..
Татьяну - за горничную!
Представляю!
Наверно, Ведмедев спьяну решил, что находится где-то в Европах,
произнес соответствующие слова насчет "постели с грелкой" и даже попытался
ущипнуть эту милашку пониже спины...
Татьяну - за грелку!
Представляю, как он тут же безо всяких китайских предупреждений был
выброшен в окно боевым приемом самбо с подножкой через бедро!
И хотя подобные ситуации хороши только в кино, а в жизни выбрасывание
человека из окна, как минимум, пахнет статьей о злостном хулиганстве, но
Ведмедев, узнав, что был выброшен из окна лично внучкой академика
Невеселова, снял все претензии и счел за честь.
Короче, меня решают перевести в освободившийся номер Ведмедева.
Переводят. Я сейчас стою у окна и разглядываю медленный снег. Ночь. Сна ни
в одном глазу. Наши внизу прощаются с Космонавтом и Ведущим ТВ, а
полтавский сержант с помощью синей дамы запихивает в телевизионный автобус
хнычущего приблудного мальчишку, чтобы его отвезли домой к павшим в
отчаяние родителям, которые с вечера, перемешивая лед баграми, ищут его с
соседями на дне взломанного Печенежкинского водохранилища.
Ишь, эликсир молодости... Сопли утри.
Уезжают. В комнату боязливо заглядывает Татьяна. Я даже не
оборачиваюсь. Я злюсь на нее. Выбрасывать человека из окна - это, знаете
ли...
- Тебе плохо, дед?
- Нет, мне хорошо.
- Ну чего ты сердишься, дед?
Молчу. Татьяна уходит. Наверно, ей в самом деле пора замуж. Наверно,
она здорово обидела марсианина, если он даже не зашел попрощаться со
мной... Впрочем, что я ему? Снежинки залетают в комнату через открытую
форточку, а я пытаюсь сообразить, на чем мы завтра уедем домой, если наш
автобус разбит? Опять же, зачем мне думать об автобусе, если я до завтра
не доживу? Довезут как-нибудь.
Под моим окном прогуливаются Андрей Иванович с Тамарой Григорьевной,
а гостиница не спит и подслушивает, как он признается царице в любви,
вместо того чтобы тащить на все согласную царицу в койку. Но Андрей
Иванович, как и всякий обстоятельный труженик перед очередным жизненным
поворотом, должен оглянуться на свой пройденный путь и предварительно
рассказать тащимой в постель даме "за свою жизнь", чтобы дама
прочувствовала, что ее тащат в постель не просто так, а по-старомодному, с
серьезными намерениями. Говорит он с царицей так, будто влез на трибуну -
претендует на литературность (цитирует басни Крылова) и прикидывается
этаким токарем высокой квалификации (так оно и есть, но ведь "токарь" еще
не мировоззрение). Андрей Иванович знает, что от него всегда ждут рабочей
правды-матки... спой, светик, не стыдись! Он ее и режет, иногда забывая,
по какому случаю правда-то?

38
ПРАВДА АНДРЕЯ ИВАНОВИЧА ТРОНЬКО
Свою правду Андрей Иванович начинает излагать не с детства, где был
жуткий мрак, а с того, как после ремеслухи он пришел бритоголовым на
какой-то железно-механический завод. В первый же день, не обращая внимания
на шмыгающих по цеху крыс, на которых все с азартом охотились, и за счет
перекуров, на которые Андрей Иванович не ходил, он выполнил полторы нормы.
Мастер похвалил его:
"Молодец, Андрюха!"
Тогда польщенный Андрюха стал гнать за один проход сразу две операции
и через неделю выполнил три нормы. Мастер промолчал, а ребята спросили:
"Ты что, парень, дурак? Решил все деньги заработать?"
"Нет... - наивно удивился Андрей Иванович. - Только на мотоцикл".
"Тебе мотоцикл, а нам расценки срежут!".
Но Андрей Иванович не внял голосу разума. Трудно было по тем временам
быть бритоголовым рокером, объясняет он царице Тамаре. Впрочем, рокеров
тогда в природе не существовало, головы брили от вшей, а мотоцикл он хотел
купить не для того, чтобы пугать по ночам сограждан, а чтобы не ездить на
работу пригородным поездом четыре часа туда и четыре часа обратно. Он
пораскинул мозгами, реорганизовал рабочее место, приладил к станку две
кочерги, чтобы не таскать, а катать обоймы, и к концу месяца заработал
семь тысяч рублей старыми деньгами.
- Представляете, Тамара Григорьевна: семь тысяч рублей по тем
временам! - возбуждается Андрей Иванович, вспоминая начало жизненного пути
и забывая, зачем он этот разговор затеял. - Это же были бешеные деньги!
Держи карман шире, - продолжает он. Его вызвал начальник цеха и
разъяснил, что Андрей Иванович поступает нехорошо: что существует фонд
заработной платы, и бухгалтерия такую большую зарплату не пропустит.
