Уже вечерело.
Когда шел из библиотеки, встретил около школы Марию. Она возвращалась со школьниками с лыжного похода. В шерстяном лыжном костюме (красном), разрумянившаяся, веселая… Увидев Ивана, несколько отстала от школьников.
– Здравствуй, – улыбнулась; зубы ослепительно белые, ядреные, ноздри крупные, шевелятся. Дышит – пар идет.
«Царь– баба», -с восхищением подумал Иван.
– Здравствуй, – Иван тоже остановился.
– Через час… – она посмотрела на часы. – Через час и пятнадцать минут быть около моего дома. С машиной.
– Слушаюсь, товарищ генерал!
– Можете быть свободны… пока, – Мария смотрела на Ивана весело. Ей нравился этот сильный, остроумный парень.
Шли некоторое время вместе – до школы.
– Что читаем?
Иван показал: «Наполеон» Тарле.
– Ух ты! – удивилась Мария. И опять полоснула по сердцу ослепительной, как всплеск ножевой стали, улыбкой. – Ну, ну.
«Боже ж ты мой!!. Толкуют: счастье, счастье… Вот – ходит счастье – обыкновенное, на двух ногах, – и попробуй возьми его», – Иван сунул книжку в карман полушубка.
– Куда поедем?
– Подчиненные не задают вопросов. Подчиненные – подчиняются, и все. Ясно?
– Ясно, товарищ генерал.
– Вот так.
Через час пятнадцать минут Иван был у дома Ивлевых.
Мария стояла у ворот в черной шубке, в коричневом пуховом платке – опять невозможно красивая. Села рядом с Иваном, кивнула – «поехали».
– Куда все-таки?
– На тракт. А там видно будет.
Выехали на тракт.
– Теперь – прямо. Жми изо всех сил.
Иван решил, что ей нужно в Горный. Нажал.
Мария посмотрела на спидометр.
– На сто можешь?
– Нельзя… это не лето.
– Давай на сто.
– Хочешь перевернуться?
– Да, – Мария расстегнула шубку, распахнула полы, откинула назад голову, закрыла глаза. – Буду вот так ехать и ехать…
Иван глянул на нее, и у него заныло в животе от неодолимого мужского желания.
«Зараза… наведет на грех», – подумал он.
Сам толком не понимая, что он делает, взял одной рукой ее за подбородок, сдавил.
– Мм, – негромко, коротко простонала Мария. Открыла глаза, посмотрела на Ивана и опять закрыла.
– Куда едем? – хрипло и зло спросил он.
– К черту на рога, – серьезно сказала она. Оттолкнула его руку, села нормально.
Иван взялся за баранку обеими руками, вывел машину на середину тракта и дал полный газ.
– Вот так, – сказала она, опять откидываясь на сиденье. Закрыла глаза. – Так держать.
Иван загляделся на нее… «Победа» загрохотала на выбоинах. Мария вскинулась, посмотрела на Ивана. Тот, прикусив губу, притормозил, прижал машину к правой стороне.
– Давай разобьемся? – предложила Мария.
– Давай – ты сегодня, а я завтра, – вихрь обжигающего чувства изрядно трепанул Ивана, поднял с земли и бросил опять на землю.
«Вот так и теряют головы», – думал он.
Мария опять откинулась назад, раскинула руки. Иван поглядел на нее уже спокойнее. Родилась злость.
– Ты что, специально поиздеваться выехала?
– Уже? Заскулил?
– Нечего на служебной машине без дела разъезжать.
– Тогда поворачивай.
Иван развернулся и погнал обратно в Баклань. Молчал. Мария тоже молчала. Не глядели друг на друга.
Перед Бакланью Мария села нормально, застегнула шубу.
– Я сейчас приду к тебе, – твердо сказал Иван. Сказал – как шагнул в черный подвал, где ничего не известно, где может быть все.
Мария негромко засмеялась.
