Неизбежно наступит момент замешательства, которым арестант обязательно воспользуется, если он не последний лопух. Сечешь?— Я все отлично понимаю, господин комиссар.— Как раз начинает темнеть. Все О'кей…— Скажите, — спрашивает он, — а авария должна произойти в городе или в предместье?— Только не в центре. Мне так и видится авеню Гранд-Арме. Или даже лучше Пон де Нейи…— Понятно…— Я ухожу. Буду вас ждать на углу улицы. Притормози, чтобы я успел тронуться с места и сесть тебе на хвост. Главное — будь естественным… Да, и еще: когда тип будет рвать когти, пальни ему вслед. Абсолютно необходимо, чтобы он поверил в подлинность происходящего… Только не подстрели пару-тройку прохожих, а то пресса тебя линчует!— Не беспокойтесь!— Ладно, я пойду дать распоряжение, чтобы тебе передали заключенного.Я сижу вместе с Берюрье в его старом “мэтфорде”. Берюрье — это не слишком башковитый толстяк, специалист по массажу солнечного сплетения гангстеров. Я взял его с собой, потому что партия будет крупной, как атомный гриб, и, если я ее проиграю, в конторе начнется большой шухер.За рулем сижу я. У меня больше доверия к моим реакциям, чем к его.Когда Плюме проезжает мимо, он дает короткий сигнал клаксоном и притормаживает. Я замечаю тонкую фигуру арестанта, его бледное лицо… Моя шляпа надвинута на глаза, чтобы он не мог меня узнать, если посмотрит в мою сторону. Но мои опасения напрасны! Поездка начинается. Сначала медленно, но потом, когда мы выехали на Елисейские Поля, быстрее.На Рон-Пуэн между нами и машиной, которую мы преследуем, образуется пробка. Какой-то козел на “веспе” поцеловал грузовик, чем парализовал движение. У меня от волнения сжимаются шары. Если я потеряю из виду Плюме и тому гаду, которого он везет, удастся смыться, я больше не посмею показаться на глаза коллегам. Надо мной будут потешаться лет сто, даже тысячу, пересказывая историю этого кретина Сан-Антонио, который хотел поиграть в кошки-мышки и остался в дураках, как старый слепой котяра!Я жму на клаксон, подавая тем самым пример другим водителям. Через три секунды начинается такой рев, что если бы Париж подвергся сейчас бомбардировке, этого никто бы не заметил.Полицейский-регулировщик злится, оттягивает “веспа-сианца” в сторону и делает машинам знак проезжать.Я несусь к арке… Проспект пуст… Замечаю вдали, у авеню Георга Пятого, “404-ку” Плюме и прибавляю скорость, чтобы догнать ее. К счастью, малыш заметил инцидент и сбросил газ…Объезжаем Триумфальную арку… Вокруг монумента стоят автобусы туристов, которые, наверное, никогда раньше не видели, как горит газ. Стада американцев, скандинавов и швейцарцев фотографируют священную плиту. Эта толчея вызывает новую задержку, но Плюме держится начеку и едет медленно. И тут происходит нечто непредвиденное, от чего я подпрыгиваю на сиденье. Я вижу, как открывается дверца “404-ки” со стороны водителя, из нее вылетает Плюме и остается неподвижным на шоссе; машина идет зигзагами, пока лже-Бункс не хватается за руль… Потом она делает рывок вперед и начинает быстро удаляться.Да, я не предусмотрел такой вариант развития событий; не подумал, что арестант может удрать по-настоящему, да еще на машине!На машине, которой выжать сто пятьдесят в час, как вам выпить стакан вина! А тачка Берюрье тащится еле-еле и начинает дрожать, как девка, которую вы лапаете, едва вы пытаетесь ее убедить, что восемьдесят километров в час — не предел ее возможностей!Я выкрикиваю ругательства! Дрожу! Брызгаю слюной!