Тем самым Аддон признал, что старые легенды суть правда, просто правда, случившаяся так давно, что ее почти никто не воспринимает всерьез. Мало ли что было в начале времен?
Кайнен был немногословен и крайне осторожен в выборе слов. Будто и сам до конца не верил в происходящее.
Но Килиан, видевший побоище в лагере палчелоров собственными глазами, в предостережениях и наставлениях более не нуждался. Он был словно стрела, выпущенная из тезасиу прямо в облака: как бы высоко она ни взмыла, однажды достигнет крайней точки и после этого устремится вниз. Еще ни одна стрела не задержалась в небесах.
Килиан Кайнен, хранитель Южного рубежа, достиг крайней точки напряжения. Каждую тексель, каждый литал он ждал нашествия. Нет, не так.
НАШЕСТВИЯ.
И он не знал, как противостоять этому врагу. То же чувствовал и его отец. Именно поэтому таленар Аддон Кайнен – вопреки собственным убеждениям, вопреки нежеланию проливать кровь братьев и вести захватнические войны – готовился к походу на Ирруан, который был первым в длинном списке раморских городов только лишь потому, что дал формальный повод к войне.
Килиан знал, что следующим станет Шэнн, а за ним наступит черед непокорной и могущественной Ардалы с ее непобедимым флотом.
И новый хозяин Каина уже испытывал ненависть и к жителям этих государств, буде они не покорятся царице Аммаласуне, и к тем, кто явится из тьмы небытия и самим фактом своего существования будет угрожать людям. Он ненавидел их, хотя плохо представлял, как же они выглядят – чудовища, порожденные чернотой ночного неба. Все, что он знал о них, – это то, что они способны переру6ить человека пополам или разорвать его на части; а еще – изображение на перстне отца и череп, хранящийся в храме Суфадонексы и воспринимающийся как еще одно причудливое украшение в обители грозного бога.
Он не понимал их и не желал понимать, он не встречал ни одного из них и не желал встретить. Он только догадывался, что кровь у них голубая. И все-таки этого было достаточно для того, чтобы Килиан Кайнен тонул и захлебывался в ненависти.
Потому что в мире не существует пустоты. Там, где нет любви, пускает корни ненависть. Там, где нет добра, поднимает голову зло. Отсутствие света – это не ничто, но мрак…

4

– Здравствуй, сын Шисансанома.
– Здравствуй, друг моего отца. Зачем ты пришел?
– Хочу просить тебя пощадить людей. Не убивай их. После этой войны снова не останется никого живого.
– Не меня надо просить, но иных. Для меня ценность каждой жизни, пусть даже крохотной и незначительной, абсолютно очевидна. Я не собираюсь начинать войну. Я жажду мира, так же как и мой отец. Ты помнишь…
– Помню. Когда-то я приходил к твоему отцу, чтобы убедить его покинуть наш мир. Здесь вам нечего делать, здесь вы чужие. Боги Рамора не успокоятся, пока не уничтожат вас. Уходи, Шигауханам, и ты сохранишь жизнь. Отчего бы тебе не подыскать иную землю и уже там создать новое поколение аухканов, возвести города и вырастить сады? Ах, какие сады я увидел по дороге сюда! Я желал бы жить среди них…
– Так почему я не могу оставаться тут и жить в мире с остальными? Я не посягаю на их власть, я не жажду чрезмерного… Ведь я родился на этой земле, и она настолько же моя, насколько и ваша. Отчего мне навязывают войну? Не потому ли, что твои боги не желают мира ни с кем – ни друг с другом, ни с иными. Посмотри, что они сделали с Данном, с Каббадаем и Эрби. Погляди, что стало с тобой! И потом, как я оставлю свой народ?
– Ты выживешь без него. Ты же бессмертен.
– Выжить и продолжить свое существование – еще не значит жить. Бог остается богом только тогда, когда продолжает созидать. Иначе он ничего не стоит. Бессмертие без созидания и любви – это мука и наказание, а вовсе не счастье.
– Смешно.
– Что, друг моего отца?
– Смешно, что мне это рассказывает существо, по определению свободное от чувств, лишенное эмоций, живущее только холодным разумом.
– Я уже не таков. Я сын любящего Шисансанома.
– Я понимаю, многорукий. Но другие… другие не захотят понимать.
– В этом вся беда. Они не хотят , и ничего не изменить. Скажи, если я не двину войска против них, что станет с моими детьми?
– Их уничтожат.
– Так зачем мне соглашаться на твое предложение?
– Чтобы спастись. Впрочем, ни твой отец, ни ты не способны думать, как мы. Я сужу по себе – старый жалкий бог, лишенный всего, кроме бессмертия. И я хватаюсь за него, как за соломинку, потому что я неистово хочу жить, Шигау ханам.
– Я тоже. Но я хочу жить достойно. В отличие от моего отца, который действительно был чужим здесь, я – дитя этого мира. Я пробовал на вкус воду из раморских ручьев. Я бывал на дне океана. Я поднимался к нашему солнцу. Это все – мой дом. И я не хочу другого.
– Красивый ответ. Но жизнь некрасива, мечтатель.
– Я не умею мечтать.
– Это тебе только кажется.
– Как твои сады, друг моего отца?
– Прекрасно. Они моя единственная подлинная радость и гордость.
– В том краю, – внезапно произнес Шигауха-нам, – где старик без меча оживляет цветы, где слепой прозорлив и ему даже жребий не нужен, в том краю, где влюбленным даруют счастливые сны, мы сойдемся однажды все вместе на дружеский ужин…
– Я уже слышал эти строки. Для каждого они означают что-то свое, каждый произносит их по-своему. Ты сам мог бы придумать что-либо подобное?
– Нет. Но я бы хотел…
– Круг замыкается, Шигауханам, и мне горько, что ничего не удалось изменить.
– Кто знает, друг моего отца. Возможно, не все так безысходно и страшно.
– Люди говорят, что надежда умирает последней. Будем надеяться, что строки эти окажутся пророческими, так и случится: однажды мы сможем собраться все вместе. За дружеской беседой.
– Приход сюда грозит тебе бедой?
– Думаю, нет. У меня больше нечего отбирать.
– Кроме бессмертия.
– Ты только что сам сказал: бессмертие без созидания – это мука. Иногда я хочу отмучиться и успокоиться навеки.
Прощай, многорукий. Я желаю тебе удачи.

