https://wodolei.ru/catalog/mebel/uglovaya/tumba-s-rakovinoj/
был с ней в последние секунды ее жизни; был честен с ней до самого конца.
А я не могу сказать о себе то же самое. Я оставил свою возлюбленную и твою сестру, я предпочел власть и душевный покой, как мне тогда казалось. Но не было дня, когда бы я не тосковал и не страдал. Верно, ты не захочешь простить меня, да мне и не нужно прощения – я жажду испить до дна чашу, которая предназначена предателю и слабому духом, отказавшемуся от своего счастья.
Только теперь я понял, что это не мой отец – это я совершил тогда выбор.
Пусть боги хранят тебя, Аддон, от тех страданий, которые испытывает такой человек, как я. Я желаю тебе, чтобы печаль твоя стала светлой и легкой, как души любимых тобою людей.
Я должен сообщить тебе печальную весть: моя жена скончалась при родах, так и не подарив мне наследника. Ребенок не выжил. Я скорблю о нем, но жизнь и род Айехорнов должны продолжаться, пока светит солнце над этим миром.
В самом скором времени я прибуду в Каин во главе своей армии. Я хочу отвезти Уну в Газарру, чтобы в тот же день объявить ее царевной и наследницей.
Сейчас же я посылаю тебе первые две сотни солдат и три десятка каменщиков и плотников.
Что до твоего желания оставить Килиана во главе гарнизона и отправиться в паломничество – что ж. Я не стану препятствовать тебе, брат мой, хотя и отпущу без радости. Надеюсь, странствие утешит и развлечет твою душу и ты вернешься к своим обязанностям уже к следующему ритофо.
А теперь я хочу поговорить о самом сложном.
Странным образом я чувствую, что потеря Либины – горячо любимой тобою и в это мгновение, когда ты читаешь мое послание, – не так потрясла тебя, как гибель Руфа в последний день сражения за Каин.
Ты коришь себя, что отпустил его. Ты недоумеваешь, что же произошло с лучшим из лучших, что он стал жертвой такой нелепой случайности. Ты переживаешь из-за Уны.
Не стану утешать тебя и в этом горе. Я не бессмертный бог, который может даровать своим подданым сладкий дар забвения. И отчего-то убежден, что ты, отказался бы. от забвения во имя памяти о тех, кого любишь. Я ведь хорошо знаю тебя, Аддон Кайнен.
Твой преемник пал в битве – это хорошая смерть для любого воина. Это невосполнимая потеря, но меня всегда беспокоило его странное появление и не менее странное прошлое. Кто знает. Аддон. Возможно, боги дали ему шанс умереть человеком и оставить по себе только светлую память.
С надеждой на скорую встречу
твой брат и друг Баадер Айехорн.
Отчего-то у нее не получалось разрыдаться, и невыплаканные слезы перекипали внутри, превращаясь в пламя, которое выжигало все.
Выжигало прежнюю Уну, ее память, ее любовь, ее мечты и стремления.
Она боялась той, что поднималась из пепла – несокрушимая, грозная, замершая на пороге между жизнью и смертью и потому не ценящая жизнь и не боящаяся небытия.
Когда Килиан сбивчиво и торопливо рассказывал, как они с Руфом заехали достаточно далеко от своих солдат, как подверглись внезапному нападению и как геройски погиб Руф, защищая брата, она жадно ловила каждое его слово.
Но когда он потянул из-за пазухи таблички, уверяя, что Руф незадолго до последнего боя отдал их ему с просьбой передать Уне, если с ним что-то случится, – она не поверила. И вот что странно все в Каине знали о том, как Руф предчувствовал события, как по-звериному чутко реагировал на мир, так что история, поведанная Килианом, была абсолютно правдоподобна. А Уна не верила.
В этот день она потеряла обоих – и возлюбленного, и брата.
В том краю, где старик без меча оживляет цветы,
Где слепой прозорлив и ему даже жребий не нужен,
В том краю, где влюбленным даруют счастливые сны,
Мы однажды сойдемся все вместе на дружеский ужин.
Мы вернемся с полей, на которых давно полегли,
Возвратимся из тьмы, где до этого долго блуждали…
В этом месте голос Руфа внезапно обрывался. Его несправедливо и подло обрекли на вечное молчание.
