К нему, впрочем, и самые сильные относились с подчеркнутым дружелюбием, тем более естественным, что Качаури ассоциировался у них с чем-то легким, праздничным, доступным лишь изредка, как вот в эти несколько дней полного раскрепощения. Она знала всю эту кухню, и весь этот механизм контекстного общения был ей сейчас отвратителен. "Одни только деньги, одна только власть – вот что у них у всех на уме, – думала она, – а душа, бог, любовь – все давно выброшено на свалку или используется как орудие обогащения".По взглядам отца на операторскую ложу Нина поняла, что он высматривает ее, но делала вид, что не замечает этого.Качаури подошел и, опершись локтем о барьер, остался стоять с внешней стороны рядом с представителем МВД одной из стран СНГ, она не помнила точно какой, знала лишь, что его зовут Михаилом Илларионовичем. Качаури заговорил с ним.Внизу на арене сновали служащие в униформе, все еще разравнивая опилки и стараясь не мешать певшим звездам. На арену выпорхнула Распутина и с ходу стала взвинчивать пузатую публику своими голыми ножками, телодвижениями и распутной песней.Разговору это не мешало. Министр затронул тему античной культуры, сама идея которой была близка и всегда волновала Отари Карловича. Нина слушала его уверенный сочный голос, не пропуская ни единого слова, и все они казались ей фальшивыми и резали ухо.Распутина, долго иллюстрировавшая песню своими прекрасными точеными ножками, наконец ушла.Из двери внизу трибуны вышел голый, в одних синих спортивных трусах, человек с собакой. Это был Колян, она знала. Потом, через несколько минут, с противоположной стороны, через дверь решетки, преграждающей проход между трибунами, вышел Николай, и Нина нагнулась вперед, не спуская глаз с него и в то же время продолжая слышать ненавистный сейчас, неумолкающий голос отца. Она мучилась страхом за Николая, но еще более мучилась неумолкающими самоуверенными интонациями отца."Как же я могла когда-то любить его? – думала она. – И как он может быть таким, какой он есть?! Он все знает, все видит; что же он чувствует, если может так спокойно говорить? Или правду говорят, что сатана вселяется в некоторых людей, лжет всем и никто не видит страшной сути. Кроме тех, кому никогда не поверят. Его бог – это деньги, он знает, что с деньгами усмирит меня и убьет Николая. "Если Николай победит сегодня, то завтра он сделает все, чтобы его убил этот чудовищный Гоблин", – говорила себе Нина, не думая и не желая понимать, что напористая словоохотливость отца, так раздражавшая ее, была выражением его внутренней тревоги и беспокойства. Рассуждениями он пытался заглушить в себе мысли о дочери, которые в ее присутствии и в присутствии Казанцева на арене особенно его мучили, потому что он знал: впервые за эти последние годы хорошо отлаженный механизм его отношений с дочерью дал сбой. И он, отвлекаясь, говорил:– Мы стоим на пороге новой цивилизации. Впервые люди осознали, что идиотские теории о равенстве и равных правах противоречат не только самой природе, создавшей нас, людей, неравными: одних умнее, других, как эти бойцы внизу, сильнее физически, – они противоречат здравому смыслу. Ценность человека должна определяться пользой для прогресса, а от балласта необходимо постепенно избавляться или загонять его в резервации. Мораль – это тоже шлюха нищих. Они носятся с ней и любятся с ней, пока сами не станут чуть сильнее других. А потом только насилуют эту свою разлюбезную мораль. Надо иметь силы быть честным и признать, что хорошо то, что нам, сильным, доставляет удовольствие. Вроде этих поединков.– Но должна быть граница? – не согласился министр, которого этот разговор развлекал больше тем, что невольной слушательницей его была эта ослепительная красавица – дочка Качаури.И поэтому министр действительно возражал:– Вы не просто зачеркиваете мораль, уважаемый Отари Карлович. Вы зачеркиваете всю историю цивилизации последних двух тысяч лет, которая была направлена на защиту слабых и угнетенных. Она давала возможность выжить самым слабым, нищим и угнетенным слоям общества – женщинам, детям и старикам. Это, возможно, и иррационально, но этим жило человечество. Чтобы изменить это, потребуется уничтожить хотя бы идею бога, религию.– Религия уже уничтожена. Кто сейчас всерьез верит в бога? Только наши сирые и убогие. Весь западный мир давно уже только соблюдает форму…– Дорогой! Ну что же ты! – донесся снизу голос молодой женщины, обращавшейся к Михаилу Илларионовичу. – Сейчас начнется, а мы еще ничего не поставили.– Отари Карлович! – весело крикнула она Качаури. – Вы на кого советуете ставить?– Я бы посоветовал на того, кто в красных трусах.– А я хотела на собачку.– Это дело ваше.