Наряд и конверт со сторублевками, который он
обнаружил в ее сумке. Вначале Алина изворачивалась, потом все валила на
Геннадия - дескать тот ее подвел. Когда же Михаил сунул ей под нос конверт
с деньгами, она стала кричать, не выбирая выражений, и только получив
затрещину, сникла, расплакалась, назвала Липницкого...
В купе вошла молоденькая проводница, начала собирать постельное
белье. Задев Михаила плечом и бедром, смутилась, порозовела. Он невольно
улыбнулся, но тут же погасил улыбку: вспомнил Лилечку - проводница чем-то
походила на нее. Очевидно, молодостью и этим вот непритворным смущением.
Подумал, что минувшей ночью, будь он понастойчивей, мог бы круто изменить
свою судьбу, но быстро прогнал эту мысль. Есть чувства, над которыми мы не
властны, пока не ослаб их накал, пока память выталкивает их на
поверхность. Нельзя в одночасье перестать негодовать, считать себя
униженным и виноватым только потому, что случай предложил тебе более
приятное чувство. С ноля можно начинать лишь, когда за спиной ничего нет,
когда память сама отреклась от прошлого...
За окном в сгущающихся сумерках замелькали дачные платформы -
приближался Киев.
В вокзальной сутолоке Михаил на какое-то время отрешился от своих
мыслей. Люди спешили на трамваи, троллейбусы, в метро, а ему некуда было
спешить - то, что оставалось сделать, не требовало спешки.
Вспомнил, как двенадцать лет назад впервые приехал в Киев, и толпа
пассажиров вынесла его, как и сейчас, в привокзальную сумятицу. Михаил
тогда еще не видел такой большой площади, роящейся людьми, автомобилями.
Можно было подумать, что всех приехавших в этот город тотчас же охватывала
боязнь опоздать, не успеть куда-то, что-то упустить, кого-то не застать.
Это чувство не передалось ему: он был уверен, что те, к кому он приехал,
будут рады ему и сегодня, и завтра. Ему было восемнадцать, многое виделось
в розовом свете, а те небольшие сомнения, что не оставляли его всю дорогу,
рассеялись без следа, едва он ступил на площадь. Было летнее погожее утро
с нежарким ласковым солнцем, легким освежающим ветерком, веселыми звонками
трамваев, которые, казалось, приветствовали его - молодого вихрастого
парня в линялых джинсах, с рюкзаком на плече.
Он катался на метро, бродил по Владимирской горке, гулял по
набережной, ел мороженое сначала в одном, а потом в другом кафе, поехал на
пляж, искупался, поиграл с парнями в волейбол, а с девушками в бадминтон,
вернулся в город, пообедал в вареничной, сходил в кино. И только вечером
направился туда, где его ждали, где он мог пожить некоторое время, пока не
решится вопрос его поступления в институт. В какой институт он поступит,
где и на что будет жить пять лет, он еще не знал. Все решил телефонный
разговор с Алиной - она настояла на его приезде, заверила, что все будет в
порядке: в нем примут участие и она, и Матвей Егорович. Ему было приятно
такое внимание. Тем более, что оно исходило не только от Алины, но и от
Матвея Егоровича, чей авторитет был для него непререкаем...
- Гражданин, у вас найдутся спички? - Небольшого росточка мужчина с
объемистым дорожным портфелем смущенно улыбнулся Михаилу.
Спичек у него не было. Мужчина извинился, отошел, но затем снова
подступил, спросил, как добраться до Крещатика. Михаил объяснил. Ему тоже
захотелось спуститься в метро, доехать до Крещатика, пройтись по широким
оживленным тротуарам, мимо уже расцвеченных огнями витрин, купить в киоске
"Вечерку", взглянуть на таблицу игр футбольного чемпионата, зайти в кафе и
выпить чашечку кофе. Но едва ступив на Крещатик, он поймал себя на том,
что хитрит с собой, оттягивая момент встречи с Алиной. Так было двенадцать
лет назад - он приехал сюда не потому, что ему некуда было податься, а
потому, что в телефонном разговоре с Алиной уловил взволновавшие его
нотки, которые сулили куда больше, чем ее слова. И в то же время он робел
при одной мысли о встрече с ней в ее доме. Он не мог предугадать, чем
обернется для него эта встреча - настроение Алины менялось, как погода в
ноябре: она могла броситься ему на шею, расцеловать при всех, даже при
Геннадии, но могла и едва кивнуть, уронив небрежно: "А-а, это ты!" и тут
же повернуться спиной.
Невольно усмехнулся: теперь-то ему нечего робеть.
