После ухода Давида Сослани резное хозяйское кресло с высокой спинкой оставалось пустым. Закарэ сидел среди остальных гостей, рядом с почётным гостем. В день возвращения Чахрухадзе передал слово в слово свою беседу с великим князем Савалтом, и амирспасалар остался доволен. За дружеским столом разговор протекал иначе. Чахрухадзе-поэт рассказывал о чудесах, увиденных за лесами.
– Как многие непосвящённые в истину, я представлял северные русские земли дикими и неприветливыми. Я ожидал увидеть шалаши с земляными крышами, в беспорядке разбросанные в лесу. Но стоило лишь вступить в речные ворота Владимира, как нелепость подобных вымыслов сменилась чувством восторга при виде красивого и разумно устроенного города. Храмы поспорят величием с константинопольскими. Дома горожан удобны и основательны. Русские строят жилища из брёвен, так как считают, что в каменных строениях трудно дышать.
– Русские правы, – засмеялся Закарэ и повёл рукой в сторону курильниц.
Вдоль туфовых стен с изразцовыми плитами выстроились бронзовые барсы, лошади, петухи. Сквозь узорные прорези, наподобие пятен на шкуре или разводов перьев, тянулся тонкий смолистый запах и освежал сгустившийся под каменным потолком воздух.
– Что превыше всего поразило твоё воображение? – спросил Шота. Он сидел по левую руку от Чахрухадзе и не сводил с рассказчика тёмных без блеска глаз.
– Поразила грамотность жителей. Даже женщины из простонародья умеют читать и писать. Много тем для размышлений предоставила также рыцарская поэма о походе против степных орд, и, насколько я мог расслышать музыку незнакомого языка, рассказ ведётся взволнованным и высоким слогом. Подобно птице, парит поэт над страной; он видит дальние дали и прозревает толщу ушедших лет, чтобы великие деяния предков постоянно служили примером ныне живущим. Саму неудачу похода поэт использовал для призыва к сплочению и единству.
– Возымел призыв действие? – с усмешкой спросил Закарэ.
– Несомненно, мой господин. Доказательством явился новый поход, собравший под свои знамёна почти всех владетельных русских князей. «Слово поэта – огонь на ветру» – так сказал владимирский историограф.
– Великие слова. Они достойны, чтобы их повторяли! – воскликнул Шота. – Назови нам имя русского собрата-поэта.
– Увы, не сумел спросить. Знаю только, что он спасалар во время войны, поэт и учёный во время мира. Список поэмы мне передали как дар великого князя Савалта.
– Поэма в Тбилиси и ты об этом молчишь?
– Поэма молчит в Тбилиси, Шота, и нужен второй Саргис Тмогвели, пересказавший нам «Вис и Рамин», чтобы поэма заговорила.
Слуги внесли сациви из кур, с толчёными орехами, наполнили чаши. Загремели, загромыхали тимпаны, тонко повела шестиствольная флейта – ларчеми, запели трёхструнные пандури. В зал ворвались танцоры. Понеслись, закружились в вихревой пляске. Замелькали кинжалы, принялись разить плечи и грудь. Светлой молнией нож летел через спину и замирал на ладони танцора. Слуга в тёмном шёлковом ахалухе с трудом пробился сквозь пляску, напоминавшую яростный бой. Неприметной тенью он приблизился к амирспасалару, что-то тихо проговорил. Амирспасалар поднялся и вышел.
Танцоров сменили плясуньи, стремительные и лёгкие, словно ласточки. Запели певцы.
Пир шёл своим чередом, и не предвиделось конца веселью. Звенели чанги – грузинские арфы. Ларчеми и пандури заливались многоголосно. Шут в колпаке с петушиным гребнем дурачился и дразнил гостей. Семь бронзовых светильников обливали светом золотые блюда и чаши в каменьях, кубки из расписного египетского стекла и кувшины грузинской работы с высокими лебедиными горлами, в чеканных узорах.
Тяжелее горы лежали на столах сокровища и богатства. Но верно ли, что легче соломинки были заботы пирующих?
В закрытой от постороннего взора палате Закарэ ожидало письмо. Гонец вручил его слугам как спешное. Закарэ сломал печать, развернул скатанный в трубку лист. Бумага не содержала ни единого знака. Закарэ поднёс лист к курильнице с тлевшими углями. От тепла проступили чёрные буквы, нанесённые раствором нашатыря. Сообщение было столь же коротким, сколь и неприятным: «Гиорги Русский в Византии не появлялся. След разыскать не удалось».
«Поистине, тяжесть забот иногда тяжелее горы», – подумал Закарэ. Он сжёг донесение на жаровне. К гостям вернулся с ясным взором и безмятежной улыбкой.
– Пусть извинит меня мой господин, что докучаю в час отдыха и веселья, но гложет меня забота, чёрную тучу которой способен рассеять только амирспасалар, – такими словами встретил его Шота.