Ей было от этого страшно и больно, а потом она начала гореть внутри.
И потому ощутила слабое чувство, чуть-чуть похожее на радость, когда Аддон сообщил ей о скором приезде царя Баадера и его желании объявить ее своей дочерью и законной наследницей.
– Я стану царицей, – сказала она твердо. – Я не его дочь, а твоя и никогда не буду думать иначе. Но царицей стану – самой великой в роду Айехорнов, как того хотела мама. Ты еще будешь гордиться мной.
И она обняла Аддона, прощаясь с ним навсегда. Потому что Уна твердо знала, что в это мгновение там, внутри, падающей звездой стремительно несется к смерти она сама – страдающая, измученная горем и болью потерь, но настоящая, способная любить. И встает навстречу новому солнцу незнакомая взрослая женщина, у которой по чистой случайности будут ее имя, лицо, фигура и жесты.
В том краю, где старик без меча оживляет цветы,
Где слепой прозорлив и ему даже жребий не нужен,
В том краю, где влюбленным даруют счастливые сны,
Мы однажды сойдемся все вместе на дружеский ужин.
Мы вернемся с полей, на которых давно полегли,
Возвратимся из тьмы, где до этого долго блуждали,
С равнодушных небес и от самого края земли –
Те, кого позабыли, и те, кого преданно ждали.
И за этим столом мы впервые поищем, что почём.
Мы узнаем друг друга – и мысли, и души, и лица.
Нам предскажут, что в прошлом далеком случится,
О грядущем напомнят… И вкусным напоят вином.
В день, когда все долги будут розданы, даже с лихвой,
Когда будет мне некого помнить – и некому мстить,
Я разрушу свой липкий и вязкий могильный покой,
Я приду в этот край, чтобы, может быть, там полюбить
(Я приду в этот край, чтобы там научиться любить).
КНИГА ШИСАНСАНОМА
ГЛАВА 1
Мы встретимся. Не здесь – так далеко.
Вселенная усыпана мирами.
И Млечный Путь разлит, как молоко,
И весь порос ольхой и тополями.
Протянута серебряная нить
Между тобой и мной – и стоит жить…
1
Никто не верит в эту легенду. Никто не хочет помнить…
Высоко в горах, в кратере потухшего вулкана, лежит огромная чаша льда. Некогда это было озеро, но сейчас оно промерзло до самого дна, и в этой ледяной темнице ждет своего часа Шигауханам.
Он всего только тень будущего себя, зерно, что до поры до времени таится под землей, – мертвый кусочек бывшего некогда существа. И великое таинство жизни заключается в том, что из этой крохотной частички, из семечка, поднимется однажды могучее дерево, своими ветвями в небо. В то небо, которого так и не увидело семя – всего лишь надежный саркофаг, сохранивший себе будущего великана.
И это необъяснимо.
Замурованный во льды черный саркофаг, оставленный здесь многоруким повелителем чудовищ, никогда не должен раскрыться и выпустить на волю то существо, которое терпеливо ожидает в нем момента, дабы явиться миру и повергнуть его в ужас и отчаяние.
Но древнее пророчество гласит, что, как бы ни противились тому боги Рамора, как бы ни молили об отсрочке этого грозного часа жалкие смертные, однажды сорвется с ночного неба пылающая звезда и рухнет в ледяное озеро.
И жар ее растопит сверкающий панцирь, и обратит его в воду. И вода вступит в единоборство с небесным пламенем. И не сможет вода одолеть огонь, но и огонь не победит воду. И сплетутся они в смертельном объятии – и из этой страстной любви-ненависти возникнет третья стихия, порожденная двумя, – горячий пар.
Он окутает вершину горы Сенидах жемчужно-серым плащом, а окружающие ее седые великаны проснутся от вековечного сна и вспыхнут очищающим огнем. Раскаленная кровь-лава потечет по их склонам, уничтожая все живое, а траурное покрывало черного пепла повиснет над хребтом Чегушхе.
И вершина Сенидах будет недоступна ни с небес, ни с земли.
Тогда вырвется из объятий смертельного холода сосуд, хранящий в себе жизнь, несущую погибель.