"Нехорошо, Андрюша!"
Тогда Андрюша отправился в бухгалтерию, хотя ему не советовали. В
бухгалтерии он никогда не был. Шел с опаской. В этом слове ему чудилась
большая строгая рыба, наподобие камбалы, которая лежит на дне и охраняет
фонд заработной платы. И в самом деле: в бухгалтерии сидела толстая тетя,
прикрывая спиной железный сейф. "Чего тебе нужно, мальчик?" Она выслушала
жалобу Андрея Ивановича и сказала, что несовершеннолетним детям такие
большие деньги выдавать на руки не положено.
"Пусть придет твой отец, я с ним поговорю".
"У меня нет отца", - ответил Андрей Иванович.
"Тогда пусть мать".
"У меня нет матери", - ответил Андрей Иванович.
"Значит, ты сирота... - с презрительной жалостью сказала
рыба-бухгалтерия и задумалась: куда бы эту сироту сплавить. - Тогда иди в
профком".
Профком находился напротив. В профкоме Андрей Иванович тоже никогда
не был. Это слово напоминало ему надутого водолаза, который стоит на дне,
пускает пузыри и охраняет бухгалтерию, которая охраняет фонд заработной
платы. И в самом деле, в профкоме сидел дядя с чугунной водолазной шеей.
Андрей Иванович тогда еще не знал, что подобные дяди называются
"сталинистами". Дядя потребовал у Андрея Ивановича профсоюзный билет и
строго спросил, почему после ремеслухи у него "не оплочены" членские
взносы.
"А потому, - ответил Андрей Иванович, - что я не могу получить первую
зарплату".
"Демагогия, - произнес загадочное слово дядя-сталинист. Потом он
выпустил колечко дыма и постановил: - Получишь, оплотишь, тогда и
приходи".
Андрей Иванович возразил, что получается типичный замкнутый круг, а
дядя-сталинист ответил на это, что Андрей Иванович сильно умный и хочет
ограбить советское государство, которое его выкормило.
Пока Андрей Иванович так ходил, тетя-бухгалтер и дядя-сталинист
посовещались с комсомольским вожаком и срезали Андрею Ивановичу расценки
задним числом - так, что получилось, что он заработал денег ровно в семь
раз меньше.
"У него отец был когда-то врагом народа, подсказал комсомольский
вожак. - Ему и этого много".
Тогда Андрей Иванович стал у своего прокатно-раздолбного станка и
заплакал. Ему было всего пятнадцать лет, счастливый возраст. Весь цех на
него смотрел, даже крысы перестали шуршать и задумались. Но Андрей
Иванович плакал последний раз в своей жизни. В тот день он поклялся у
своего первого станка:
"Но пасаран! Они через меня не пройдут, эти дяди и тети! Они не будут
ездить на мне и оформлять на себя мои рационализаторские предложения. Они
мне будут платить сполна из фонда собственного кармана".
С тех пор он сменил более тридцати заводов, объясняет Андрей
Иванович, предъявляя под моим окном царице Тамаре свою замусоленную
трудовую книжку старого образца. Эта книжка раза в два толще обычной из-за
дополнительных вкладышей, объясняет он. Печати некуда ставить. Сполна
расплевавшись с очередным водолазом, он забирал трудовую книжку, переходил
через дорогу на соседний завод и говорил там в отделе кадров:
"Хочу хорошо работать".
Что ж, токари везде нужны.
Но как только Андрей Иванович начинал хорошо работать и перевыполнять
план, перед ним, как черт, возникал очередной народный академик, похожий
на того самого Трифона Дормидонтовича, из-за которого царица Тамара
получила сегодня от Деда строгий выговор. Появлялся и не давал работать.
- Вы спрашиваете, Тамара Григорьевна, кто же он такой, этот Трифон
Дормидонтович? Да вот же он! Собственной персоной, легок на помине! -
распаляется Андрей Иванович, указывая трудовой книжкой на забытого всеми
Степаняка-Енисейского, который пешочком возвращается из Дома ученых и
опасливо обходит Андрея Ивановича.
- Жизнь и деятельность трифоновдормидонтовичей мне глубоко интересна,
как типичное явление современности! - гремит Андрей Иванович на все
Кузьминки. - Их жизненная цель - ничего не делать, но делать видимость.
Крысы! Они пробрались везде и всюду - в сельское хозяйство, на
производство, в науку и так далее. Я их терпеть не могу, этих болтунов и
показушников!
- Що то з ним? - спрашивает полтавский сержант у синей дамы,
выглядывая из гостиницы на шум.
- В милиции трифоныдормидонтовичи тоже есть! - немедленно отвечает
сержанту Андрей Иванович. - Я это говорю с полной ответственностью от
имени рабочего класса, хотя трифоныдормидонтовичи есть и у нас - всякие
там передовики-хитрованы. У меня глубокий антагонизм к
трифонамдормидонтовичам! С пятнадцати лет я объявил им войну, но воз и
ныне там. Нет, я не устал, ни один из них не прошел через меня, я их всех
подорвал... Но рядом? Но по бокам? На флангах?
