Любавин. Только не ори на меня.
– Ты чего это, борода, разоряешься? – спросил Емельян Спиридоныч. – Гляди, это тебе не старинка, – под лохматыми бровями его тускло мерцали, играя, злые глаза.
Платоныч, не оборачиваясь, резко сказал:
– В помощи вашей мы больше не нуждаемся. А за издевательство над общим делом можно спросить! – он круто повернулся и пошел к выходу.
Емельян Спиридоныч посторонился.
Кузьма, глядя на него, замедлил шаг.
– Вот именно – не старинка! Это ты правильно сказал.
– Будь здоров, сопля, – миролюбиво ответил Емельян Спиридоныч.
Кузьма, ощерив стиснутые зубы, пошел грудью на старика – длинный, тонкий, прямой и безрассудный. Боль и гнев стояли в его глазах. Но был он слаб, до смешного слаб против квадратного Емельяна Спиридоныча. Тот в молодости ломал через колено дышло от брички.
– Кузьма! – остановил его Платоныч. – Пойдем.
Когда за ними закрылась дверь, Емельян Спиридоныч подошел к Макару, наотмашь, хлестко стеганул его по лицу портянкой.
– Балабонишь много!
Макар крутнул головой, хищно оскалился… Отошел к окну. Проводил глазами отступающего от кобеля Кузьму, плюнул на крашеный пол.
– С одного раза до смерти зашиб бы… такого. А приходится молчать. Как их Колчак не угробил?!
– Меньше вякай про это! – рыкнул отец. Стащил сапог с ноги и мрачно задумался. – Они нам еще завьют горе веревочкой.
– Просидели тут в семнадцатом годе, – не то упрекнул отца Макар, не то сказал с сожалением. – Про… Сибирь.
Емельян Спиридоныч посмотрел на сына, ничего не сказал. Подумал, спросил с издевкой:
– Что же ты не шел спасать ее в переворот-то? Вон они, не так уже далеко были, партизаны-то, – забыл сгоряча Емельян Спиридоныч, что было Макару в ту пору пятнадцать-шестнадцать лет – вояка еще зеленый.
Сам же сообразил, что сказал глупость, добавил уклончиво:
– Ничо, не пропадем пока.
– Это – как сказать. Я вон стретил вчера Елизара Колокольникова, он говорит: «Передай, – говорит, – отцу, чтоб нынче в пахоту не нанимал никого». Гумага какая-то ему пришла от начальства. «Сами, – говорит, – управляйтесь».
Емельян Спиридоныч опять невесело задумался. Потом озверел вдруг:
– Ты скажи ему, чтоб он не совал нос куда не надо! А то я его вместе с гумагой энтой в Баклань спущу. Председатель… – матюкнулся и полез на печку отсыпать пропитую ночь. Не стерпел и еще подал оттуда: – Хлебушка им дай, а людей не нанимай!
– Прям стишок получился, – сострил Макар.
– А ты чего лоботрясничаешь?! – вконец обозлился Емельян Спиридоныч. – Куда выпялился?!
Макар струсил.
– В карты пойду поиграю. А чего делать-то? Коней перековал…
– Бороны надо чинить!
– Там очередь… Не дошло. А Федя еще косится на нас…
Емельян Спиридоныч отвернулся к стенке, сказал с сердцем сам себе: – Я им покошусь! Обормоты…
Макар поскорее вышмыгнул из избы; плохо дело, когда отец не знает, на ком сорвать злобушку: он всегда тяжко хворал с похмелья и ненавидел весь свет.
Когда вышли за ворота, Платоныч остановился, поджидая Кузьму.
– Неправильно делаешь, дядя Вася, – с ходу заявил Кузьма, останавливаясь.
Платоныч двинулся в переулок, к следующему дому.
– Пошли. Что неправильно?
– Форменные богачи, а ты на них с карандашиком… Напугал кого! Вообще надоело мне возиться с этой школой. Нас для чего послали?
