Я смягчаюсь.— Я тебя не ругаю. Вспомни, как все было точно.— Я ему приказал раздеться догола. Перед этим я сам вытащил у него из карманов все их содержимое… Когда он оголился, я забрал его тряпки, оставил его охране и ушел.Я беру его за руку.— Ладно, хорошо. Ты все вытащил из его карманов, а швы ощупал?— Еще бы! — восклицает Равье, пожимая плечами.— Слушай меня внимательно, Равье. Ты посмотрел под лацканы пиджака перед тем, как оставить его одного? Подумай и ответь откровенно.Он хмурит брови. Его добрая толстая физия из красной становится белой.— Нет, — честно отвечает он, — об этом я не подумал. Я вздыхаю.— Прекрасно. Значит, эта булавка должна была находиться под лацканом. Это практически единственное место, куда мужчина может ее приколоть… Так, Равье, а после того как он отдал тебе свою одежду, ты обыскал камеру?— Я быстро посмотрел по сторонам и под нары, проверяя, не забыл ли чего.— Рукой по нарам ты не водил?— Нет.— Так что, если бы он воткнул вот эту булавку в дерево, ты мог ее не заметить?Шеф не перестает молча теребить свои манжеты.— Верно…Ладно, — говорю я Равье, — ты нам больше не нужен. В следующий раз ничего не оставляй на авось. Он снова краснеет и выходит пятясь.— Значит, булавка от Карла Бункса.— Да, и он хотел, чтобы я вынес ее из камеры…— Как это? Я рассказываю об инциденте в бистро.— Вы уверены, что именно он воткнул ее в ваш пиджак?— Теперь — да.— И предполагаете мотив этого на первый взгляд абсурдного поступка?Я в нерешительности. Встаю и иду к двери.— Да, — отвечаю я и выхожу. Глава 8 Когда я возвращаюсь в номера мамаши Бордельер, атмосфера становится еще более тяжелой.Надвигающаяся гроза давит на мозги и легкие. Терпеть не могу такую погоду. Кажется, что планета сейчас разорвется, а это одно из самых неприятных ощущений.Прежде Чем подняться по лестнице дома, я вынимаю золотую булавку из лацкана пиджака, куда воткнул ее, выйдя из кабинета Старика, и втыкаю в плечо, точно в то место, куда ее сунул Бункс.Поднявшись на четвертый этаж, где обретается старуха, звоню Она открывает мне, держа в руке рахат-лукум.— Наконец-то вы вернулись! — восклицает она с набитым этой жуткой замазкой ртом. — Милая девочка начала отчаиваться…Я усмехаюсь.— Я, мамаша, как крупный выигрыш: заставляю себя ждать, но всегда прихожу к тем, кто умеет это делать.Старуха вытирает дряблые губы, на которых помада смешалась с сахаром.— Я угостила ее шоколадкой… Это дитя просто восхитительно. — Она заговорщицки толкает меня локтем в живот:— Вы не будете скучать, шутник!Будь это кто другой, я бы не потерпел подобной фамильярности, но к мамаше Бордельер питаю слабость. Она такой яркий типаж, настолько невероятна, что на нее невозможно сердиться.Стучу в дверь комнаты.— Входите! — отвечает Рашель. Она сидит в кресле, одетая в белый домашний халат, окружающий ее нимбом нереального света.— Было так жарко… — объясняет она.— Ну конечно. — И добавляю, гладя ее по затылку:— Я не очень задержался?Она взмахивает ресницами.— Я начала думать, что вы меня бросили…— И какое чувство это у вас вызвало?— Боль, — шепчет она, отводя глаза.Такого рода признания автоматически влекут за собой поцелуй.Я беру ее чуть повыше локтя, буквально поднимаю с кресла и прижимаюсь своими губами к ее. — Прикосновение к девочке, у которой под халатом ровным счетом ничего нет, вызывает у вас желания, мягко говоря, весьма далекие от стремления проштудировать последние статьи о косвенных налогах. Я увлекаю ее на постель, бормоча бессвязные слова, разжигающие ей кровь.