Обеды стынет на плите. Вот уже двадцать лет, как врачи запретили мне
есть, но я тайком ем всего понемногу и потому, наверно, еще жив. Я гремлю
кастрюлями, нахожу водянистый бульон с белыми паровыми котлетками,
похожими на сваренные шарики от пинг-понга (на вкус они такие же) и
собираюсь, не отходя от плиты, покончить с этим скучным занятием. Но в
кухне появляется Татьяна, отодвигает меня к холодильнику и расставляет
тарелки.
Мы молча жуем теплые безвкусные белые шарики. Хоть бы посолила...
Татьяна, храня фигуру, иногда для удобства переходит на мою диету, но,
надеюсь, сегодня в Кузьминках она развяжет поясок и уж пообедает (и я
пообедаю, под шумок).
- Что ты сказал Дрозду? - спрашивает Татьяна.
- Сказал, чтобы перестал пить, иначе выгоню. Неплохой бульончик.
- Это не бульончик, а отжатый овощной супчик. А он что? Обиделся?
- Он уже потерял способность обижаться.
- И не только эту способность, - тонковато намекает Татьяна, но я в
эти тонкости не вникаю.
Она осторожно пробует супчик и сообщает:
- Тебе звонили.
- Кто, президент? - оживляюсь я.
- Нет. Какой-то профессор... Енисейский, что ли? Говорит, специально
приехал, чтобы с тобой встретиться. Он что, из Сибири?
- Сибиряк, точно. Россия прирастет Сибирью, - цитирую я слова
Ломоносова и вспоминаю утреннего старичка. - Он какой из себя?
- По телефону не разглядела, - смеется Татьяна. - Спрашивал, когда ты
будешь дома.
- Вчера.
- Усекла. Газеты на столе. Журналы на диване.
- Писем нет?
- Нет.
Обычно она отвечает: "Полковнику никто не пишет", хотя мое воинское
звание - генерал-майор. Кто мне будет писать? Кому я на фиг нужен, кроме
Татьяны? Разве что той японочке с острова Хонсю, да и то в роли
подопытного кролика. Я один еще ползаю из всего поколения.
Все, вроде пообедал.
Прохожу в кабинет, складываю гробницу в колоду, просматриваю свежие
газеты, а журналы буду перелистывать, лежа на диване, потому что после
обеда мне предписан мертвый час... Вот и еще одно странное сочетание слов
- "мертвый час".
Пока читаю прогноз погоды, Татьяна стоит в дверях, смотрит на меня и
хочет что-то сказать. Когда она так долго стоит и смотрит, значит,
собирается сказать что-то важное. Однажды в шесть лет она вот так же
стояла в дверях и вдруг попросила купить щенка, потому что попугай Леша,
хотя и умеет гавкать, но только дразнится, а щенок гавкает по настоящему и
будет водить Танюшу в школу.
"Ну, со школой мы что-нибудь придумаем, - беспечно отвечал я, не
чувствуя подвоха. - У нас дети без среднего образования не остаются.
Например, попросим тетю Софу..."
"Нет, нужна собака, - последовал ответ. - А то ты вечно работаешь, а
папы и мамы у меня нет. Когда они уже вернутся из этой твоей длительной
командировки? Дли-тель-ной... Ха-ха! Наверно, они померли".
"Как ты сказала? - пробормотал я. - Где ты услышала это слово?"
"Я его сама придумала. А как я узнаю своих родителей, когда они
вернутся из этой... дли-тель-ной ко-ман-ди-ров-ки? У тебя случайно нету
ихней фотографии?"
Я показал ей мутную любительскую фотокарточку, и Татьяна долго
разглядывала нашу группу в лаборатории лучевой защиты. Узнала меня, тетю
Софу, Михаила Федотовича, совсем молоденького Владислава Николаевича,
вычислила свою маму, потому что, кроме тети Софы и Катерины, на снимке
женщин не было, а потом безошибочно угадала отца, потому что этот человек
обнимал Катерину за плечи.
"Как их зовут?"
Я ненавижу хоронить друзей и не люблю заводить собак из-за того, что
они недолго живут, но щенка я ей все же купил. С попугаем щенок
подружился. Пес ходил с Татьяной в школу, а потом состарился и сдох. Умер,
то есть. Павлик с Татьяной похоронили его в лесу, а заводить нового щенка
она не захотела.

11
Пока я вспоминаю Татьянино детство, она продолжает стоять в дверях.
Наконец говорит:
- Слышь, дед, я выхожу замуж.
- Давно пора. Замуж так замуж, - я гляжу в газету - что там сегодня с
погодой? - и не подаю вида. В этих матримониальных делах главное правило -
не спугнуть.
- А почему ты не спрашиваешь: за кого?
- Не все ли равно? Я твоему вкусу доверяю.
- Ну, угадай!
- За швейцара.
- За какого швейцара?! - изумляется Татьяна.
- За швейцара, в издательстве. Солидный человек, с ним даже Моргал за
руку здоровается.