Поднялся вверх по Прорезной, зашел в подъезд старого дореволюционной
постройки крепкостенного дома, поднялся на третий этаж. Свет в подъезде
еще не зажгли, и на лестничной площадке было темновато. На этот раз не
пришлось отыскивать в рюкзаке фонарик, включать его. Тем не менее Михаил
замешкался у массивной двухстворчатой двери с медной ручкой и такой же
поблескивающей в полумраке табличкой, словно еще сомневаясь, та ли это
дверь. При том, что отлично знал не только дверь, но и то, что находилось
за ней: узкий, сумеречный даже при свете стилизованных бра коридор, по обе
стороны которого располагались утопленные в нишах двери: первая направо -
гостиная, вторая - кабинет "патриарха", напротив - спальня, рядом -
комната Алины, а за поворотом, впритык к кухне, узкая комнатушка,
заставленная громоздкой мебелью, некогда перемещенной за ненадобностью из
других комнат. В комнатушке поочередно жили Анисимовна - дальняя
родственница "патриарха", потом Геннадий, а уж затем он, Михаил. Не только
комнаты - каждая вещь в доме имела свое место и назначение, менять которые
не имел права никто, кроме хозяина. Тут все было настолько отлаженно,
солидно, незыблемо, что внушало трепет непосвященным. А посвященным во все
здесь был только "патриарх".
Михаил уже поднял руку к кнопке звонка, когда его взяла оторопь, да
такая, что холод пробежал по спине, сжалось сердце. Это чувство нельзя
было объяснить ничем - даже в тот, первый приезд его робость не достигала
такого накала. Видимо потому, что тогда его окрыляла надежда, казалось бы,
несбыточная, почти фантастическая, но намертво уцепившаяся за мимолетное,
явившееся ему однажды ослепляющим ночным видением, которое заслонило собой
все сущее, растворило его в себе. Чтобы опомниться, прозреть, понадобились
годы.
И вдруг он понял: тот злосчастный тоннель продолжился для него здесь
- у этой двери. Надо было войти в нее, прожить за ней двенадцать лет,
поступиться всем и не приобрести ничего, пытаться совместить
несовместимое, возненавидеть себя, а затем Алину, свести знакомство с
Липницким, операционным столом, невыносимой болью, страхами и снова
вернуться сюда, чтобы понять это...
Дверь открыла Анисимовна, предварительно включив "персональный"
плафон на лестничной площадке и рассмотрев Михаила в "глазок". Она была
такая, какой он помнил ее: сухонькая, сморщенная, востроглазая, с
закрученными на затылке седыми косицами. Старуха встретила его
неприветливо. Презрительно опустила уголки тонких бескровных губ:
- Чего явился?
- Алина дома? - решив не задираться, но в то же время решительно
шагнув в коридор, спросил Михаил.
- А тебе какое дело до нее?
- Об этом я сам ей скажу.
- Грубиянишь, - строго сдвинула брови Анисимовна. Но затем, несколько
смягчившись, ответила: - Скоро должна быть. Стой здесь, я Матвею Егоровичу
доложу.
Она шмыгнула в нишу, за остекленную дверь.
Михаил окинул взглядом коридор. Та же вделанная в стену вешалка с
дюжиной бронзовых псов-держателей, те же бра, овальное зеркало в
замысловатой раме, столик для телефонного аппарата, навесная полка для
газет. И только в стояке для зонтов, рядом с набором английских тростей,
гуцульским резным посохом, сказочной клюкой появился бамбуковый шест,
инкрустированный перламутром - новая причуда "патриарха". Эти палки
"патриарх" начал собирать полтора года назад, когда ушел на пенсию. Порой
он выходил на улицу то с одной, то с другой, хотя никакой нужды в этом не
было - в свои шестьдесят три года Матвей Егорович обладал завидным
здоровьем...
- Иди, зовет тебя, - выглянула из ниши Анисимовна.
В кабинете тоже ничего не изменилось: мореного дуба письменный стол,
отделанный под старину книжный шкаф, мраморный бюст Сократа на выдвижной
полке, обитый темно-красной кожей диван, текинский ковер, вольтеровское
кресло с подножником, корабельный барометр на одной стене, картина
Айвазовского (подлинник) - на другой, бронзовая нимфа, поддерживающая
абажур торшера. Михаил бывал в кабинете не раз, но только сейчас осознал,
что каждая вещь здесь рассчитана на определенный эффект - внушить почтение
к хозяину. А еще он подумал, и тоже впервые, что все эти антикварные вещи
стоят немалых денег.
"Патриарх" сидел в кресле у открытого, несмотря на холодную погоду,
окна. На нем была теплая стеганая куртка, ноги укрывал шерстяной плед, на
коленях лежала раскрытая книга, от которой он не отрывал глаз, слегка
наклонив крупную, увенчанную гривой голову. До сих пор он не пользовался
очками, и это тоже внушало уважение. Когда Михаил вошел, "патриарх" держал
у поросшего волосами уха телефонную трубку, шнур от которой тянулся к
аппарату на письменном столе, косился в книгу и лишь время от времени
бросал в трубку неопределенно:
- Да... Возможно... Надо подумать...