Когда мы достаточно наигрались в зверя с двумя спинами, я в последний раз целую ее. Как видите, любовь всегда начинается и заканчивается одним манером…— Если ты позволишь, милая, я немного побреюсь, — говорю я. — Чтобы вывести тебя в свет, это просто необходимо, а то у меня рожа, как у итальянского бродяги.— У тебя есть бритва?— Нет, но у хозяйка должна быть. С ее-то бородой! Я кладу пиджак и выхожу из комнаты. Как и предполагал, содержательница номеров крутится поблизости с фальшиво-невинным видом. Я подбегаю к ней и шепчу на ухо:— Говорите со мной, говорите, что в голову взбредет!Я снимаю ботинки и по-кошачьи подкрадываюсь к двери комнаты. Замочная скважина как раз на уровне моих глаз, когда я стою на коленях.Мне открывается великолепный вид на комнату… Как с центральной трибуны стадиона. А в глубине коридора мамаша Бордельер трещит как заведенный попугай.Вижу, Рашель выходит из туалета, где была, когда я уходил из комнаты.Она подходит к двери и запирает ее на задвижку. К счастью, мамаша Бордельер любит подсматривать за тем, как резвятся ее постояльцы, и потому снабдила комнаты задвижками, а ключи спрятала…Рашель, думая, что теперь находится в безопасности, идет прямиком к моему пиджачку и ощупывает карманы. Первое, что она достает, — пистолет. Она вытаскивает обойму, вынимает из нее все патроны и ссыпает их в китайскую вазочку, после чего вставляет обойму в рукоятку и сует пистолет обратно в мой карман. Затем берется за мой лопатник и изучает мои бумаги на имя швейцарского подданного Жана Нико… Пожав плечами, кладет бумажник на место. Для девушки, претендующей на место секретарши, у нее редкостная ловкость. Очень скоро она находит под подкладкой мой специальной жетон, смотрит на него, и на ее губах появляется улыбка.Красавица продолжает свои поиски. Теперь она ощупывает плечи и тут же находит булавку.Ее удивление просто неописуемо. Она разевает рот, округляет глаза. Радостно щелкнув пальцами, она вытаскивает булавку и кладет ее в свою сумочку.Я покидаю наблюдательный пост и возвращаюсь к мамаше Бордельер.— У вас есть бритва? — спрашиваю я ее.— Хотите побриться?Я пожимаю плечами:— Ну уж не перерезать же кому-нибудь горло. За кого вы меня принимаете?— Да, есть… — И кокетливо добавляет:— Некоторые господа забывают свои.— Ну конечно, — соглашаюсь я. — А сами вы никогда не бреетесь… чаще двух раз в сутки.Она задыхается от возмущения, но решает засмеяться — Какой же вы шутник!Она не задает мне вопросов по поводу моего заглядывания в замочную скважину. Возможно, думает, что я маньяк…Она ведет меня в свою личную ванную. С точки зрения техники для удаления растительности у нее все в порядке. Бритва электрическая. Я к таким не очень привык, а потому справляюсь неважно, но я не претендую, особенно сегодня, на то, чтобы строить из себя красавца Бруммеля…Я освежаю себе морду, поправляю узел галстука и, налив на котелок полфлакона одеколона, возвращаюсь к малышке Рашель. Она открыла задвижку и спокойно одевается.Когда я вхожу, она встречает меня ослепительной улыбкой.— Ну, — спрашиваю, — как я тебе в парадном виде?— Великолепен! — шепчет она. — О, мой милый…Я сажусь в кресло.— Сдохнуть можно, — говорю. — Никогда не видел такой тяжелой ночи… Ты себя нормально чувствуешь?— Да.Она открывает окно.— Как красив Париж, — произносит она, задержавшись возле него.Я не отвечаю. Продолжаю думать… Передо мной стоит дилемма: вмешаться сейчас или подождать?