– Иди ближе и не кричи так. Слушай меня. Неправильно делаешь ты, а не я. Помню, для чего послали. Но только напрасно ты думаешь, что к дуракам послали, – обогнули с разных сторон большую лужу, сошлись снова. – Вся деревня у нас вот где должна быть, – Платоныч протянул руку ладонью кверху. Она была маленькая, ладонь, сморщенная. – Всех надо вот так видеть. И знать. И блох не ловить – главное. А от школы я не отступлюсь. Не они, так дети ихние спасибо скажут. Так, Кузьма. Будь умнее. Не торопись.
Вечером того же дня у Егора с отцом произошел короткий разговор.
Емельян Спиридоныч только что проснулся, сидел на лавке, разогретый сном, пил с передышками квас. Блаженно кряхтел.
Егор вошел с улицы – полушубок нараспашку. Не снимая шапки, сразу начал:
– Тять, хочу жениться.
– Хм. Кого хочешь брать?
– Марью… Попову.
Емельян Спиридоныч отставил ковш. Даже не захотел повысить голос.
– Ты што, смеешься надо мной?
– Не смеюсь. Люблю девку.
– Иди кобылу мою полюби. Здоровый балда, а умишка ни на грош. Больше не подходи ко мне с таким разговором.
– Тогда сам пойду сватать, – решил Егор. – Со мной не будет, как с Кондратом, – он, не поворачиваясь, стал отходить к двери. И хоть он и ждал этого, едва успел увернуться: ковш, брызгая во все стороны квасом, пролетел около его головы, ударился о косяк и, звякая, покатился по полу.
– Собака! Научились с отцом разговаривать!! – послал Емельян Спиридоныч громовым голосом вслед сыну.
Егор вылетел из сеней, вытирая рукавом лицо – квасом попало. Навстречу на крыльцо поднимался Макар.
– Ломанул чем-нибудь? – спросил он, улыбаясь. Егор загородил ему дорогу.
– Пошли со мной.
– Куда?
– К Поповым. Сватать.
Сросшиеся смоляные брови Макара поползли вверх.
– Он што… согласный?
– Согласный. Пойдем самогону достанем…
Егор развернул брата и, не давая ему опомниться, потащил за собой. Тот шел и не шел: не верилось.
– А чего ты такой выскочил?
– Эта… Я потом расскажу. Пойдем.
– Врешь, – понял Макар и остановился. – Ты чего надумал?
– Выручи, Макар, пошли. Высватаем, приведу в дом – не выгонит. Побоится позора. А выгонит – хрен с ним. Но все равно будет по-моему.
Макар думал. Такое сватовство лично ему могло выйти боком. Но очень хотелось досадить отцу. В душе он был согласен с Егором. Вскинул голову, озорно сверкнул глазом.
– Пошли.
Купили в одном известном им доме три бутылки самогону и направились к Поповым. Первым – Макар. Азартная, ярая душа его разыгралась не на шутку. Его уже нельзя было остановить. Вздумай сейчас Егор удариться на попятную – он пошел бы сватать один. За себя.
– Замесили дельце! – потирал он, довольный, руки.
Огня у Поповых еще не было. Макар впотьмах налетел на табуретку. – Дядя Сергей!
– Оу!
– Где ты тут? Запаляй огонь – гости пришли! – распоряжался Макар.
Марья зажгла лампу и, когда увидела у порога серьезного, собранного Егора и сияющего Макара посреди избы, вспыхнула горячим, предательским румянцем. Сергей Федорыч понял позже.
– Вам чего, ребяты?…
– Нам-то?… – Макар, к немалому удивлению хозяина, быстро разделся, прошел к столу. За ним так же быстро и решительно смахнул с плеч полушубок Егор. – Нам для начала капустки. Есть? А потом потолкуем, – Макар значительно посмотрел на Марью. Она не знала, куда девать свои ясные, посчастливевшие глаза.