Михаил замешкался в дверях: когда "патриарх" говорил по телефону,
входить в кабинет не полагалось. Но его позвали, и он не знал, как быть.
На всякий случай поздоровался. "Патриарх" даже не взглянул, продолжал
ронять в трубку негромкие отрывистые фразы:
- Трудно сказать... Пожалуй... Не обещаю, но прозондирую...
Михаил хорошо знал эту манеру придавать своим словам предельную
значимость, весомость. И то была не пустая рисовка - еще не так давно
одного телефонного звонка "патриарха" было достаточно, чтобы решить судьбу
той или иной производственной программы, стройки, проекта, не говоря уж о
судьбах отдельных людей. Положение, которое долгие годы занимал Матвей
Егорович, давало ему такую власть. И от этого трудно было отвыкнуть.
Окончив разговор, "патриарх" передал трубку Анисимовне, которая
подхватила ее и преданно отнесла к столу, возложила на аппарат.
- Оставь нас, - все еще косясь в книгу, бросил хозяин старухе, и
только когда она вышла, поднял на Михаила немигающие водянистые глаза,
спросил строго:
- Что с головой?
Михаил невольно тронул заклеенный пластырем висок, но тут же
усмехнулся:
- Пустяк, ушибся.
- Надолго приехал? - выдержав приличествующую паузу, спросил
"патриарх".
- Улажу одно дело, заберу свои вещи и больше не стану беспокоить вас.
- Это надо было сделать двенадцать лет назад, - изрек "патриарх", не
отрывая, однако, глаз от заклеенного пластырем виска Михаила. Пластырь и
угадывающаяся под ним вмятина чем-то смущали его. Но вот он отвел взгляд,
осведомился уже деловито: - У этой женщины есть квартира?
- У какой женщины? - не понял Михаил.
- Тебе лучше знать, к кому ты ушел... Молчишь? Значит, и она тебя
выставила.
- Меня никто не выставлял, - растерялся Михаил.
- Понятно, - губы Матвея Егоровича дернулись в усмешке. - Будешь
настаивать на размене, бегать по судьям, адвокатам?
- Ах, вот вы о чем!
Спрашивать, кто наврал, что он, Михаил, ушел от Алины к другой
женщине, бессмысленно - если "патриарх" говорит утвердительно, никакие
возражения не принимаются во внимание. Невольно подумал, что эта сплетня
вряд ли исходит от самой Алины, скорее всего, ее пустила Анисимовна -
старуха всегда недолюбливала его. Такую небылицу мог сочинить и Вартанов,
долгие годы ходивший в помощниках "патриарха" и не оставивший его затем
верноподданическим вниманием, а также партнерством по субботнему бриджу.
Правда, тот же Вартанов не раз предостерегал Михаила от Геннадия и тех
козней, которые тот строит. Но Михаил не хотел думать слишком плохо о
Геннадии, потому что некогда сам перешел ему дорогу, отлучив от клана
"патриарха"...
- Не беспокойтесь, на квартиру я не стану претендовать.
"Патриарх" неопределенно кивнул и снова уставился в книгу, давая
понять, что им не о чем говорить.
Но Михаил думал иначе. Стоило ему войти в эту комнату, увидеть тестя,
заговорить с ним, как поднявшаяся из глубины забвения волна вынесла на
поверхность все, что произошло в начале июня и раньше, когда Алина по
настоянию отца перешла из института в главк. Вспомнил и то, о чем
наушничал ему Вартанов, когда обнаружилась фиктивность заявки и Вартанов
не на шутку струсил. Задним числом понял, что ему следовало объясняться не
с Алиной - с "патриархом", но тут же осознал, что тогда в июне у него не
хватило бы духу говорить об этом. Сейчас же ему нечего было терять, и он
позволил себе то, чего раньше не позволял в этом доме - взял стул, сел
напротив хозяина:
- Матвей Егорович, когда вы были начальником главка, кто, кроме вас,
подписывал наряды на внеплановый металл?
Старик поднял голову, вонзил в собеседника немигающий взгляд грозно
округлившихся глаз. Так он смотрел лишь однажды - много лет назад, когда
Михаил объявил, что расписался с его дочерью. Но на этот раз зять не
оробел. Возможно потому, что патриарший гнев погас так же быстро, как
вспыхнул, едва водянистые зрачки натолкнулись на квадратик пластыря. На
какой-то миг Михаилу показалось, что в глазах тестя мелькнул испуг. Но
если это было так, то "патриарх" - надо отдать ему должное - быстро
овладел собой.
- Зачем это тебе?
- Хочу знать.
- Ну так знай: все эти годы я терпел тебя только потому, что ты не
совал нос не в свои дела.
- Вопросы снабжения металлом - тема моей научной работы.
- О Господи, до чего докатилась наука! То, с чем раньше запросто
справлялась экономист Мария Ивановна, нынче стало проблемой для целого
научно-исследовательского института.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19