— Надо остановиться, — замечает Берюрье. — Плюме ранен.— Да чтоб он сдох! — ору я. — Такой идиот не имеет права дольше портить жизнь своим согражданам!— Парень крепко саданул его в челюсть, мне отсюда видно, — уверяет толстяк, не смущаясь. — Это японский трюк, сразу перекрывает дыхание. Мне один раз это сделали! В рожу как будто влетает футбольный мяч! Ему не оставалось ничего, кроме как вывалиться из тачки…Я не отвечаю… Все мое внимание приковано к “404-ке”, на полной скорости удаляющейся в сторону Булонского леса. Глава 5 Я в десятую долю секунды придумываю номер высшего класса. Я могу все потерять, а могу и выиграть. Именно это заставляет меня решиться…Мой тип гонит по шоссе. Чтобы доехать до перекрестка, ему потребуется несколько минут. Поскольку он едет быстро, возможно, поворачивать не станет, чтобы не сбавлять скорость на повороте.Я останавливаю машину.— Гони следом за ним, — приказываю я Берюрье. — Жми на полную, не бойся, что твой локомотив развалится. Я выскакиваю из машины, и он срывается с места. А я выхватываю пушку и встаю посреди шоссе. Проезжают две “дофины”, их я пропускаю. Затем возникает новенькая “ланчия”. Я поднимаю шпалер и соединяю руки крестом. Водитель останавливается. Бегу к нему. Он зеленый, как сливовое варенье.— Не бойтесь, — говорю, — я из полиции… Я преследую человека на машине и должен во что бы то ни стало его взять.Он ошарашен. Это старичок, явно набитый хрустами, который, очевидно, едет в пригородный ресторанчик к своей милашке. Я его сдвигаю толчком и занимаю его место.Как чудесно чувствовать мощь лошадиных сил, собранных под капотом.Едва я успел досчитать до десяти, как стрелка спидометра аккуратно останавливается на сотне. Снова считаю до десяти и догоняю Берюрье… Я обгоняю его, но, выехав на перекресток, машины лже-Бункса не вижу.Ледяная рука сжимает мое горло.Поколебавшись тысячную долю секунды, решаю ехать прямо, как собирался раньше. Я молюсь, чтобы не попасть пальцем в небо, потому что тогда мне останется Только ехать покупать себе удочки, потому что с работы меня вышибут.Через пятьдесят метров после перекрестка — вилка. На разветвлении я ничего не вижу."Так, — говорю я себе, — какое направление легче выбрать, если ехать на большой скорости?” Я выбираю левую дорогу. На этот раз я выжимаю сто тридцать… Увидев мое приближение, молоденькие няньки с колясками и их ухажеры удирают на газоны. Старый гриб, сидящий рядом со мной, поправляет языком свою вставную челюсть. Он дрожит как лист и вот-вот хлопнется в обморок, но мне на это, выражаясь ярким образным языком путан, положить!Стрелка подбирается к ста сорока.— Мы разобьемся насмерть, — стонет старичок.— Это не имеет значения, — отвечаю я, чтобы его успокоить.— Это безумие, — завывает он, чтобы меня остановить.Я издаю радостный вопль. Передо мной машина Плюме, а за рулем Карл Бункс!Я заметно сбрасываю скорость… Теперь мне остается только следовать за ним. Я поздравляю себя с тем, что принял это дерзкое решение. На такой тачке, как “ланчия”, я не дам ему оторваться. Кроме того, она не может возбудить подозрения беглеца… Как этот парень знает Париж! Он уверенно доезжает до заставы Отей, там сворачивает вправо и въезжает в Булонский лес… Мы проезжаем пятьсот метров, и он сворачивает на маленькую улицу, обсаженную акациями.Здесь полно богатых домов. Я вижу, что “404-ка” останавливается чуть дальше. Чтобы не насторожить его, я опускаю поля шляпы, обгоняю его, сворачиваю на первую же боковую улицу и останавливаюсь.