Содрогнется земля, истекут горючими слезами вулканы, взвоет могучий океан, и закружится небо в неистовой пляске – но они будут бессильны.
Ибо древние проклятия неумолимы.
И Мститель придет, дабы собрать свою кровавую жатву…
Старик возился с цветами.
– Никто не верит в эту легенду. Никто не хочет помнить. Люди занимаются насущными делами – и их можно понять. Да и что они способны сделать? Бессмертные ослеплены блеском власти и своей гордыней и не желают замечать, что каждый их поступок слово в слово повторяет древнее пророчество.
Я говорил, что звезда упала уже очень давно, и после этого случился величайший на моей памяти миванирлон, а Тетареоф не сумел укротить ни земную твердь, ни подземное пламя.
Все еще можно изменить, я уверен, но для этого нужно… –
Он развел руками.
– Вытяни еще разок. А вдруг получится? Слепой юноша приветливо улыбнулся ему и раскрыл ладонь, на которой лежал жребий:
– Что там? Старик молчал.
И молчание его было исполнено горечи и страдания.
– Когда я начинаю задумываться, то мне кажется, что Баадер отпустил нас на поиски Глагирия только лишь потому, что абсолютно не верит в существование этого человека. И что он рассчитывает на скорое наше возвращение: дескать, поездим впустую две-три луны, устанем, разочаруемся, соскучимся по дому…
– Баадер – неплохой и довольно-таки умный человек, – улыбнулся Каббад. – Но он слишком долго пробыл царем, слишком много людей безропотно ему подчиняются. Это портит.
– Ты на что-то намекаешь? – подозрительно уставился на него Аддон.
Прорицатель скроил невинную рожицу. Всадники упорно двигались на запад, поднимаясь все выше и выше по хребту Чегушхе. До этого они миновали Газарру и Шэнн, завернули непонятно зачем в Ирруан, где Каббад провел несколько ночей в храме Эрби – богини плодородия и милосердия.
Сам Ирруан был светлым и просторным городом с широкими улицами и домами, сложенными из обоженных кирпичей. Многочисленные обители богов и дворцы местной знати должны были существовать вечно и явно возводились с таким расчетом. Их строили из тесаных каменных глыб, украшали затейливым орнаментом и расписывали яркими красками. От этого Ирруан был похож на цветущий каменный сад.
В светлых бассейнах плескалась вода. На площадях стояли статуи царей и героев, прославивших родной город.
Газарра была величественней, но Ирруан (где Аддону довелось побывать впервые) оказался красивее и изысканнее. Суровый воин, возможно, впервые в жизни пожалел о том, что в Каине нет ничего подобного. Стоило бы, конечно, вызвать ваятелей и заказать им что-нибудь эдакое, но в цитадели слишком мало места. Статуи будут мешать во время боя, а швырять их на головы нападающим, разбивать на осколки или переплавлять на металл не поднимется рука даже у самого практичного человека. Лучше уж не подвергать это великолепие превратностям судьбы, а любоваться им там, где это возможно.
Кайнен беззаботно наслаждался созерцанием скульптуры из черного металла, когда его взору открылась совсем другая картина.
/Расколотые статуи ирруанских героев, бассейн с застоявшейся вонючей водой, в котором плавал кверху лицом раздутый посиневший труп со стрелой в груди, зарево пожара где-то там, за спиной, где сейчас возвышается царский дворец с расписными колоннами, толпы хохочущих бойцов – и над всем этим он сам, на коне, с окровавленным раллоденом, командует…/
Он потряс головой.
Что-то случилось с ним после смерти Либины и Руфа. Он хотел бы надеяться, что это не безумие, ведь видения, которые все чаще посещают его, больше походят на страшные сны…
Ирруан процветал, тем страннее смотрелось темно-серое обшарпанное здание в западной части города, к которому так уверенно направил своего коня Каббад.
Храм давно пришел в упадок, и немногочисленные жрецы были необыкновенно рады случайным посетителям. Аддону было больно и горько и отчего-то стыдно видеть, как бессмысленно они суетятся, как бестолково предлагают совершенно ненужные безделицы: амулетики, обереги, глиняные и каменные фигурки самой богини и ее великого супруга.