– Начитался про Наполеона?…
«Там увидим, про кого начитался», – ничего не сказал.
Высадил Марию у дома, отогнал машину в райкомовский гараж и решительным шагом пошел к дому Ивлева. Ни о чем не думал. Сжимал в кармане кулаки, смотрел себе под ноги. Торопился.
– Ну? – встретила его Мария. – И что же мы будем делать? – сидела с ногами на кровати, привалившись спиной к стене; крупные белые руки безвольно лежат на коленях. Смотрит вопросительно и спокойно.
Иван смахнул с плеч полушубок, шапку, пригладил ладонью густые, жесткие волосы.
– Посидим… потолкуем за жизнь.
– Тебе нравится жить?
– Ничего.
– А мне – нет.
– Врешь. Давеча испугалась в машине…
– Я просто боли не выношу. Если бы не было больно, – я бы сейчас готова.
– Скажите пожалуйста!… какие мы.
– Вот такие.
– Чего же тебе не хватает?
– Любви.
– А Ивлев?
– Ивлев… Ивлев… Ивлев коммунизм строит.
– Одно другому не мешает.
– Ошиблась я, Ваня, – раздумчиво сказала Мария, глядя перед собой – куда-то далеко-далеко. – Позволяла из-за себя драться, мне это нравилось, а надо было самой драться за свою любовь. И сил бы хватило… Я ведь красивая? – она посмотрела на Ивана.
– Красивая, – согласился Иван.
– Вот это меня и сгубило. Ивлев счастливый – он помрет и не заметит как. А мне жалко, боязно – я ничего не сделала в жизни.
– Хм…
– Ум у меня не бабский… – она раскинула руки по стенке, вздохнула. – А полюбила бы сейчас, как самая обыкновенная баба – до слез. Унижалась бы, тряслась над своим счастьем…
– Хм… – Иван не знал, что говорить. В нем боролось два чувства: хотелось слушать Марию – она интересно говорила, и хотелось просто смотреть на ее грудь – два высоких бугра, туго обтянутых красным шерстяным свитером, хотелось подойти, смять их.
– Что ж не полюбишь, раз такое дело?
– Некого. Мне нужно, чтобы любимый мой страдал от любви, мучился, пел, плакал… Ты библию не читал?
– Нет.
– Там есть одна такая любовь… На любимое существо надо молиться. Вы не умеете так.
– Кто это вы?
– Вы: Ивлев, отец мой, ты…
– А меня-то ты откуда знаешь?
– Ты такой же… Не совсем еще, правда. Скоро будешь. Тебе понравится строить коммунизм. Это же очень важно – строить коммунизм. Очень серьезно.
– Едва ли из меня коммунист получится.
– Получится. Они умеют обрабатывать. Мужиков особенно.
– Ты про отца, что ли? Никого они не обрабатывают… Они работают. Честно работают.
– В том-то и дело: они верят и честно работают. И тебе когда-нибудь захочется верить. Это ужасно приятно – верить. И это ужасно глупо. Верить надо только себе. И то – не всегда.
– Мудреная ты… баба.
Мария ленивым движением поправила волосы. Помолчала.
– Ты в тюрьме не сидел?
– Нет, – зачем-то соврал Иван.
– Там есть интересные люди.
– Везде есть интересные люди.
– Иногда мне опять хочется в тюрьму.
«С жиру бесится», – думал Иван.
А она, между тем, говорила:
– Хочется каких-то необычных переживаний… Хочется, чтобы любимый человек был гений, которого никто не понимает…
– Ну, ладно… Я примерно знаю, чего тебе хочется, – сказал Иван изменившимся голосом. Он уже не владел собой. Встал, подошел к выключателю, погасил свет.
– Включи, – негромко потребовала Мария.
Иван пошел к кровати. Кровать скрипнула: Мария не то встала, не то отодвинулась вглубь. Было совершенно темно.