Старик легко прикоснулся к руке слепого юноши, приглашая его следовать за собой. Тот улыбнулся светло и радостно, обратив незрячие глаза к восседавшему перед ним исполинскому существу, которое на первый взгляд казалось смертоносным, чудовищным и безжалостным. Но юноша был слеп и потому видел нечто совсем другое.
Они со стариком сели в серебристую ладью, и она отправилась в неспешное плавание по изумрудно-зеленой реке, протекающей между плетущих берегов.
Была ли та река, или она существовала только для того, чтобы по ней могла проплыть ладья?.. В любом случае на зеркальной глади воды плясали солнечные зайчики.
А Великий Аухкан сидел под ночным небом. И черная бездна глазами золотых звезд заглядывала в алые звезды его глаз.
Он не стремился туда.
Он был дома.


ГЛАВА 8

1

Покажи мне свой Город, – попросил Вувахон.
Шетшироциор изъявил полное согласие с просьбой своего брата. Ему тоже было интересно, как выглядят города людей.
Руф задумался: что вспоминать?
Убогие, по сравнению с виденными здесь, дома, сложенные из глыб песчаника? Прямые углы, плоские кровли, никакой зелени. Это в Газарре, говорят, вокруг храмов и дворцов растут фруктовые деревья, одаривая своей благодатной тенью прохожих. Собственно, ему полагалось бы и самому это знать и помнить, ведь он учился в храме Ягмы, однако не помнил. И это его не смущало.
Так что же показать?
Высокие и толстые крепостные стены, служащие надежной
/надежной ли?/
защитой обитателям Каина. Грязно-рыжую дорогу, выбитую копытами коней. Небольшой храм с алтарями всех богов, в котором совершал обряды жертвоприношения прорицатель Каббад. Золотые и серебряные чаши, драгоценные камни, полновесные газарратские монеты с гордым профилем Баадера Айехорна – жалкие человеческие игрушки, не идущие ни в какое сравнение с камнями, раковинами, корягами и растениями, которые так украшают Город аухканов.
И Руф Кайнен подумал, что единственное сокровище Каина – это его обитатели.
Он закрыл глаза и принялся вспоминать
/Либина несет большой кувшин с водой. Ее фигура по-прежнему стройна, как в девичестве, и голубой хонедим с красным вышитым узором по подолу мягкими складками спадает с округлых плеч. Сверкает на солнце брошь, скрепляющая легкую ткань. Либина обращается к нему, Руфу, и улыбка озаряет ее милое лии, о…
Смеется Уна… Он не помнил, над чем, но она хохотала так, что села прямо в ручей, в воду у берега, и ее одеяние намокло… Она махала на него рукой, требовала, чтобы он немедленно замолчал и дал ей хоть немного прийти в себя, дышала глубоко и делала строгое лии, о, а потом снова обрывалась в смех, как в пропасть. У-ух!
Улыбается Аддон Кайнен, глядя, как его дети вскакивают на коней, чтобы прогуляться в окрестностях цитадели. Требует не устраивать гонки и ездить осторожно, но сам не верит, что кто-то прислушается к его разумным требованиям. Они, трое, смеются, предвкушая радость неистовой скачки.
Кроткая улыбка освещает лицо прорицателя Каббада и малой птахой таится в его глубоких глазах. И кажется, что нужно быть очень осторожным, потому что легко вспугнуть ее – раз, и упорхнула. А потом когда еще приманишь назад…/
близких людей и их улыбки: улыбку спасенного им топорника Лиала – недоверчивую, несмелую; сияющую сквозь слезы – его благодарной жены; смущенную – милдедина Олькоя, который только-только примирился с поколотившей его супругой;веселую и задорную – Килиана…
О Килиане Руф думать не хотел.
– Мне не слишком понятно, – признался Садеон, – отчего возможна война между двурукими и нами. Ты так тепло вспоминаешь о них. Они хорошие?
– Многие, – осторожно отвечал Руф. – Почти всегда. Зависит от обстоятельств.
– Они боятся нас, потому что чувствуют себя слабыми и беззащитными? – спросил Вувахон.
Кайнен представил себе, что цитадель, охраняющую Южный рубеж, станут атаковать войска аухканов, и содрогнулся. Он уже размышлял над возможным противостоянием не один раз и всякий раз приходил к выводу, что люди обречены. И аухканы с их непонятными людям законами и правилами – тоже обречены. В этой войне победивших не будет.