– Какие у поэта заботы? – Закарэ догадался, что разговор получится не из приятных и попробовал свести всё к весёлой шутке. – Мысль не укладывается в слова или слова не подчиняются заданному размеру? Только я всего лишь жалкий спасалар. Полки должным образом выстроить – за это возьмусь. Выстроить в ряд слова, увы, не сумею.
Шота шутки не поддержал.
– Мне случайно стало известно, что человек, спасший мне жизнь, заключён в крепость Верхняя, неподалёку от Тмогви. Ряды из слов не понадобятся. Одно слово амирспасалара способно вернуть узнику волю и снять тяжесть с души поэта, – произнёс Шота твёрдо.
– Откуда у тебя подобные сведения?
– Я сказал: «Мне случайно стало известно».
Улыбка сохранилась на мужественном, красивом лице амирспасалара. Только взор сделался твёрже стали.
– Забудь, что узнал, забудь об этом человеке.
– Моя просьба обращена теперь не к амирспасалару, а к близкому другу.
– Шота Руставели в скором времени займёт пост верховного казначея и получит кресло в дарбази. Плохой из него выйдет сановник, если он не усвоит простую истину: у дружбы нет власти над делами и тайнами государства.

Глава XIII
В ПОКОЯХ ВДОВСТВУЮЩЕЙ ЦАРИЦЫ
Работать над чашей Липарит начал давно, но вперёд продвигался без спешки, то и дело чашу откладывал из-за новых заказов. После поездки в крепость положение изменилось. Заказчики могли гневаться сколько угодно. Оклады, перстни и кубки незаконченными отправлялись в ларцы и на полки ждать своего часа. Липарит занялся другим. С рассвета до темноты его молоток выбивал торопливую дробь по крюку-чекану для выколотки полых изделий. От ударов мелко подрагивала серебряная чаша на литых ножках, формой схожая с яблоком, у которого срезали верх. Как на подушках, чаша покоилась на мешочках с песком и медленно поворачивалась, подставляя чекану тщательно выровненные бока. С каждым поворотом ясней и отчётливей проступали на стенках фигуры. Пели певцы, плясали танцоры, веселье разворачивалось под арками дворцовых палат. А на серебряном поле, свободном и ясном, как небо, взмывала вверх огромная птица-паскунджи и уносила в заоблачную высь великого Искандера. Пожелав оказаться на небе, прославленный полководец оседлал паскунджи вместо коня.
О небывалом полёте Липарит прочитал в повести об Искандере. Он сразу, едва прочитал, загорелся желанием переложить рассказ о хитроумной выдумке на привычный для него язык металла. В начале работы он ни о чём другом больше не думал. Теперь же на чашу возлагались самые смелые надежды. Каждый удар по чекану Липарит соизмерял с биением своего сердца. Сильные крылья птицы-паскунджи поднимали к небу его мечты.
Уже стемнело, когда в мастерскую пришёл Шота. Бека и Липарит отсутствовали. За столом расположился один Микаэл. Мальчонка постукивал молотком по пластине и негромко пел русскую песню. Шота от удивления замер.
– Успехов тебе, Микаэл, во всех начинаниях. Откуда ты знаешь песню про подвиги русского витязя?
Михейка вздрогнул. За стуком он не расслышал, как в мастерской появился гость.
– Про витязя ничего не знаю. С чужих губ песню снял.
– Вместе со словами.
– Угу, со словами.
– Быть может, тебе, Микаэл, известно, кто знает русскую речь и письмо. Мне необходимо найти такого человека.
– Никого такого не знаю. Господин Бека и Липарит трапезничать удалились. Я отпросился. Любопытно мне, как полководец верхом на птице летит. Липарит с чашей не расстаётся. Пока его нет, я для себя рисунок перенимаю.
Михейка посмотрел на пластину, перевёл взгляд на Шота.
– Господин Шота, удастся тебе вызволить узника из крепости Верхняя, ну этого, как ты говорил, Евсевия, что ли?
– Увы, Микаэл, без пользы оказалось моё ходатайство.
Стало видно, как краски схлынули с лица мальчонки. «Судьба узника слишком его волнует», – подумал Шота.
– Зажги все светильники, Микаэл, сколько их есть, чтобы стало светлее, чем днём, – произнёс Шота вслух. – Попроси Бека и Липарита прийти, когда кончат трапезничать. То, что я принёс показать, достойно самого яркого света и внимательного взгляда самых лучших златоваятелей.
Когда Бека и Липарит вошли в мастерскую, они увидели на лоскуте тёмно-синего бархата золотые подвески. Казалось, подвески плывут. Крутобокая форма напоминала луну на ущербе или ладью. На выпуклой лицевой стороне, в окружении из золотых шариков-зёрен, взмахивали крылами переливчатые сине-зелёные птицы. Тонкие золотые перегородки окружали вскинутые головы, круглые глаза, пышные, на три волны, хвосты.
– Убор достойный Венеры – богини любви и красоты, – прошептал Липарит.