– Включи свет, – опять сказала она. По голосу Иван понял, что она стоит. Он протянул руку и коснулся ее груди.
– Уйди! – оттолкнула руку.
Иван обхватил ее и легко повалил на кровать. Но зато здесь Мария неожиданно оказала сильное сопротивление. Короткая, яростная возня… Иван, стиснув зубы, гнул, мял упругое тело, ждал, когда оно ослабнет, станет податливым. Оно ослабло, но сник и Иван – Мария плакала. Второй раз сегодня больно сбросила его на землю. Он почувствовал себя ужасно гадким и жалким. Включил свет.
Мария села, вытерла рукавом свитера слезы. И она тоже показалась Ивану жалкой и беспомощной. Даже смешной, после всех этих заявлений – что она хочет в тюрьму и гения в возлюбленные.
– Сама виновата, – сказал он. – Нечего было дразнить.
Мария молчала.
Иван оделся, взял шапку в руки… Подумал, что бы еще такое сказать… Ничего не нашлось. Надел шапку и вышел. На улице подумал: «Если расскажет Ивлеву, придется куда-то уезжать от позора». Уезжать никуда не хотелось.
Отчет Родионова о положении дел в Бакланском районе прозвучал, в общем, довольно бодро.
Лукин, слушая доклад, значительно усмехался про себя, все время записывал что-то себе в книжечку. После доклада он первый взял слово и неожиданно для бакланских секретарей повернул дело так, будто Родионов не просто знакомил обком с положением дел в своем районе, а оправдывался всеми правдами и неправдами.
– Скажите, пожалуйста, – обратился он к Родионову и к Ивлеву (они рядом сидели), – почему этот вопрос о строительстве животноводческих помещений встал перед вами только сейчас, когда уже имели место случаи падежа животных? А о чем вы думали год назад?
– Год назад этот вопрос тоже стоял перед нами, но не так остро, – ответил Родионов. – А сейчас он стал главным для нас. Я уже говорил об этом.
– Да, но случаи падежа имеются?
– Имеются.
– Это нельзя было предвидеть?
– Можно было… Не всегда руки доходят. Мы делали упор на хлеб.
– Как видите, товарищи, – продолжал Лукин, – положение дел в Бакланском районе, если не угрожающее, то… оставляет, так сказать, желать лучшего. Видимо, тут не только руки у секретарей не дошли, но и еще кое-что. План хлебозаготовок едва-едва выполнен, скот падает, строительство ведется из рук вон плохо…
– Строительство ведется!
– …Строительство ведется из рук вон плохо, товарищ Родионов! – я держу в руках документы. – Лукин потряс бумажками. – С начала зимы Бакланская и Катунская РТС – крупнейшие в районе – должны были по плану вывезти к местам строительства две с половиной тыщи кубометров леса, а вывезено… триста! Из чего же вы строите? Может быть, вы воздушные замки строите? Но это делается только в сказках, а мы с вами живем в реальной действительности. Или вы надеетесь на строительные организации, на государство? А думаете вы когда-нибудь расплачиваться за это? Дальше: вы утверждаете, что проблему кормов вы полностью решили, но почему же, позвольте спросить, план молокосдачи выполнен вашим районом только на семьдесят пять процентов? Почему?
Родионов посмотрел на Лукина… потер ладонью подбородок и потянулся к графину с водой. Ничего не сказал.
– Если ты, Родионов, не в состоянии ответить на все эти «почему», то это сделаю за тебя я. Твой метод руководства безнадежно устарел. Ты как руководитель совершенно растерялся перед тем новым, которое за последние три… два-три года прочно вошло в нашу жизнь. Ты перестал разбираться в людях. Твоими стараниями устранен от работы бывший второй секретарь Бакланского райкома Кузнецов Егор Степанович, и твоими же стараниями введен в состав райкома Ивлев, человек, далекий от сельского хозяйства, не имеющий никакого опыта руководящей партийной работы… Здесь… – Лукин показал пальцем в длинный стол, – посчитались тогда с твоим авторитетом, решили, что достаточно одних твоих заверений, чтобы утвердить Ивлева вторым секретарем, и напрасно. Ивлев как партийный руководитель не выдерживает критики. И дело тут не только в молодости и неопытности товарища Ивлева, он по своим деловым и партийным качествам, по натуре своей не организатор: он невыдержан, заносчив, самонадеян.
