Scan, OCR, SpellCheck Вадим Ершов
«Огонь на ветру»: Дет. лит.; Ленинград; 1989
ISBN 5-08-000076-7
Аннотация
Историческая повесть о дружбе двух народов, русского и грузинского, о силе искусства, объединяющего людей, вдохновляющего их на лучшие чувства, на подвиги.
Рисунки В. Алексеева.
Самуэлла Иосифовна Фингарет
Огонь на ветру
Повесть

Разбитое, на треть поредевшее войско в беспорядке отступало к горам. Кони храпели, бежали неходко. Серая галька тяжело выпархивала из-под копыт. Угрюмые громады гор в космах кустов и деревьев надвигались обрывистыми уступами. Из раскрытой пасти ущелья выползала мглистая тьма. В отчаянной попытке остановить полки, чтобы бросить их в новый бой, Юрий Андреевич повернул коня, со вскинутыми руками – так, что звякнули кольца кольчуги, – выпрямился на стременах. Полуденное солнце жарко полоснуло по глазам. И тут же из-за края долины, где завершилась позором недавняя сеча, чёрной волной выкатилась вражья конница, полукругом пошла затоплять предгорье, тесня бегущих к ущелью.
«Не прорвёмся – погибнем». Юрий Андреевич плетью хлестнул коня, крикнул скакавшему рядом начальнику дружины – тысяцкому:
– Евся, свисти!
Могучий, как грузинский вяз-карагач, тысяцкий приставил ко рту сложенные кольцом пальцы, оглушительно засвистал. Дружина из русских, и без того державшаяся вместе, сбилась кучно и помчалась к отдалённому, одиноко стоявшему холму. За пологой, открытой для стрел вершиной синел частый лес.
Места Юрий Андреевич знал превосходно. Не раз в гостях у здешних владетелей разгонял тоску молодецкой охотой. Знатные из знатных за честь почитали быть допущенными в его свиту. Круто ныне судьба переменилась. Охотник бежал, как затравленный зверь, а владетель города Хорнабуджи Сагир бывалым охотником гнался за ним по пятам.
Дружина обошла холм и по узкой тропе двинулась в гору, поросшую лесом. Плотные кроны низкорослых деревьев укрывали душным зелёным шатром.
Со стороны ущелья глухо и явственно доносились крики, конское ржание, лязг мечей. Эхо подхватывало грозные звуки и метало дальше, как из пращи. Словно воочию, Юрий Андреевич видел конников Сагира Хорнабуджского. Распалённые победой, они рубили сплеча, сбрасывали раненых в расселины. Лавиной летели следом сломанные копья, порубленные щиты.
– Ушли, государь Юрий Андреевич. Твой острый разум из ловушки дружину вывел. Ущелье в стороне осталось, погони не слыхать, – прогудел за спиной сиплый бас тысяцкого.
– Ушли! Последнее войско под меч уложили. Кто я теперь? Царь без земли, военачальник без полков! – Юрий Андреевич сверкнул из-за плеча бешеным взглядом, сорвал с себя алый, затканный драконами плащ, отшвырнул ненужной тряпицей.
– Важнее всего, что ты, государь, невредимым остался. – Концом копья тысяцкий подхватил дорогое царское одеяние – не пропадать же золотым бляшкам на подоле и каменьям у ворота, бережно сложил, перекинул мечнику-оруженосцу:
– Припрячь, Михейка.
Худенький, стройный Михейка в большой, не по росту, кольчужной рубахе держался на своём кауром коньке с уверенностью наездника, привыкшего с малолетства к седлу. Прянув в сторону, как при игре в конный мяч, он ловко поймал брошенный свёрток. Но от резкого движения лопнула под конским брюхом перетёршаяся подпруга, седло поехало вбок. Михейка спрыгнул на землю, пропустил идущий цепочкой отряд, быстро связал ремешки, поправил седло. Он занёс уже ногу в стремя, как вдруг резкая боль расколола затылок, пошла по спине. Михейка упал. Свет начал меркнуть. Потух.

Глава I
ДОМ, ПОХОЖИЙ НА БАШНЮ
Город Тбилиси расположен в котловине, окружённой с юга и севера исполинской стражей – горами и прорезанной, словно мечом, бурливой, стремительной Мтквари. Горы то подступают к самой воде, то раздвигаются и полого уходят ввысь. Но и тогда местность изрезана длинными оврагами – балками. Не имея возможности развиваться вширь, город вытянулся вдоль русла реки. Особняки князей и вельмож, церкви, дома дворян-азнауров заняли улицы правого низкого берега. Жилища простых горожан отступили назад и поползли по крутым извилистым улочкам, петляя до самых гор. Чем дальше от Мтквари, тем улицы круче и постройки беднее.
Помимо жилых кварталов, обнесённых кирпичной стеной, располосовавшей во всех направлениях склоны, Тбилиси, как все укреплённые города, располагал собственной крепостью. Называли её Нарикала, и высилась Нарикала на площадке высокой скалы с незапамятных лет. Едва на дальних сторожевых вышках вспыхивали сигнальные огни, как закрывались накрепко проездные ворота, падали отвесно решётки из толстых прутьев, повисали на железных цепях вздыбленные мосты.