- Та що то з вами? - смеется сержант. - Йдiть додому зi своєю жiнкою.
Степаняк-Енисейский подкручивает пальцем у виска и прячется в логово
гостиницы от греха подальше.
- Не перебивай меня, сержант! - не может остановиться Андрей
Иванович. (Похоже, что возбуждение от драки пришло к нему только сейчас, а
я, грешным делом, подумал, что доктор Гланц подлечил Андрея Ивановича
медицинским спиртом). - Ты пользуешься испытанным методом
трофиновдормидонтовичей - перебиваешь оратора вопросами. Крылов говорил:
"Один дурак может задать столько вопросов, что и десять умных не
разгребут". Уж сколько раз твердили миру, а сержанты все равно перебивают.
Собрались загробить "Науку и мысль" и думают, что простой рабочий не
разберется в их дрянной психологии. Пишут в ЦК телеги, спрашивают, какой
экономический эффект от журнала... Отвечаю: с помощью "Науки и мысли"
разогнаны пять крупных НИИ и два министерства - а безработицы, как видите,
не случилось. Это ли не экономический эффект? Какие еще вопросы?
Вопросы, может, и есть, но царица Тамара, вняв совету сержанта и
разгадав психованную натуру Андрея Ивановича, берет инициативу на себя и
тащит его к греху поближе в свое однокомнатное гнездышко по ту сторону
пустыря с трубой.

39
Вот, вроде, и все. Наступает последний акт этой обстракции. Сейчас я
включу свет и - с Богом, начну заканчивать.
Что я еще не сделал?
Прячу наган под подушку. Когда за мной придут, ружье должно
выстрелить.
Что я еще забыл.
Завещание.
Задергиваю шторы, включаю свет и начинаю искать достойный для
завещания клочок бумаги - все же, за неимением гербовой, на туалетной не
пишут... Ничего подходящего не нахожу и пишу завещание мелким почерком на
листке от 29 февраля, прямо под новосибирским телефонным номером
Президента. Листок найдут на мне и ему доложат, заверять у нотариуса не
нужно.
Пишу, чтобы после моей смерти главным редактором моего журнала
назначили Михаила Федотовича Чернолуцкого, а его заместителем - Олега
Павловича Белкина. Веревку у Дроздова конфисковать, и пусть работает.
Пишу, чтобы Павлика отпустили на волю с моим списанным "ЗИМом" впридачу, а
мой персональный японский компьютер стоимостью в двенадцать тысяч
инвалютных рублей передали из подпольных апартаментов первоиздателя Лыкина
в собственность "Науки и мысли". Все остальное - Татьяне.
Правда, документа об ее удочерении у меня нет, но об этом - молчок.
Об этом даже она не знает. Все подтвердят, что она всю жизнь приходилась
мне внучкой.
Подчеркиваю телефонный номер и дописываю: "Передать Президенту".
Такова моя последняя воля.
Прячу листок в карман, усаживаюсь в кресло и просматриваю статью о
зубной боли профессора Степаняка-Енисейского. Как я и предполагал, Дроздов
надул-таки Енисейского и проиграл ему в очко забракованный черновик.
Придется сидеть и делать вид, что читаешь журналы. Так надо: сидеть и
делать вид, что тебе интересно читать журналы, хотя в них ничего
интересного нет. Насчет жития Перуна в Древней Греции мы уже читали.
"Человечество и прогресс" побоку, на нем колбасу резать. Второй,
академический, пусть читают академики. Листаю третий журнал, самый
легкомысленный, и нахожу в нем переводную статью какого-то графа Водзорда,
где высказываются соображения об авторстве и подлинности "Слова о полку
Игореве"...
Не люблю, когда иностранцы лезут в нашу историю (равно и наших
лаптей, лезущих в чужую), но читаю.
В гостинице происходит обустройство на новом месте - носят по
коридору чайник с кипятком и наскоро ужинают перед началом ночной
развлекательной программы в номере у Татьяны, где Леонард Христианович
Гланц наконец-то согласился провести специально для сотрудников "Науки и
мысли" показательный экстрасеанс по вызову из тарелочки нечистой силы...
Как дети! Меня, конечно, не приглашают, чтобы я из них дураков не сделал.
Леонард Христианович уже подогрел на свечке щербатую общепитовскую
тарелку, надеясь, что мои сотрудники будут по стандарту вызывать духов
своих бабушек и тени Наполеона, Сталина и Есенина. Зря надеется... Где там
Дроздов с Ашотом? Они уж ему навязывают! Но им сейчас не хватило последней
бутылки, и они перед сеансом отправились на охоту с расквашенным носом и
подбитым глазом.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22