- Нет, - смеется Татьяна. - Это не он. О швейцаре я подумаю в
следующий раз.
- Тогда не знаю.
- Ух, дед, какой ты у меня проницательный! Я еще тоже не знаю. Но все
уже решено. Хватит дуру валять. Завтра в Кузьминках я тебе скажу за кого.
- Ладно, подожду.
Раздается звонок. Татьяна снимает трубку и произносит голосом строгой
секретарши:
- Приемная академика Невеселова.
Ее о чем-то спрашивают на том конце.
- Вчера, - отвечает Татьяна. - Он вчера уехал в Кузьминки. Когда
вернется - неизвестно.
Что нужно от меня профессору Степаняку-Енисейскому, я знаю, но знать
не хочу.
В газетах читать нечего, они в конце месяца перевыполнили план по
острым статьям и впали в зимнюю спячку. Я укладываюсь с журналами на
диван. Это те самые научно-популярные журналы, о которых начальство
сказало: "Но ведь есть такие-то и такие-то..." Не спеша перелестываю их,
знакомлюсь с названиями статей и разглядываю иллюстрации. Читать их я буду
ночью в кузьминкинской гостинице, если не удастся заснуть, а пока
перелистываю на сон грядущий в дневной мертвый час.
Мой журнал лучше.
О коллегах, пусть они даже и конкуренты, не принято отзываться плохо,
но, если говорить честно, то первый из этих журналов чересчур
развлекательный и, значит, поверхностный; а второй очень уж
солидно-академический и, значит, скучный. Но они в меру сил делают свое
дело и не приносят вреда - это уже хорошо, и, значит, пусть живут.
Третий журнал называется "Человечество и прогресс" - сокращенно
"ЧиП". Мы с этими чипами на ножах - какой, к черту, прогресс? - хотя ножи
эти невидимы и вытаскиваются нечасто. По данным моей разведки там сейчас в
пику нам спешно готовится контр-статья о передовых методах в медицине
профессора Степаняка-Енисейского, где защищается русская отечественная
стоматология от жидомасонов из журнала "Наука и мысль" (у них разведка
тоже работает). Им-то что до чужой зубной боли?
Дело в том, что Степаняк-Енисейский является постоянным автором
"Человечества и прогресса". Он отдает им в первопечать свои фантастические
романы, а в прошлом году опубликовал подряд три статьи о тайнах
Тунгусского метеорита, о летающих тарелках и о "Почему вымерли
динозавры?". Лично я не знаком со Степаняком-Енисейским, и он совершенно
зря ошивается с утра возле моего дома, уступая мне дорогу и напрашиваясь
на контакт.
Нам не о чем говорить. Судя по смушковому пирожку, он такой же
мезозойский динозавр, как и я, но помоложе и с противоположным знаком:
если я, смею надеяться, динозавр положительный, миролюбиво уступивший
эволюционную дорогу подрастающим млекопитающим, то Степаняк-Енисейский -
типичный контрЭволюционер, реликт образца сорок восьмого года, ни за что
не хотящий вымирать даже в начале третьего тысячелетия нынешней эры. Я
неплохо знаю повадки этих рептилий... Я хорошо их знаю. Конечно, их буйный
расцвет, когда они заполонили шестую часть суши, давно в прошлом; вход в
их экологическую нишу сократился до размеров лаза в мышиную норку, и
сейчас они как-будто незаметны - во всяком случае, диплодоков, сотрясающих
землю, типа народного академика Эл, в науке сегодня не наблюдается, но,
если прикинуть общую биомассу всей современной шушеры, то получится так на
так по сравнению с тем же 1948 годом. Где же тут прогресс?
Так что динозавры еще не вымерли. Я делаю этот неутешительный вывод
по ощущению махрового дуроломства при чтении множества ученых статей - и
не только в научно-популярных журналах.
Вот и сейчас... Мое внимание в "Человечестве и прогрессе" привлекает
очередная статья Степаняка-Енисейского, профессора:
"БЫВАЛ ЛИ ПЕРУН В АФИНАХ?"
На сей раз статья историческая. Интересно, при чем тут Перун к
Афинам?
Читаю.
И вскоре начинаю понимать, что профессору Степаняку-Енисейскому очень
хочется быть древнее самих древних греков - он, виртуозно тасуя колоду
времен и народов и раскладывая из них какую-то немыслимую гробницу
Наполеона, "осторожно предполагает" что древние греки прибыли на свой
полуостров Пелопоннес прямиком с Подола из Киевской Руси и что
древнегреческий Зевс не кто иной, как наш переименованный древнеславянский
Перун.
Уж не первоапрельская ли это шутка?
Нет, журнал февральский...