Под надёжной защитой башен и бастионов укрылся царский дворец с ведомствами и казнохранилищем. В крепости постоянно толкался народ. Горожане, вельможи, воины являлись сюда по делам и без дела – узнать городские новости, встретить нужных людей. Но дом, где вершились государственные дела и попасть в который считалось особой честью, хотя он меньше всего напоминал пышный дворец, – этот известный тбилисцам дом стоял не в крепости, а у реки.
Южная стена начинала свой путь по гребню хребта и, в обход обрывистой балки устремившись к воде, упиралась в нижний, глухой и высокий ярус каменного здания из тёсаных серых плит. Суровостью облика мощная постройка напоминала четырёхугольную башню. Узкие щели окон двух верхних ярусов в простых, без узоров, наличниках казались бойницами, и вырезанный над входом герб служил единственным украшением стен.
Князья и вельможные азнауры – вся знать, чьи доходы с владений позволяли содержать свиту воинов, – получили с недавнего времени право на отличительный знак, иначе говоря, герб. Дом, похожий на башню, принадлежал князю Закарэ Мхаргрдзели, старшему сыну прославленного Саргиса. Великий полководец Саргис длинным своим мечом завоевал для себя и своих потомков почётное право на прозвище Мхаргрдзели, что означает «Долгорукий». Два сына Саргиса, такие же, как когда-то отец, неустрашимые воины и полководцы, занимали высшие должности при дворе. Закарэ носил звание амирспасалара, главы военного ведомства. Младший – князь Иванэ – осуществлял надзор за внутренними делами страны и был управителем царских дворцов и земель, охотничьих, лесных и всех прочих угодий.
Если снаружи дом выглядел суровым и неприветливым, то убранство внутренних помещений поражало причудливой роскошью. Вдоль стен тянулись тахты. Резные табуреты, расставленные по углам, отсвечивали перламутром. Пол был застлан коврами; ноги ступали по мягкому ворсу, как по взрыхлённой земле. В дверных проёмах висели полотнища китайского шёлка. Пахло свежестью, лесом. В бронзовых фигурных курильницах тлели просмолённые сосновые ветви, источая запах хвои.
Друзей, пришедших пожелать ему доброго утра, Закарэ встретил по-домашнему, просто: в рубахе, перехваченной узким кожаным ремешком, в мягких, без каблуков, сапогах.
– Счастлив и рад видеть тебя, господин Басили, и тебя, мой Шота, и вас, дорогие братья, сыновья моего дяди Вахрама.
Закарэ указал на тахту, приглашая садиться, хлопнул в ладони. Слуги внесли восьмиугольный стол с яствами и напитками. На глиняных расписных блюдах высились горы фруктов. За прозрачными стенками стеклянных сирийских кувшинов жарче рубина играл и искрился охлаждённый шербет.
Закарэ сам наполнил чаши тягучим тёмно-красным напитком, подождал, пока гости утолили жажду и обменялись первыми приветственными словами, не торопясь произнёс:
– Не уйдёте вы от меня сегодня с пустыми руками, дорогие друзья, но вложу я в ваши ладони любопытную новость. На рассвете доставили мне письмо, прибывшее с берегов Гирканского моря. Пусть подскажет ваша сообразительность, кем написано это послание.
К Закарэ Мхаргрдзели, первому сановнику государства, гонцы поспешали со всех сторон ведомого мира.
– Без ключа задачу не разрешить. В горе пшеничных зёрен как сыскать конопляное семечко? Сделай милость, скажи, открой поскорее.
Нетерпение гостей доставило Закарэ удовольствие. Он усмехнулся, обвёл всех внимательным долгим взглядом:
– Письмо предназначено для светлого взора царицы цариц солнцеликой Тамар, но вам я открою: мы надолго лишились радости наслаждаться мудрой беседой дорогого всем нам Чахрухадзе, чьи пламенные строфы не раз вселяли мужество в уставшие наши сердца. Движимый жаждой знания и достославной своей любознательностью, наш друг и поэт замыслил посетить северные земли Руси. «От Гирканского моря по реке Волге, или, как говорят арабы, Итиль, я решил отправиться в русский город Владимир» – вот доподлинные слова из присланного им послания.
Если бы в окно влетела стрела или в безоблачном небе сверкнула молния, это не вызвало бы большего изумления.
– Неоглядная даль, край земли!
– Он увязнет в болотах, погибнет в непроходимых лесах.
– Арабские путешественники не заходили в лесную Русь.
Восклицания посыпались, как звенья из лопнувшей кольчуги.
– А ты что скажешь, Шота, о безумной затее нашего Чахрухадзе? Ты сам только что переплыл море и проделал полный опасностей путь, – спросил Закарэ у самого молодого из своих гостей, не проронившего до сих пор ни слова.