– Ты верно заметил, – отозвался Шота. – К тому же стоит добавить, что луны подвесок полые и служат вместилищем для благовоний. Подвески прикрепляли цепями к венцу, луны покачивались и от движения источали сладостный аромат.
Бека поднял подвески за дужки, уложил на ладонь.
– Работа искусная, – сказал он, поворачивая ладонь к свету. – Мастер узнал все свойства благородного золота и сумел показать его красоту. Заглаженную поверхность он оттенил матовой, мерцающей зернью. Цветовые пятна эмали подобраны с тонким вкусом. Из Византии?
– Нет, – быстро ответил Шота. Он ждал этого вопроса. – Из Руси прислано. Царица Тамар предназначила подвески для Вардзийского монастыря. А украсят ли ими монахи икону или спрячут навеки в сундук, этого я не знаю. Вот и решил показать замечательным тбилисским златоваятелям работу их русских собратьев, чтобы не осталось в безвестности высокое мастерство.
– Поистине, господин Шота устроил нам праздник. Мне приходилось слышать от торговых гостей, что русские эмали не уступят константинопольским, но такую искусную работу трудно было представить, – сказал Липарит.
Микаэл за всё это время не произнёс ни слова, но Шота видел, как неотрывно смотрел мальчонка на луны, точно ждал, что проступят на золотой поверхности тайные письмена.
В мастерской Шота пробыл недолго. В условленный час он встретился с Чахрухадзе. Вдвоём они перешли каменный мост, переброшенный через Мтквари, и направились в замок Исани, давнюю резиденцию вдовствующей Русудан. Милостивое разрешение посетить владелицу замка получено было заранее.
Перед входом в покои их встретила юная девушка в пепельно-сером шёлковом платье. Возле смугло-розовых щёк трепетала вуаль, прозрачная, словно дымка.
– Следуйте, пожалуйста, за мной, – сказала девушка. – Благородная госпожа ждёт.
Царица Русудан сидела в кресле без спинки, прямая, статная, величавая. Груз прожитых лет не согнул горделиво распрямленные плечи, хотя отяжелели черты лица, вокруг глаз и около губ залегли морщины и белые нити пробились сквозь черноту волос. После смерти Бурдухан, супруги царя Гиорги, Русудан приняла на себя все заботы о юной Тамар и новорождённой Русудан-младшей. Русудан-старшая сумела найти тропу к юным сердцам, посеять там добрые семена. Осетинский царевич Давид, будущий супруг светозарной Тамар, также воспитывался в Исани.

– Что привело витязей в тишину покоев, где доживает свой век печальная старость? – Русудан склонила голову навстречу вошедшим. Закрученные в длинные локоны пряди волос выбились из-под вуали, завязанной у подбородка, и упали на грудь.

– Тишина, когда она окружает благородную госпожу, наполнена мудростью. Для старости не остаётся места.
Шота и Чахрухадзе опустились на колени, поочерёдно коснулись губами края пепельно-серого платья, расшитого переливчатым жемчугом.
– Займите кресла, мои господа, и порадуйте новостями.
– Лучшую новость вестники разнесли по семи землям. Громоподобным эхом отозвалась весть о победе в порубежных странах.
– И витязи явились просить Русудан, чтобы замолвила она словечко в пользу больших состязаний? Одержанные победы стоят того. Только царь царей Тамар опередила ваше желание. Праздник воинской выучки и отваги состоится в ближайшее время, едва переедет двор в Тмогви.
– Благородная госпожа переоценила воинственный пыл своих преданных слуг, – сказал Чахрухадзе. – Не воины, а поэты осмелились нарушить мудрую тишину покоев.
– Звона оружия не последует, но всего лишь звон поэтических строк, – подхватил Шота.
– Я слушаю вас, мои поэты.
Чахрухадзе приблизился к креслу, протянул на ладонях книгу.
– Что означают неизвестные мне письмена? – удивлённо спросила царица.
– Неизвестные? – воскликнул Шота. В его голосе прозвучало неприкрытое разочарование.
– Книга содержит великую русскую повесть-поэму о доблестных подвигах ныне живущих витязей и князей, – сказал Чахрухадзе. – Шота и я загорелись желанием проникнуть в смысл строк, запечатанных для нас семью печатями.
– Вы напрасно посетили эти покои, если надеялись встретить здесь знание русского языка. Брак грузинской царевны с великим русским князем, начавшийся так счастливо, оборвала внезапная смерть государя. На Руси я прожила менее года, и более тридцати пяти лет миновало с той давней поры.
Русудан взяла книгу, перелистала. Взгляд задержался на рисунке, помещённом под остриём последней короткой строки.
– Миниатюра повторяет главную мысль поэмы: держаться всем вместе против общей опасности, – сказал Чахрухадзе. – Великий князь залесских земель один из тех, к кому обратил поэт свой смелый призыв.
– Я слышала о Савалте, как о могущественном государе. По первому мужу он приходился бы мне двоюродным братом.
– Расскажи о первом супруге, благородная госпожа, если не слишком омрачат твою душу тягостные воспоминания, – попросил Шота.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20