Я хочу позвать Татьяну, чтобы поделиться с ней этим археологическим
открытием (даже Танька знает, что между Зевсом и Перуном пролегла пропасть
в два тысячелетия), как вдруг натыкаюсь на очередное "осторожное
предположение" о том, что "в рамках этой исторической концепции
древнерусского Бояна можно идентифицировать с эллинским Гомером", и мне
окончательно становится понятен смысл этой исторической концепции:
профессора Степаняка-Енисейского никак не устраивает, что наши предки,
нормальные здоровые дикари, произошли неизвестно от каких неандертальцев,
пришли черт знает откуда и расселились по берегам Днепра - нет, профессору
очень хочется иметь раскидистое генеалогическое древо, где на главном
стволе будет начертано кириллицей слово "Степан", а уж на всяких ветках и
сучьях развешаны всякие там древние греки и римляне.
Это еще бывает, бывает... Очень уж хочется, чтобы древние греки тоже
были нашенскими, с Подола.
Получается, думаю я, зевая, что Степаняка-Енисейского интересует не
только будущее Сибири, но и прошлое нашей Родины. Ему мало повернуть Обь,
Енисей и Лену вспять, ему нужно повернуть вспять саму историю.
Что он ходит, что он бродит вокруг дома моего?
С этими мыслями наступает мой мертвый час. Мне снится цветной сон:
громадная гора в древнем, вроде бы, Киеве, - но узнать трудно. Какой
сегодня век, год, день и число? Не знаю. Под горой течет, вроде бы, Днепр,
в Днепре плещутся зеленые русалки, похожие на Татьяну, на горе растет
генеалогическое древо - ветвистая липа с красными ягодками развесистой
клюквы, которую, как мне снится, посадили здесь Кий, Щек и Хорив, и сестра
их Лыбедь. На липе церковнославянским шрифтом вырезано слово
"Степаняк-Енисейский", а под липой врыт в землю похожий на меня деревянный
Перун в смушковом пирожке. Этот идол невысок, коренаст, с позолоченными
усами и с бородой-лопатой. Над Левобережной Украиной встает солнце. Усы у
Перуна сверкают. Мы знакомимся. Перун начинает читать о себе статью
Степаняка-Енисейского, а я размышляю о том, что такие вот
старички-лесовички шныряли по Киевской Руси вдоль Днепра из варягов в
греки, а сам Кий работал здесь лодочником на переправе, но чувствовал себя
князем и любил отдыхать под липой.
Прочитав статью, Перун начинает трястись от смеха, хватается за живот
и убегает под древо, где использует статью по назначению. Вернувшись, он
подтверждает, что всю эту псевдо-историческую липу сочиняют издательские
швейцары, и возвращает мне журнал с выдранной статьей - но это уже не
"Человечество и прогресс", а знакомый календарный листок от 28 февраля с
кровавой надписью на обороте о звездных войнах. Вместо списка планет на
нем японскими иероглифами отпечатана какая-то путаная инструкция по
эксплуатации персонального компьютера, причем иероглифы я читаю по-русски,
но не понимаю смысла...
- Компьютер какой, японский? - спрашиваю я Перуна.
- "Асахи", фирма, - важно объясняет он.
- Значит, мое время пришло? - спрашиваю я.
Но древний славянский бог лишь загадочно улыбается в ответ.
Я с умилением хочу что-нибудь еще спросить... Например, что ТУДА
положено брать с собой, кроме кружки, ложки, мыла, полотенца и зубной
щетки?.. Авторучку можно? Часы? Ордена, медали? Научные труды?
Как вдруг обнаруживаю себя проснувшимся на диване.

12
Наконец-то я в нормальной рабочей форме. Мой мертвый час прошел, я
видел занятное сновидение, я голоден, как волк, и помню все, что мне надо
делать, - хоть иди к нотариусу и пиши завещание. На спинке стула уже висят
выглаженные костюм, рубашка и галстук. Ботинки начищены до блеска... ну,
это я уже сам мог сделать.
Я не спеша одеваюсь и расчесываю бороду.
С этого момента надо быть во всеоружии, потому что, во-первых, нас
ждут великие дела, а во-вторых, на меня сегодня кто-то охотится.
Татьяна, вращая бедрами, вплывает в кабинет, демонстрируя новое
платье из этого... мембранного трикотажа - еще одного побочного результата
нашего фундаментального открытия. В зеленом она в самом деле похожа на
русалку. Я изображаю восхищение... Нет, я действительно восхищен! С такой
фигурой я на ее месте рожал бы детей, а не филологические диссертации.
- Да-а... пора подумать о приданом, - говорю я, а про себя рассуждаю,
что думать надо скорее не о приданом, а о завещании для нее.
- Думай, дед, думай. Ты об этом только и думаешь... кому бы меня
сплавить. Я от своего слова не отказываюсь: завтра выхожу замуж.
Татьяна кидает в сумку мою зубную щетку, полотенце, японский
зонтик...
Я завороженно наблюдаю. Кажется, это уже серьезно - вещий сон
начинает сбываться: с вещами на выход, серьезней некуда!
- Кружку не забудь.
- Зачем? - удивляется Татьяна.
- А зонтик зимой зачем?
- Пока ты спал, передавали грозовое предупреждение. Погода совсем
взбесилась... Надвигаются два циклона - с юга и с севера.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22