Своим поведением Рашель мне доказала, что тоже состоит в банде. Значит, через нее я могу пройти по всей цепочке. Но это слабое звено. Если я ее отпущу, она предупредит сообщников, что Бункс жив. Эта булавка дала ей доказательство… Что я должен делать? Господи, как неприятно принимать такие решения! Я готов отдать десять “штук”, чтобы узнать мнение шефа… Но позвонить ему невозможно. Я должен решать сам и быстро. Я смеюсь.— Что с тобой? — спрашивает она меня. Я смеюсь, потому что Бунксу пришла великолепная идея. Когда я сказал, что встречаюсь с Рашель, он захотел дать ей знать, что жив. Догадываясь, что киска станет внимательно изучать мои действия и слова, копаться в моих шмотках и тому подобное, он решил послать сообщение через меня. Выбрал посланником тюремщика… Признаемся, что работа великолепная! Она подходит ко мне, ласкаясь, с влажным взглядом, какой бывает у всех девок, которым вы только что доказали, что кое-что можете.— Что с тобой? — повторяет она.Возможно, именно это ее обольщающее поведение заставляет меня принять решение. Я встаю, надеваю пиджак, достаю пушку, беру вазу, опрокидываю ее на кровать, собираю маслины и неторопливо вставляю их в обойму, нежно глядя на Рашель. Надо признать, она немного побледнела. Но не шевелится.Я открываю ее сумочку, беру булавку, прикалываю к лацкану пиджака и поворачиваюсь к милашке.— Ну и?.. — спрашиваю.Она стоит неподвижно. Щеки ввалились, ноздри поджались, в глазах тревожные огоньки.Я подхожу к ней, влепляю оплеуху, от которой она летит на ковер, и повторяю:— Ну и?..Тон приглашает к разговору. Рашель встает. Ее щека пылает.— Вы хам! — скрежещет она.— Откровенность за откровенность, красотка; ты маленькая шлюшка! — И я добавляю:— Но шлюхи не только занимаются любовью и шарят по карманам. Они еще и разговаривают… И ты у меня заговоришь тоже!Она подходит ко мне.— Мне нечего вам сказать, господин комиссар!— Да что ты говоришь! Никогда не поверю, что женщине бывает совсем нечего сказать! Я хватаю ее за руку.— Например, скажи, что вы сделали с русским?— Я ничего не знаю!— Так уж прямо и ничего?— Да.— Даже как можно связаться с молодчиками Карла? Она встает передо мной, глаза горят диким гневом.— Слушайте внимательно, комиссар. Я ничего не скажу. У нас нет… как вы это называете?.. хлюпиков! Мы умеем молчать. Вы меня поймали? Отлично. Но предупреждаю вас сразу: вы из меня ничего не вытянете.Она говорит не столько под влиянием вспышки ярости, сколько резюмируя ситуацию. И я понимаю, что это правда. Она не заговорит, и я получу еще одного секретного узника.Тогда в моих мозгах появляется дьявольская идея, одна из тех, что, по счастью, возникают у меня редко и которыми совсем не хочется гордиться.Я надвигаюсь на нее с недобрым видом. Чувствую, моя печенка вырабатывает синильную кислоту.Должно быть, моя морда по-настоящему страшна, потому что Рашель начинает в ужасе пятиться.— Ах, ты ничего не скажешь! — рычу я сквозь зубы.— Нет…— Ах, не скажешь!Теперь она стоит, прислонившись к подоконнику.Я быстро нагибаюсь, хватаю ее за лодыжки и выбрасываю из открытого окна.Из темных глубин звучит жуткий крик… Мисс Автостоп не доживет в Париже до старости!Открываю дверь в коридор.Мамаши Бордельер не видать. Мне нравится, что свидетелей нет, даже боязливой свидетельницы, подглядывающей через замочную скважину, как лакеи в шикарных отелях.Она варит себе какао, а в ожидании, пока бурда будет готова, мажет кусочки хлеба маслом и конфитюром, от которых сблеванула бы даже живущая на помойке крыса — Мамаша, — говорю я ей, — у меня для вас плохая новость; одна из ваших постоялиц то ли случайно, то ли вследствие нервной депрессии выбросилась из окна.