Он кивнул Михаилу Илларионовичу, который уже спускался к своей подруге.В это время раздались крики, сразу перекрывшие общий ровный гул голосов. На арене бело-черный дог огромными прыжками помчался в бой. Качаури, сегодня не особенно интересующийся всем этим цирком внизу, рассеянно обводил глазами зрителей. Взгляд его остановился на Нине.Прекрасное лицо ее было бледно и строго. Она, очевидно, ничего и никого не видела, кроме одного.Руки ее судорожно сжимали бинокль, она затаила дыхание. Он посмотрел на нее и поспешил отвернуться, оглядывая другие лица.Он не хотел смотреть на дочь, но не мог оторвать от нее взгляда. Он снова и снова вглядывался в лицо дочери, стараясь не читать того, что так ясно было на нем написано, но против воли своей с ужасом читал то, чего не хотел знать.Быстрая победа Николая над догом взволновала всех, и многие, не сдерживая себя, вскакивая с мест, наводили вниз бывшие у каждого бинокли, стараясь рассмотреть подробности. И когда Николай добивал пса, раскручивая его над головой за задние лапы, и шорох восклицаний пронесся по трибунам, Качаури видел, что Нина даже не заметила этого и с трудом поняла, что всех так взволновало. Он все чаще и чаще и с большим упорством вглядывался в нее, и в какой-то момент Нина, поглощенная зрелищем кровавой схватки внизу, почувствовала сбоку устремленный на себя взгляд отца.Она оглянулась на мгновение, вопросительно посмотрела на него и, слегка нахмурившись, опять отвернулась. Она устала и больше ни разу не посмотрела на него.Поединок, однако, проходил успешно. Публика была захвачена зрелищем, кричала и подбадривала бойцов. Все проходило как надо.По мере того, как подробности свирепого действа на арене через окуляры бинокля да и просто так доходили до зрителей, шум и крики, которые сдержать не было никаких сил, возрастали. В этой вакханалии волнение Нины ни в коей мере не бросалось в глаза.Обращал внимание лишь сам Отари Карлович, потому что дочь его совершенно потерялась. В какой-то момент (синетрусовый Колян особенно ловко ударил в лицо ногой краснотрусового Казанцева) она стала биться, как пойманная птица: то порывалась встать и уйти, то снова садилась.Качаури протянул руку и тронул ее, желая привлечь внимание, но она даже не заметила.Она поднесла бинокль к глазам и смотрела на дерущихся. Хотя весь комплекс был спроектирован и построен так, чтобы с любого места трибуны арена просматривалась одинаково хорошо, народ вскакивал со своих мест так резко и так часто, что ей все мешало смотреть. Больше, конечно, страхи.Качаури прошел к их ложе, открыл дверь своим ключом и вошел. Подойдя к дочери, положил руку ей на плечо.– Ты слишком переживаешь. Это вредно.Она с отвращением отстранилась и, не взглянув на него, ответила:– Нет, это я так, это нервы.На арене между тем Николай сумел победить противника, но, несмотря на требования зрителей, не стал его добивать. Публика, все еще взвинченная этим захватывающим зрелищем, длившимся несколько часов, не могла сразу успокоиться. Нина сидела у самого. барьера, закрыв лицо руками, и Качаури, хорошо знавший дочь, видел, что она с трудом сдерживает рыдания. Все это ему начинало серьезно портить нервы.Он сжал ей рукой плечо.– Тебе надо успокоиться. Встань. Я провожу тебя.Нина испуганно оглянулась, покорно встала и пошла к внутреннему выходу.Они молча шли по коридору к лифту. Несмотря на все, что он видел, Отари Карлович все-таки не позволил себе думать о подоплеке волнений дочери. Он только видел внешние признаки. Видел, что Нина вела себя непривычно, поддалась эмоциям, и хотел высказать ей это. Но дело как раз состояло в том, что, не затрагивая глубокий смысл произошедшего, тот смысл, который ему подсознательно был слишком хорошо известен, Качаури не мог ей ничего толком высказать. Если отбросить, перечеркнуть этого милиционера Казанцева, Нина реагировала так, как и должна реагировать впечатлительная, тонко чувствующая девушка. Поэтому Качаури сказал совсем не то, что хотел.– На древние Олимпийские игры женщин не пускали.;, – Что? Я не понимаю, – презрительно бросила Нина.Он замолчал, боясь ее разозлить.Лифт между тем довез их до седьмого этажа, где были их номера. Вышли. Дошли до ее номера. Качаури открыл своим универсальным, подходящим ко всем замкам, ключом.В гостиной она быстро подошла к холодильнику, взяла пакет с соком, налила в стакан, жадно выпила.– Должен сказать, – начал он, – что мне не нравится последнее время твое поведение.Нина испугалась того, что сейчас может произойти.Отца она знала очень хорошо. Знала, каким беспощадно жестоким мог он быть, когда кто-то противился его воле.– Что? Что тебе не нравится? – она решительно повернулась к нему.