Впрочем, в этом месте они становились невнятными и утверждали, что имени этого второго божества никто не знает. Конечно, супруг должен был быть, если благодатная Эрби породила бога Судьбы – слепого Данна.
Аддона Кайнена поразило многое.
Во-первых, он никак не мог взять в толк, отчего в государстве, где добрая половина жителей работает на полях и в садах, где сеют хлеб и выращивают фрукты и овощи, так небрежно относятся к покровительнице плодородной земли. Да здесь должны быть толпы молящихся о богатом урожае.
Но стройные колонны потемнели от времени, деревянные карнизы рассохлись, от резных капителей пооткалывались крупные фрагменты. Каменная чаша круглого бассейна, что находился в самом центре внутреннего двора, была разъедена зеленью, и вода в ней застоялась. Между мозаичными плитами пробивалась высокая трава. Теперь она высохла и шелестела на ветру, изливая свою печаль.
Блюдо для пожертвований было щедро притрушено серой пылью.
Храм казался очень грустным, словно собака, несправедливо покинутая хозяевами. Аддон Кайнен никак не мог быть виновен в том, что сюда никто не хочет ходить, но отчего-то испытывал острое чувство вины.
Трое стареньких жрецов, милых и приветливых, охотно предоставили странникам кров и готовы были разделить с ними ужин, но смогли предложить своим гостям всего лишь несколько кусков серого безвкусного хлеба и окаменевшие остатки козьего сыра, считавшегося, по всей видимости, лакомством.
Каббад сжевал черствую краюху, кажется не заметив, что ест. Аддон поделился со жрецами своими дорожными запасами.
На следующее утро прорицатель покинул своего друга и гостеприимных хозяев и ушел к алтарю, где и провел всю первую половину дня. Вторую он посвятил разговорам с тремя стариками.
Пока Каббад беседовал со жрецами на философские темы, Кайнен уселся на коня, вооружился луком и отправился на охоту. Он не привык долго сидеть без дела, и ему обязательно надо было о ком-то заботиться, особенно теперь, когда каждое свободное мгновение он помнил, что Либины и Руфа…
Словом, охота – это было то, что нужно.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44
А я не могу сказать о себе то же самое. Я оставил свою возлюбленную и твою сестру, я предпочел власть и душевный покой, как мне тогда казалось. Но не было дня, когда бы я не тосковал и не страдал. Верно, ты не захочешь простить меня, да мне и не нужно прощения – я жажду испить до дна чашу, которая предназначена предателю и слабому духом, отказавшемуся от своего счастья.
Только теперь я понял, что это не мой отец – это я совершил тогда выбор.
Пусть боги хранят тебя, Аддон, от тех страданий, которые испытывает такой человек, как я. Я желаю тебе, чтобы печаль твоя стала светлой и легкой, как души любимых тобою людей.
Я должен сообщить тебе печальную весть: моя жена скончалась при родах, так и не подарив мне наследника. Ребенок не выжил. Я скорблю о нем, но жизнь и род Айехорнов должны продолжаться, пока светит солнце над этим миром.
В самом скором времени я прибуду в Каин во главе своей армии. Я хочу отвезти Уну в Газарру, чтобы в тот же день объявить ее царевной и наследницей.
Сейчас же я посылаю тебе первые две сотни солдат и три десятка каменщиков и плотников.
Что до твоего желания оставить Килиана во главе гарнизона и отправиться в паломничество – что ж. Я не стану препятствовать тебе, брат мой, хотя и отпущу без радости. Надеюсь, странствие утешит и развлечет твою душу и ты вернешься к своим обязанностям уже к следующему ритофо.
А теперь я хочу поговорить о самом сложном.
Странным образом я чувствую, что потеря Либины – горячо любимой тобою и в это мгновение, когда ты читаешь мое послание, – не так потрясла тебя, как гибель Руфа в последний день сражения за Каин.
Ты коришь себя, что отпустил его. Ты недоумеваешь, что же произошло с лучшим из лучших, что он стал жертвой такой нелепой случайности. Ты переживаешь из-за Уны.