— Вот, — говорю я старикашке, — мне остается только извиниться и поблагодарить вас.Достаю удостоверение.— Это чтобы доказать, что я на самом деле полицейский. Будет вполне естественно, если вы сурово осудите мое поведение. Я знаю, что действовал весьма бесцеремонно, но меня вынудили обстоятельства. Хотите — можете подать на меня жалобу. Это ваше право, и я на вас нисколько не обижусь.После этой пылкой речи я его покидаю. Бункс — я продолжаю называть его этим именем, потому что не знаю настоящего, — вошел в коттедж с закрытыми ставнями. С угла улицы я слышал, как он позвонил в дверь условным сигналом. Я бесшумно подхожу к этой двери.Навостряю уши, но ничего не слышно. Однако есть же кто-то в доме, раз этот малый позвонил и ему открыли!Достаю отмычку. Этот мой дружок не остается без работы.Я бесшумно открываю дверь. По крайней мере отпираю замок, а открывание двери занимает больше времени. Открывая, я вынужден приподнимать ее, чтобы она не заскрипела… Когда щель оказывается достаточно широкой, чтобы пролезть в нее, я захожу.В доме хорошо пахнет. Это тот запах, что я вдыхал во Фрейденштадте и Канне. Волнующий и тревожащий запах туберозы, запах духов малышки Бункс!Иду по узкому коридору и подхожу к открытой двери. Лже-Бункс и его лжесестра там.Едва я их увидел, у меня сразу исчезают последние сомнения насчет того, что парень не тот, за кого мы его принимали, потому что они занимаются спортом, который обычно не практикуется между родственниками!Я не хочу прерывать подобный спектакль. Любовь — штука священная, не знает ни границ, ни законов…Сеанс длится еще добрую четверть часа, потом они останавливаются, тяжело дыша… Светлые волосы Кристии свешиваются до пола.Чтобы нарушить блаженство этого момента, я начинаю что есть сил хлопать в ладоши.Видели бы вы, как они подскочили! Видели бы, какими глазами смотрели на меня эти влюбленные! Согласен, человека трудно простить за то, что он подсмотрел зрелище такого рода. Эти не простят меня никогда.— Поднимите руки, и как можно выше! — прошу я их.Они не подчиняются. Кристия предпочла бы получить дырку в шкуре, чем выполнить этот приказ. А он бледнее, чем обычно.— Вы поняли? — спрашиваю.Он понял, но с сердитым видом скрещивает руки на груди.Чувствую, если смолчу, мой престиж сильно пострадает.— Ладно, можете скрестить руки, раз вам так хочется… Поднимать их слишком утомительно для мужчины, израсходовавшего столько сил!— Какой вы мерзкий тип, — бормочет он.— Пожалуй, — усмехаюсь я.Он с решительным видом делает шаг в мою сторону.— Стойте! Или я буду стрелять!Думаете, он подчиняется? Хренушки! Продолжает надвигаться на меня, как человек, собравшийся раздавить паука…— Не подходите! — кричу я.Я хочу заставить его поверить, что выстрелю. Все его существо сжимается от предчувствия, но самолюбие заставляет идти вперед.Я даю ему сделать еще шаг и вытягиваю руку, делая вид, что сейчас нажму на спусковой крючок. Он останавливается, и я влепляю ему мощный удар в челюсть. Это самый красивый хук левой за всю мою поганую жизнь. Он, не охнув, валится на пол, словно сраженный молнией… Я добавляю удар каблуком моего колеса по его затылку, чтобы он вел себя тихо, и подхожу к столу, на котором сидит Кристия.— Ну, девочка, — обращаюсь я к ней, — что нового произошло после Канна?— После Канна… — бормочет она.— Не надо косить под дурочку, детка. Я все понял… Ты первая девка, которой удалось меня одурачить макияжем. Признаюсь, до сих пор я не очень верил в задницу, но сейчас мое мнение об этой части тела изменилось.