Нина поставила на столик стакан, вынула из сумочки сигарету, закурила. Она знала, что отцу не нравится, когда она курит, но сейчас она готова была на все… ей не было дела ни до чего, что не касалось Николая.Кроме того, она не слышала и половины того, что говорил отец, мешал страх за Николая. А вдруг все-таки он ранен?Качаури вдруг замолчал. Ему стало страшно при мысли, что все может как-то перемениться…– Может быть, я ошибаюсь, – произнес он наконец, – но мне показалось, ты неравнодушна к этому милиционеру.– Нет, ты не ошибаешься, – сказала она медленно, отчаянно и злобно взглянув на его застывшее лицо. – Не ошибаешься. Я все время думаю о нем. Я люблю его, а тебя ненавижу, не выношу. Все равно, все равно когда-нибудь надо кончать.И, закрыв лицо руками, как только что в операторской ложе, она зарыдала. Качаури не пошевелился, не изменил направления взгляда. Угрюмое выражение исчезло с его лица. Он подошел к Нине, коснулся ее руки. Она вздрогнула, посмотрела на него.– Вот и хорошо, – неожиданно для нее улыбнулся он. – Вот и отлично. А я уже стал беспокоиться, что моя дочурка никак не взрослеет. Очень хорошо. Мы с тобой поужинаем и обо всем поговорим.Он как-то взволнованно-торопливо выговаривал слова, словно боясь, что она его прервет.Нина сквозь слезы удивленно посмотрела на отца и отвела взгляд. Ей было безразлично, что он испытывает в этот момент.Качаури вышел, запер за собой дверь и поспешил к себе.Оставшись одна, Нина взглянула на часы. Девятый час. Надо увидеть Николая. Вновь воспоминание о нем, уже по-другому, зажгло ее кровь. Как он?Нина, сорвавшись с места, бросилась к двери.Дверь не открылась. Она была так ошеломлена, что не сразу поняла, в чем дело.Сняла телефонную трубку. Аппарат был отключен.Только сейчас ей стало все ясно. Отец! Глава 32МАНИПУЛЯТОР Николай в одном халате сидел в кресле и медленно приходил в себя. Избитое тело болело, но не очень сильно. "Вообще легко отделался", – думал он.В одной руке он держал стакан с "Кровавой Мэри", приготовленной по всем правилам, так что прозрачный слой водки, не смешиваясь, висел над колыхавшимся красным соком. В другой руке была зажженная сигарета. Когда раздался стук в дверь, он как раз поднес стакан к губам. Выпил, после чего сунул сигарету в рот, чувствуя, как спиртное проваливается внутрь, разливаясь теплом по телу.– Открыто! – крикнул он, ожидая увидеть Нину.Но ошибся.Вошел Качаури, а следом за ним Крокодил.Качаури сразу сел в кресло, положив на колени огромные кулаки. Крокодил, сложив губы в полуулыбке, сел, как обычно, в угол на стул. Николай, щурясь, переводил взгляд с одного на другого.– А вы счастливчик, – вдруг заявил Качаури, – криво усмехаясь, от чего его черные усы дрогнули над ядовито-пухлой губой.– И дог, и эти шипы на перчатках – и ни одной царапины. Только укус на шее, но это чепуха. На бедного Кравчука нельзя без слез смотреть, так вы его обработали. Как вам это удается, уважаемый Николай Иванович?– Профессионализм, – ухмыльнулся Николай, густо выдувая дым в потолок. – Я, знаете ли, с детства не люблю всех этих царапин, всех этих ранений.Спиртное начало действовать, после пережитого было приятно расслабиться и каждая затяжка вызывала в груди волну теплого удовольствия.– А у вас, Геннадий Иванович, ничего не болит? – с улыбкой обратился Николай к Крокодилу. – Вас, помнится, на днях так неловко ударили пару раз. Все зажило?Крокодил со своей полуулыбкой повернул к нему лицо. Внимательно поглядел. Усмехнулся еще заметнее.– В чем дело? – спросил Качаури. – В чем дело?Тебя что, кто-то посмел тронуть? – в недоумении обратился он к Крокодилу. Ухмыльнулся. – Не верю.Если только этот человек не сумасшедший. И не пришлый.Он снова ухмыльнулся и перевел взгляд на Николая.– Ума не приложу, откуда у вас такая прыть? Нормальный человек сто раз подумает, прежде чем решиться на поступок, а у вас какой-то калейдоскоп: не успеешь осмыслить один ваш прыжок, а вы уже десяток других наворочаете.Николай встал и пошел готовить себе еще один коктейль. Сейчас Качаури с этим ублюдочным длинным пугалом Крокодилом были ему особенно неприятны. Во-первых, сегодняшний цирк произвел на него отвратительнейшее впечатление. Из всех этих схваток он сделал единственный вывод: поток приключений, в которые бездумно ныряешь, как и благие намерения (странно как возникла косвенная связь между активным отдыхом, в данном случае, и благими намерениями!), несущие прямехонько в ад – по сути одно и то же. Кроме того, масштабы проходящих в этом доме отдыха развлекательных мероприятий, как и люди, занятые в них, вызывали беспокойство, недоумение и омерзение.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37