Не стану утешать тебя и в этом горе. Я не бессмертный бог, который может даровать своим подданым сладкий дар забвения. И отчего-то убежден, что ты, отказался бы. от забвения во имя памяти о тех, кого любишь. Я ведь хорошо знаю тебя, Аддон Кайнен.
Твой преемник пал в битве – это хорошая смерть для любого воина. Это невосполнимая потеря, но меня всегда беспокоило его странное появление и не менее странное прошлое. Кто знает. Аддон. Возможно, боги дали ему шанс умереть человеком и оставить по себе только светлую память.
С надеждой на скорую встречу
твой брат и друг Баадер Айехорн.
Отчего-то у нее не получалось разрыдаться, и невыплаканные слезы перекипали внутри, превращаясь в пламя, которое выжигало все.
Выжигало прежнюю Уну, ее память, ее любовь, ее мечты и стремления.
Она боялась той, что поднималась из пепла – несокрушимая, грозная, замершая на пороге между жизнью и смертью и потому не ценящая жизнь и не боящаяся небытия.
Когда Килиан сбивчиво и торопливо рассказывал, как они с Руфом заехали достаточно далеко от своих солдат, как подверглись внезапному нападению и как геройски погиб Руф, защищая брата, она жадно ловила каждое его слово.
Но когда он потянул из-за пазухи таблички, уверяя, что Руф незадолго до последнего боя отдал их ему с просьбой передать Уне, если с ним что-то случится, – она не поверила. И вот что странно все в Каине знали о том, как Руф предчувствовал события, как по-звериному чутко реагировал на мир, так что история, поведанная Килианом, была абсолютно правдоподобна. А Уна не верила.
В этот день она потеряла обоих – и возлюбленного, и брата.
В том краю, где старик без меча оживляет цветы,
Где слепой прозорлив и ему даже жребий не нужен,
В том краю, где влюбленным даруют счастливые сны,
Мы однажды сойдемся все вместе на дружеский ужин.
Мы вернемся с полей, на которых давно полегли,
Возвратимся из тьмы, где до этого долго блуждали…
В этом месте голос Руфа внезапно обрывался. Его несправедливо и подло обрекли на вечное молчание.
Ей было от этого страшно и больно, а потом она начала гореть внутри.
И потому ощутила слабое чувство, чуть-чуть похожее на радость, когда Аддон сообщил ей о скором приезде царя Баадера и его желании объявить ее своей дочерью и законной наследницей.
– Я стану царицей, – сказала она твердо. – Я не его дочь, а твоя и никогда не буду думать иначе. Но царицей стану – самой великой в роду Айехорнов, как того хотела мама. Ты еще будешь гордиться мной.
И она обняла Аддона, прощаясь с ним навсегда. Потому что Уна твердо знала, что в это мгновение там, внутри, падающей звездой стремительно несется к смерти она сама – страдающая, измученная горем и болью потерь, но настоящая, способная любить. И встает навстречу новому солнцу незнакомая взрослая женщина, у которой по чистой случайности будут ее имя, лицо, фигура и жесты.
В том краю, где старик без меча оживляет цветы,
Где слепой прозорлив и ему даже жребий не нужен,
В том краю, где влюбленным даруют счастливые сны,
Мы однажды сойдемся все вместе на дружеский ужин.
Мы вернемся с полей, на которых давно полегли,
Возвратимся из тьмы, где до этого долго блуждали,
С равнодушных небес и от самого края земли –
Те, кого позабыли, и те, кого преданно ждали.
И за этим столом мы впервые поищем, что почём.
Мы узнаем друг друга – и мысли, и души, и лица.
Нам предскажут, что в прошлом далеком случится,
О грядущем напомнят… И вкусным напоят вином.
В день, когда все долги будут розданы, даже с лихвой,
Когда будет мне некого помнить – и некому мстить,
Я разрушу свой липкий и вязкий могильный покой,
Я приду в этот край, чтобы, может быть, там полюбить
(Я приду в этот край, чтобы там научиться любить).
КНИГА ШИСАНСАНОМА
ГЛАВА 1
Мы встретимся. Не здесь – так далеко.
Вселенная усыпана мирами.
И Млечный Путь разлит, как молоко,
И весь порос ольхой и тополями.