Разве что боги Рамора останутся в опустевшем мире в ожидании тех, кто принесет им новые кровавые жертвы. И колесо Судьбы снова завертится.
Но пока ты жив, у тебя есть выбор – так любит говорить Аддон Кайнен.
Есть у него маленькая слабость: излагать свою мысль афоризмами. Так, чтобы каждое слово – как завет или назидание потомкам.
– Знаешь, Рруфф, мне нравятся люди. Они ужасно нелепо выглядят, когда улыбаются, но все равно это красиво. А подстилки они умеют делать?
– Коврики? Да, умеют. Хотя обычный ткач работает гораздо дольше, чем ты, ведь он нуждается в инструментах.
Разговор об инструментах возникал часто и затягивался надолго, потому что аухканы никак не могли взять в толк, как это у мастера нет простейших приспособлений, чтобы создать какой-то предмет. Еще труднее было объяснить, что только что родившийся человек не знает, кем ему суждено стать.
Руф твердил, что у человека есть право выбора;
Созидатели ужасались тому, сколько времени и сил тратится зря – на поиски своего предназначения и места под солнцем.
– А если человек не сможет открыть свой – как ты говоришь? – талант? Что тогда?
Мысль о том, что большинство людей так и живут всю жизнь, довольствуясь малым, либо – и это еще не худший вариант – проводят ее в постоянном открытии и познании себя, была им абсолютно чужда. Они слышали и понимали Руфа, но не принимали ни слова.
Пугало их и то, что люди не умеют обмениваться мыслями, и потому тончайшие нюансы настроения остаются от них скрытыми. Шрутарх и Шанаданха, которые тоже много времени проводили в беседах с Руфом, недоверчиво уточняли: а как же на поле боя? А как же командиры раздают приказы своим солдатам, если те далеко? Гонцы? А если гонец не доберется?
Кайнен подумал, что один гонец на его памяти точно не добрался до Газарры, и ощутил острый приступ жалости, но не к Хималю, а к управителю Микхи. Хотя погиб-то Хималь, а старик жив.
Только вот как ему жить – пережившему и сына, и внука?
– Они несчастные, – внезапно заявил Вувахон.
– Почему? – опешил Руф.
– Они глухи, и до них никто не может докричаться.
Никто и не хочет, потому что это очень трудно, иногда – почти невозможно. И это может стоить жизни… Когда-нибудь среди людей появятся те, кто станет стремиться разговаривать с душами в надежде на то, что души потом смогут докричаться до своих людей.
– Смертники, – буркнул Руф.
– Обреченные, – возразил Шанаданха. – Но ведь они сами изберут этот путь.
– Избранные, – уточнил Вувахон.
– Нет, смертники.
– Когда это ты стал так хорошо разбираться в поведении двуруких? – недоверчиво поинтересовался Садеон.
– Я чувствую, – смутился вопоквая-артолу.
– Это странные мысли для того, кто является сыном Шигауханама и Созидателем, – сказал Шрутарх. – Эти мысли приличествуют скорее нашему брату по крови Рруффу.
И было неясно, осуждает он маленького пряху или восхищается им.
– Надо попытаться объяснить им, что к чему, и они все сразу станут хорошими. Разумное существо не может быть злым, – настаивал Вувахон. – Их губит отчужденность и обособленность. Их никто не слышит, когда им больно и плохо. Это страшно, Рруффф! Но теперь у тебя есть мы – мы всегда услышим тебя, как бы далеко ни были…
«Пусть даже сам я себя не услышу», – подумал тогда Кайнен.

2

В отличие от людей аухканы хорошо осведомлены о проблемах, которые стоят перед их правителями. Для них не существует подобных тайн, да, собственно, и многочисленных правителей, занятых бесконечными интригами и заговорами, у клешне-руких нет. Всем распоряжается живой бог, Прародитель, и он никогда не станет ничего скрывать от своих детей.
Они всё переживают вместе.
И потому малыш Вувахон очень хорошо знал, что Шигауханам озабочен неизбежной войной с двурукими. Что он не хочет ее и стремится избежать печальной участи своего отца Шисансанома. Однако не питает иллюзий и полагает, что и его вынудят участвовать в кровавой бойне.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44