— Господи! — вскрикивает она. — Кто это?— Малышка, что была со мной.Она недоверчиво смотрит на меня.— Вы опять шутите?Мое лицо убеждает ее в обратном.— Я совершенно серьезен. Малышка выпала из окна. Теперь слушайте меня внимательно: вы меня не видели; она пришла одна, сказала, что ждет мужчину, который так и не появился… Вы ничего не знаете. За остальное не волнуйтесь. Неприятностей у вас не будет. Я все улажу. Договорились?Она утвердительно кивает.— Я из-за вас поседею, — говорит она.— Ничего страшного, — отвечаю, — вы все равно краситесь! Глава 9 — Вот, — говорю я боссу, — я это сделал, патрон, хотя это и некрасиво. На мой взгляд, у нас нет другого способа подтолкнуть этих мерзавцев к действиям и заставить выйти из тени. Срок, назначенный нам русскими, истекает через четыре дня. Это мало!Он гладит свой голый, как задница, череп.— А почему смерть этой девушки должна заставить нацистов выйти из тени? — спрашивает он тоном, в котором слышится намек на неодобрение.— Следите за моей мыслью, шеф! Когда во Фрейденштадте взорвалась моя тачка, Бунксы сразу узнали, что я цел и невредим. Наверняка рядом с гостиницей были их люди. Может, это сам хозяин гостиницы, кто знает? | Итак, они узнали не только об этом, но и о том, что оккупационные силы предоставляют в мое распоряжение машину. Полковник так орал об этом во дворе, что не услышать мог разве что глухой.У них появляется возможность организовать новое покушение, но, поскольку машину ведет французский солдат, нападение приобретает слишком серьезный масштаб. Оно станет международным преступлением. Они предпочли поставить на дороге девицу, работающую на них, чтобы убрать меня потихоньку. Заодно ей приказано разузнать обо мне как можно больше… Полагаю, моя личность их заинтриговала.— Продолжайте, — говорит шеф.Он смотрит на меня, как в цирке смотрят на воздушного гимнаста, работающего без страховки. Только моя гимнастика не воздушная, а мозговая.— Итак, они подсунули мне ту девчонку. Совершенно очевидно, что она должна была связаться с ними как можно скорее, но не смогла этого сделать, потому что я не отходил от нее ни на шаг, а от мамаши Бордельер она не выходила и не звонила…— И что из этого?— А то, — говорю, — что, не получая от нее известий, они постараются выяснить, что с ней стало… Когда они — прочтут в завтрашних газетах, что из окна выпала неизвестная молодая женщина, то пошлют кого-нибудь в морг, чтобы проверить, действительно ли речь идет о Рашель. Я дал строгие указания, чтобы не было опубликовано ни одной ее фотографии.— Я начинаю понимать, куда вы клоните, — шепчет босс. — Очень сильный ход, признаю… Мы установим постоянное дежурство в морге, и всех, кто придет посмотреть на ее труп, будем брать под наблюдение.— Вот именно! — торжествую я.— Сан-Антонио, скажите, эта мысль пришла вам до… до того, как вы ее выбросили?— Да, — отвечаю я, немного побледнев. Патрон встает.— Снимаю шляпу, — восхищенно шепчет он.— Это очень подходит к данным обстоятельствам, босс!* * *Я лежу в своей постели и задаю храпака. Мне снится, что меня взяли на работу в “Фоли-Бержер” делать вместе со звездой шоу пантомиму… Мы стоим за экраном из матового стекла, прожектор светит нам прямо в морду. Я поднимаю страусиное перышко, составляющее ее одежду, и начинаю номер, как вдруг раздается звонок.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14