Протянута серебряная нить
Между тобой и мной – и стоит жить…
1
Никто не верит в эту легенду. Никто не хочет помнить…
Высоко в горах, в кратере потухшего вулкана, лежит огромная чаша льда. Некогда это было озеро, но сейчас оно промерзло до самого дна, и в этой ледяной темнице ждет своего часа Шигауханам.
Он всего только тень будущего себя, зерно, что до поры до времени таится под землей, – мертвый кусочек бывшего некогда существа. И великое таинство жизни заключается в том, что из этой крохотной частички, из семечка, поднимется однажды могучее дерево, своими ветвями в небо. В то небо, которого так и не увидело семя – всего лишь надежный саркофаг, сохранивший себе будущего великана.
И это необъяснимо.
Замурованный во льды черный саркофаг, оставленный здесь многоруким повелителем чудовищ, никогда не должен раскрыться и выпустить на волю то существо, которое терпеливо ожидает в нем момента, дабы явиться миру и повергнуть его в ужас и отчаяние.
Но древнее пророчество гласит, что, как бы ни противились тому боги Рамора, как бы ни молили об отсрочке этого грозного часа жалкие смертные, однажды сорвется с ночного неба пылающая звезда и рухнет в ледяное озеро.
И жар ее растопит сверкающий панцирь, и обратит его в воду. И вода вступит в единоборство с небесным пламенем. И не сможет вода одолеть огонь, но и огонь не победит воду. И сплетутся они в смертельном объятии – и из этой страстной любви-ненависти возникнет третья стихия, порожденная двумя, – горячий пар.
Он окутает вершину горы Сенидах жемчужно-серым плащом, а окружающие ее седые великаны проснутся от вековечного сна и вспыхнут очищающим огнем. Раскаленная кровь-лава потечет по их склонам, уничтожая все живое, а траурное покрывало черного пепла повиснет над хребтом Чегушхе.
И вершина Сенидах будет недоступна ни с небес, ни с земли.
Тогда вырвется из объятий смертельного холода сосуд, хранящий в себе жизнь, несущую погибель.
Содрогнется земля, истекут горючими слезами вулканы, взвоет могучий океан, и закружится небо в неистовой пляске – но они будут бессильны.
Ибо древние проклятия неумолимы.
И Мститель придет, дабы собрать свою кровавую жатву…
Старик возился с цветами.
– Никто не верит в эту легенду. Никто не хочет помнить. Люди занимаются насущными делами – и их можно понять. Да и что они способны сделать? Бессмертные ослеплены блеском власти и своей гордыней и не желают замечать, что каждый их поступок слово в слово повторяет древнее пророчество.
Я говорил, что звезда упала уже очень давно, и после этого случился величайший на моей памяти миванирлон, а Тетареоф не сумел укротить ни земную твердь, ни подземное пламя.
Все еще можно изменить, я уверен, но для этого нужно… –
Он развел руками.
– Вытяни еще разок. А вдруг получится? Слепой юноша приветливо улыбнулся ему и раскрыл ладонь, на которой лежал жребий:
– Что там? Старик молчал.
И молчание его было исполнено горечи и страдания.
– Когда я начинаю задумываться, то мне кажется, что Баадер отпустил нас на поиски Глагирия только лишь потому, что абсолютно не верит в существование этого человека. И что он рассчитывает на скорое наше возвращение: дескать, поездим впустую две-три луны, устанем, разочаруемся, соскучимся по дому…
– Баадер – неплохой и довольно-таки умный человек, – улыбнулся Каббад. – Но он слишком долго пробыл царем, слишком много людей безропотно ему подчиняются. Это портит.
– Ты на что-то намекаешь? – подозрительно уставился на него Аддон.
Прорицатель скроил невинную рожицу. Всадники упорно двигались на запад, поднимаясь все выше и выше по хребту Чегушхе. До этого они миновали Газарру и Шэнн, завернули непонятно зачем в Ирруан, где Каббад провел несколько ночей в храме Эрби – богини плодородия и милосердия.
Сам Ирруан был светлым и просторным городом с широкими улицами и домами, сложенными из обоженных кирпичей. Многочисленные обители богов и дворцы местной знати должны были существовать вечно и явно возводились с таким расчетом. Их строили из тесаных каменных глыб, украшали затейливым орнаментом и расписывали яркими красками. От этого Ирруан был похож на цветущий каменный сад.