Шота стоял у окна. Внизу неслась Мтквари. Оконная ниша, толщиной в стену, скрывала от глаз прибрежную полосу. Казалось, что дом спустился на воду и плывёт, как корабль. Быстрый поток в белых, вспененных гребешках увлекает его всё дальше.
Услышав обращённый к нему вопрос, Шота повернул к сидящим своё бледное смуглое лицо с открытым, высоким лбом.
– Когда странник вернётся, он расскажет нам про лесную родину князя Гиорги, – прозвучало в наступившей вдруг тишине.

Гости смущённо переглянулись. Ни лихие рубаки Закарэ и Саргис Тмогвёли, Саргис при этом ещё и писатель, ни придворный историк Басили и никто другой при дворе не отважились бы на подобное своеволие. Князь, о котором заговорил вдруг Шота, приходился тёзкой покойному государю, отцу Тамар. И того, и другого звали Гиорги. Но если о государе Гиорги говорили с почтением, то имя князя Гиорги полагалось забыть и, уж во всяком случае, не произносить на людях. Но лишь на одно мгновение беспокойная тень метнулась в глазах Закарэ Мхаргрдзели. Он тут же справился с охватившим его недовольством, сокрушённо развёл руками, притворно вздохнув, сказал:
– Остаётся лишь пожалеть, что не удосужился Чахрухадзе выучить русскую речь. Впрочем, он, верно, не оплошает и проявит не меньшую находчивость, чем знаменитый персидский мудрец.
– Расскажи, сделай милость, – подхватил историограф Басили.
– Извольте, потешу ваш слух правдивым рассказом. Случилось однажды персидскому шаху ждать в гости индийского царевича. Царевич вот-вот во дворец прибудет, а как беседовать с ним, шах не знает. Думал он думал, и призвал к себе мудреца. «Скажи-ка, мудрец, сколько всего языков у народов земли?» – «Двести один, о великий шах». – «Сколько из них ты знаешь?» – «Двести, великий шах, и только один мне неведом», – догадался ответить мудрец. «Повелеваю тебе быть толмачом при моём разговоре с гостем». – «Откуда ждёт гостя великий шах?» – «Индийский царевич пожалует». – «Все молнии неба на мою голову. Индийский язык – это и есть тот самый, которого я не знаю».
Рассказчик Закарэ был превосходный. Он в лицах изображал тупого важного шаха и хитрого юркого мудреца, становился то толще, то тоньше, менялся, казалось, сам рост.
Гости долго и весело смеялись. Разошлись за полдень.
Оставшись один, Закарэ мысленно поблагодарил Шота. Вольно прозвучали слова о князе Гиорги, да напомнили ему, управителю государства, о свершённой было оплошности.
Добрососедством с могучей Русью Грузия дорожила. Мир тщательно берегла. Засылались послы, отправлялись подарки. Грузинские царевны выходили замуж за русских князей.
Когда великий прадед Тамар мудрый Давид Строитель переселял на грузинские земли степное кочевье в сорок тысяч семейств, он прежде всего направил посольство к Владимиру Мономаху. Послы убедили великого русского князя, что союз с кочевниками не обращён против Руси, и дружественные отношения с Русью не претерпели ущерба.
Ныне причиной раздора может сделаться князь Гиорги – правнук Владимира Мономаха. Как же он, Закарэ Мхаргрдзели, не подумал об этом и не последовал примеру Давида Строителя? Поистине, сама судьба посылает на выручку небывалое путешествие. Чахрухадзе состоит на государственной службе, занимает почётную должность одного из царских секретарей. Так пусть он поедет на Русь не только поэтом-странником, но и негласным посланцем. Пусть заверит великого русского князя Савалта в добрых чувствах царицы Тамар и заодно разузнает, не готовит ли князь Савалт к походу полки, чтобы прийти на помощь своему племяннику, князю Гиорги.
Закарэ хлопнул в ладони, велел явившемуся на зов слуге подать чернильный прибор.
Из дома, похожего на крепостную постройку, Шота вышел вместе с Басили. Тот, кто писал хронику царства, способен лучше других истолковать события, и Шота давно искал случая поговорить с придворным историографом.
– Три года я провёл в Константинополе, совершенствуясь в знаниях, приобретённых на родине в Икалтойской академии, – начал разговор Шота. – Великий Плиний завещал нам все часы жизни посвящать учению, и, как верный последователь римского учёного, я окружил себя книгами. Атласы были моими товарищами, словари и грамматики – единственными собеседниками. Но вот я вернулся и оказалось, что события этих лет прошли мимо меня. Что вызвало бурю, пронёсшуюся над страной? С кем столкнулся на узкой тропе князь Гиорги? Я ни разу его не видел, но его образ вторгается в мои размышления. За какие провинности низвергнуты в опалу сановники ещё недавно всесильные?
– Я отвечу тебе словами того же Плиния, почитаемого нами обоими: «Нет ни одной книги, из которой нельзя извлечь хоть малую частицу пользы», – помедлив, сказал Басили. Он говорил, как двигался, не спеша, не шёл, а нёс своё грузное тело, переставляя ноги с важным достоинством.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20