Дальше – больше: секретарем парторганизации в краюшкинском колхозе райком утверждает Кибякова, проходимца и расхитителя колхозной собственности, человека морально неустойчивого, развратника. Но и этот горький урок ничему не научил Родионова: Родионов способствует продвижению на пост первого секретаря райкома комсомола некоего Воронцова. Воронцов, считая, очевидно, что заступники у него теперь найдутся, устраивает в райцентре пьяный дебош, стреляет в людей… Казалось бы: налицо грубая ошибка райкома партии, которую нужно исправить немедля. Не тут-то было: Родионов созывает бюро райкома партии, доказывает всем, что Воронцов незаменимый человек. Но особенно горячо это доказывает Ивлев. Для большей убедительности он даже такую поговорку привел: «За битого двух небитых дают». Я позволю себе сострить тут: товарищ Ивлев, били-то не Воронцова, а Воронцов бил двух шоферов…
– Почему не батальон сразу? – спросил Ивлев. Глаза его, устремленные на Лукина, сухо горели. Первый секретарь крайкома посмотрел на него, постучал толстым карандашом по чугунной пепельнице, покачал головой укоризненно.
– Ивлев может, например, выгнать из кабинета лектора, приехавшего из краевого центра читать лекцию молодежи района. Ему, видите ли, показалось, что лектор не так читает. Лекция утверждена отделом крайкома, а Ивлев находит ее неподходящей. Ивлев вообще может поставить под сомнение весь опыт работы партии с комсомолом. Да, да! Иначе как же понимать твои слова: «До каких пор мы будем выдвигать в комсомольские секретари кисейных барышень!»?
Ивлев глянул на Селезнева; тот, прищурив хитрые глаза, смотрел на Лукина, внимательно слушал.
– Ивлев может на отчетно-выборном собрании в крупной комсомольской организации стукнуть кулаком по столу и заявить отчитывающемуся секретарю: «Ты не секретарь, а марионетка». Ивлев может сказать директору Бакланской средней школы, старому заслуженному педагогу: «Не устраивайте из школы богадельню». Ивлев все может!…
– Ты – шулер, – сказал Ивлев, глядя прямо в глаза Лукину. – Ты передернул карты!…
– Товарищ Ивлев! – резко сказал первый секретарь крайкома. – Потрудитесь вести себя приличнее.
– У меня сейчас такое впечатление, – заметил Лукин с добродушной улыбкой, – что Ивлев часто забывается: ему кажется, что он все еще допрашивает преступников. Секретарь по пропаганде… Я кончил, товарищи. Вывод: Родионову надо помочь. У меня нет ни малейшего сомнения в том, что он уже сейчас понимает необходимость коренного пересмотра методов своей работы. Насчет Ивлева… Ивлев, говорят, был отличным работником милиции, и я не понимаю, почему мы должны отнимать у милиции хорошего специалиста и приобретать посредственного партийного работника. В этом, кстати, есть и вина крайкома: мы поторопились тогда утвердить Ивлева, почти не зная его.
– Ивлев, что ты можешь добавить к докладу Родионова? – спросил первый секретарь. – Как дела в Бакланском районе? Коротко. На критику Лукина пока не отвечай.
– Да хорошие у нас дела! – убежденно воскликнул Ивлев, поднимаясь. Все невольно рассмеялись. Даже Родионов усмехнулся.
– Оптимист, – усмешливо сказал незнакомый пожилой в золотых очках, с седым ежиком на большой голове;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67