В светлых бассейнах плескалась вода. На площадях стояли статуи царей и героев, прославивших родной город.
Газарра была величественней, но Ирруан (где Аддону довелось побывать впервые) оказался красивее и изысканнее. Суровый воин, возможно, впервые в жизни пожалел о том, что в Каине нет ничего подобного. Стоило бы, конечно, вызвать ваятелей и заказать им что-нибудь эдакое, но в цитадели слишком мало места. Статуи будут мешать во время боя, а швырять их на головы нападающим, разбивать на осколки или переплавлять на металл не поднимется рука даже у самого практичного человека. Лучше уж не подвергать это великолепие превратностям судьбы, а любоваться им там, где это возможно.
Кайнен беззаботно наслаждался созерцанием скульптуры из черного металла, когда его взору открылась совсем другая картина.
/Расколотые статуи ирруанских героев, бассейн с застоявшейся вонючей водой, в котором плавал кверху лицом раздутый посиневший труп со стрелой в груди, зарево пожара где-то там, за спиной, где сейчас возвышается царский дворец с расписными колоннами, толпы хохочущих бойцов – и над всем этим он сам, на коне, с окровавленным раллоденом, командует…/
Он потряс головой.
Что-то случилось с ним после смерти Либины и Руфа. Он хотел бы надеяться, что это не безумие, ведь видения, которые все чаще посещают его, больше походят на страшные сны…
Ирруан процветал, тем страннее смотрелось темно-серое обшарпанное здание в западной части города, к которому так уверенно направил своего коня Каббад.
Храм давно пришел в упадок, и немногочисленные жрецы были необыкновенно рады случайным посетителям. Аддону было больно и горько и отчего-то стыдно видеть, как бессмысленно они суетятся, как бестолково предлагают совершенно ненужные безделицы: амулетики, обереги, глиняные и каменные фигурки самой богини и ее великого супруга.
Впрочем, в этом месте они становились невнятными и утверждали, что имени этого второго божества никто не знает. Конечно, супруг должен был быть, если благодатная Эрби породила бога Судьбы – слепого Данна.
Аддона Кайнена поразило многое.
Во-первых, он никак не мог взять в толк, отчего в государстве, где добрая половина жителей работает на полях и в садах, где сеют хлеб и выращивают фрукты и овощи, так небрежно относятся к покровительнице плодородной земли. Да здесь должны быть толпы молящихся о богатом урожае.
Но стройные колонны потемнели от времени, деревянные карнизы рассохлись, от резных капителей пооткалывались крупные фрагменты. Каменная чаша круглого бассейна, что находился в самом центре внутреннего двора, была разъедена зеленью, и вода в ней застоялась. Между мозаичными плитами пробивалась высокая трава. Теперь она высохла и шелестела на ветру, изливая свою печаль.
Блюдо для пожертвований было щедро притрушено серой пылью.
Храм казался очень грустным, словно собака, несправедливо покинутая хозяевами. Аддон Кайнен никак не мог быть виновен в том, что сюда никто не хочет ходить, но отчего-то испытывал острое чувство вины.
Трое стареньких жрецов, милых и приветливых, охотно предоставили странникам кров и готовы были разделить с ними ужин, но смогли предложить своим гостям всего лишь несколько кусков серого безвкусного хлеба и окаменевшие остатки козьего сыра, считавшегося, по всей видимости, лакомством.
Каббад сжевал черствую краюху, кажется не заметив, что ест. Аддон поделился со жрецами своими дорожными запасами.
На следующее утро прорицатель покинул своего друга и гостеприимных хозяев и ушел к алтарю, где и провел всю первую половину дня. Вторую он посвятил разговорам с тремя стариками.
Пока Каббад беседовал со жрецами на философские темы, Кайнен уселся на коня, вооружился луком и отправился на охоту. Он не привык долго сидеть без дела, и ему обязательно надо было о ком-то заботиться, особенно теперь, когда каждое свободное мгновение он помнил, что Либины и Руфа…
Словом, охота – это было то, что нужно.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44