Сергей Федорыч понял наконец. Приосанился. Первый раз, за первую дочь пришли свататься. Теперь – не ударить лицом в грязь.
– Вон вы какие гости-то! – сказал он, как бы решая для себя: не выставить ли сразу таких гостей?
Но долго не смог притворяться.
– Марья, неси капусту, – сел к столу. Потрогал маленькой высохшей рукой бутылку. – Запотела, сволочь.
Макар достал из кармана большой шмат сала (заходил по дороге к брату Ефиму), сдул с шершавой корочки табак, шлепнул на стол.
Ребятишки внимательно смотрели на них с печки.
Сергей Федорыч отхватил ножом хороший кусок, бросил им.
– Только с хлебом ешьте.
Марья принесла в чашке капусту. Поставила на стол и отошла в сторонку.
– Та-ак. А сам Емельян Спиридоныч к бедным не ходит сватать? – спросил Сергей Федорыч.
– Ему некогда, – ответил Макар.
Хитрый Ефим зачуял недоброе.
Отрезая Макару сало, невзначай спросил:
– Зачем тебе сало-то?
– Выпьем тут с дружками.
Ефим понял, что замышляет Макар какое-то темное дело. То ли драку или чего похуже.
Проводил Макара, собрался – и ходом к отцу.
С порога спросил:
– Где ребята?
– Не знаю. А што?
– Приходил сейчас Макар ко мне, попросил сала. А у самого карманы оттопырены, – по-видимому, бутылки с самогоном. Не затеяли они чего?
Емельян Спиридоныч, набрякая темной кровью, спросил:
– Егорка был с ним?
– Был. Только тот не заходил, а на улице дожидался. Но пошли вместе.
Емельян Спиридоныч вскочил с места, тяжело забегал по избе.
– Ах, подлецы! Сукины дети!… Ведь они сватать Маньку пошли! Ну-ка… где мои сапоги?! – наливаясь гневом, заорал он. Сам увидел их у порога. С трудом натаскивая прямо на голую ногу, тихо и страшно гудел: – Головы пооткручиваю паразитам… Месиво пойду сделаю!
– Чью Маньку-то?
– Попову.
Ефим даже ахнул: голь перекатная!
– Макар, што ли?
– Егорка… Гад сумеречный! Пошли.
Сергей Федорыч быстро захмелел. Обхватил маленькую косматую головенку тихо, с тоской запел:

Эх ты, воля, моя воля!…

Оборвал песню. Из-под пальцев на стол быстро-быстро закапали слезы.
– Старуха моя… Степанидушка… Не дожила ты до этого дня. А хотела она…
Егор стиснул зубы и пошевелился, чтобы унять дрожь.
– Тять, зачем ты об этом? Не надо, – попросила Марья.
Макар сохранял деловое настроение.
– Так что, Федорыч?… Отдаешь за нас Марью?
Сергей Федорыч помолчал и вдруг громко сказал:
– Нехорошие вы люди, Макар! И Егор… тоже ж – Любавин. Корни-то одни. Не хотел бы я с вами родниться, но… пускай. Видно, чему быть, того не миновать.
Макар слегка опешил от такого ответа. Завозился на месте, Егор хмуро и трезво смотрел на пьяненького Сергея Федорыча. А тот помолчал и опять повторил упрямо:
– Плохие вы люди, Егор. Потемые.
– Тятя!… – встряла было Марья.
– Ты молчи! – приказал отец. – Ты ничего еще не понимаешь…
Ефим осторожно подкрался к маленькому, низкому окну. Заглянул с краешка.
– Здесь. За столом сидят.
Слабенькая, легкая дверь с треском расхлобыстнулась от пинка… Как чудище, страшное и невозможное, вырос Емельян Спиридоныч в тесной избушке. Как гром с ясного неба грянул.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67