— Что вы хотите сказать?— Это ты была лжемедсестрой в каннской клинике. Браво! Я не устану тебе аплодировать… Твой номер — настоящее произведение искусства! Я попался еще и потому, что ты изменила не только внешность, но и внутренний облик. Ты превратилась из прекрасной златовласой авантюристки в заурядную девушку из народа, втянутую в грязное дело и не видящую дальше своего носа.Прочитав статью в газете, ты решила вмешаться. Чтобы пойти на такое дело, надо иметь большую смелость, даже дерзость. Ты покрасила волосы, уложила их вокруг головы, потом смыла крем, делающий тебя загорелой, надела контактные линзы, изменившие цвет твоих глаз… Жвачка на деснах изменила форму рта… Белый халат, немного эфира, чтобы сбить запах духов, — и подавайте на стол в горячем виде. Готова оскорбленная дамочка, мечтающая отомстить девке, которая отбила у нее мужа!Но, любовь моя, в ту ночь, в клинике, я увидел твою задницу, а у меня на них хорошая память, особенно на такие, с темным пушком. Глядя на тебя сейчас, я рассматривал твою задницу и говорил себе, что она мне кого-то напоминает… А потом я заметил, что для блондинки у тебя слишком темный пушок. Вуаль упала, и я все понял.— Вы умнее, чем кажетесь, — говорит она.— Обманывать всех — это часть работы полицейского, моя красавица.— Я знаю.— Так, значит, это ты самая главная?Она пожимает плечами.В ее глазах я меньше чем ничто. Мне не нравится, когда девка, так наколовшая меня, еще и держит меня за лопоухого фраера.Я подхожу к ней и влепляю пощечину, но она, кажется, только этого и ждала.Когда моя рука обрушивается на ее щеку, она подставляет свою, в которой держит длинную булавку, и я напарываюсь на нее ладонью. Я взвываю от боли. Кристия ловко пользуется полученным преимуществом. Быстрая, как пантера, она бросается на другую мою руку, ту, в которой я держу пистолет, и вырывает его прежде, чем я успеваю понять, что происходит.Я даже не пытаюсь вернуть себе оружие. Уже слишком поздно. Она начеку… Я ограничиваюсь тем, что вытаскиваю из ладони булавку и нажимаю на ранку, из которой выступает капля крови.— Не беспокойтесь из-за этой маленькой дырочки, — говорит девица. — Я проделаю в вас другие, побольше, наберитесь терпения… Только я хочу знать…— Что, моя красавица?— Что известно русским?Тут мне хочется засмеяться, потому что именно этот вопрос задал бы я сам, если бы разговор начинал я. Смотрю на нее, ожидая продолжения.— О чем? — спрашиваю.Она указывает на мужчину, работавшего на ней несколько минут назад.— О Дмитрии! Они знают, что он жив?Дмитрий! Этого малого зовут Дмитрием! Значит, он русский! Он… Я улыбаюсь.— Вы смеетесь из бравады? — спрашивает она.Нет, не из бравады. Я смеюсь потому, что, даже когда вас держат на мушке с явным намерением нашпиговать свинцом, вы не можете удержаться от улыбки, если у вас на глазах замыкается круг. А круг замкнулся герметически. Кусочки головоломки встали на свои места. Я ошибся, когда сказал в посольстве, что никто из их людей не был похищен. Нет, их атташе похитили. Мы!Это настолько забавно, что я не могу удержаться, чтобы не объяснить все Кристии. Было бы слишком глупо сдохнуть с этой потрясной историей в чайнике.Я ей объясняю, как по просьбе русских начал поиски их якобы похищенного атташе, как по их наводке похитил того, кого считал сыном Бункса, чтобы заставить его выдать секрет… Как, опять же по их совету, мы проделали трюк с трупом… “
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14