Никогда еще они не ехали так далеко и долго, как в эту ночь. Это было рукой п
одать Ч Смоленский, Новинский и половина Садовой. Но зверский мороз с ту
маном разобщал отдельные куски свихнувшегося пространства, точно оно б
ыло не одинаковое везде на свете. Косматый, рваный дым костров, скрип шаго
в и визг полозьев способствовали впечатлению, будто они едут уже Бог зна
ет как давно и заехали в какую-то ужасающую даль.
Перед гостиницей стояла накрытая попоной лошадь с забинтованными бабк
ами, впряженная в узкие щегольские сани. На месте для седоков сидел лихач,
облапив замотанную голову руками в рукавицах, чтобы согреться.
В вестибюле было тепло, и за перилами, отделявшими вешалку от входа, дрема
л, громко всхрапывал и сам себя этим будил швейцар, усыпленный шумом вент
илятора, гуденьем топящейся печки и свистом кипящего самовара.
Налево в вестибюле перед зеркалом стояла накрашенная дама с пухлым, мучн
истым от пудры лицом. На ней был меховой жакет, слишком воздушный для тако
й погоды. Дама кого-то дожидалась сверху и, повернувшись спиной к зеркалу
, оглядывала себя то через правое, то через левое плечо, хороша ли она сзад
и.
В дверь с улицы просунулся озябший лихач. Формою кафтана он напоминал ка
кой-то крендель с вывески, а валивший от него клубами пар еще усиливал это
сходство.
Ч Скоро ли они там, мамзель, Ч спросил он даму у зеркала.
Ч С вашим братом свяжешься, только лошадь студить.
Случай в двадцать четвертом был мелочью в обычном каждодневном озлобле
нии прислуги. Каждую минуту дребезжали звонки и вылетали номерки в длинн
ом стеклянном ящике на стене, указуя, где и под каким номером сходят с ума
и, сами не зная, чего хотят, не дают покоя коридорным.
Теперь эту старую дуру Гишарову отпаивали в двадцать четвертом, давали е
й рвотного и полоскали кишки и желудок.
Горничная Глаша сбилась с ног, подтирая там пол и вынося грязные и внося ч
истые ведра. Но нынешняя буря в официантской началась задолго до этой су
матохи, когда еще ничего не было в помине и не посылали Терешку на извозчи
ке за доктором и за этою несчастною пиликалкой, когда не приезжал еще Ком
аровский и в коридоре перед дверью не толклось столько лишнего народу, з
атрудняя движение.
Сегодняшний сыр-бор загорелся в людской оттого, что днем кто-то неловко п
овернулся в узком проходе из буфетной и нечаянно толкнул официанта Сысо
я в тот самый момент, когда он, изогнувшись, брал разбег из двери в коридор
с полным подносом на правой, поднятой кверху руке. Сысой грохнул поднос, п
ролил суп и разбил посуду, три глубоких тарелки и одну мелкую.
Сысой утверждал, что это судомойка, с нее и спрос, с нее и вычет. Теперь была
ночь, одиннадцатый час, половине скоро расходиться с работы, а у них до сих
пор еще шла по этому поводу перепалка.
Ч Руки-ноги дрожат, только и забот день и ночь обнявшись с косушкой, как с
женой, нос себе налакал инда как селезень, а потом зачем толкали его, побил
и ему посуду, пролили уху! Да кто тебя толкал, косой чорт, нечистая сила? Кто
толкал тебя, грыжа астраханская, бесстыжие глаза?
Ч Я вам сказывал, Матрена Степановна, Ч придерживайтесь выраженьев.
Ч Добро бы что-нибудь стоящее, ради чего шум и посуду бить, а то какая неви
даль, мадам Продам, недотрога бульварная, от хороших делов мышьяку хвати
ла, отставная невинность. В Черногорских номерах пожили, не видали шилох
восток и кобелей.
Миша и Юра похаживали по коридору перед дверью номера. Все ведь вышло не т
ак, как предполагал Александр Александрович. Он представлял себе Ч виол
ончелист, трагедия, что-нибудь достойное и чистоплотное. А это чорт знает
что. Грязь, скандальное что-то и абсолютно не для детей.
Мальчики топтались в коридоре.
Ч Вы войдите к тетеньке, молодые господа, Ч во второй раз неторопливым
тихим голосом убеждал подошедший к мальчикам коридорный. Ч Вы войдите,
не сумлевайтесь. Они ничего, будьте покойны. Они теперь в полной цельност
и. А тут нельзя стоять.
Тут нынче было несчастье, кокнули дорогую посуду. Видите Ч услужаем, бег
аем, теснота. Вы войдите.
Мальчики послушались.
В номере горящую керосиновую лампу вынули из резервуара, в котором она в
исела над обеденным столом, и перенесли за дощатую перегородку, вонявшую
клопами, на другую половину номера.
Там был спальный закоулок, отделенный от передней и посторонних взоров п
ыльной откидной портьерой. Теперь в переполохе её забывали опускать. Ее
пола была закинута за верхний край перегородки. Лампа стояла в алькове н
а скамье.
Этот угол был резко озарен снизу словно светом театральной рампы.
Травились йодом, а не мышьяком, как ошибочно язвила судомойка.
В номере стоял терпкий, вяжущий запах молодого грецкого ореха в неотверд
елой зеленой кожуре, чернеющей от прикосновения.
За перегородкой девушка подтирала пол и, громко плача и свесив над тазом
голову с прядями слипшихся волос, лежала на кровати мокрая от воды, слез и
пота полуголая женщина.
Мальчики тотчас же отвели глаза в сторону, так стыдно и непорядочно было
смотреть туда. Но Юру успело поразить, как в некоторых неудобных, вздыбле
нных позах, под влиянием напряжения и усилий, женщина перестает быть тем,
чем её изображает скульптура, и становится похожа на обнаженного борца с
шарообразными мускулами в коротких штанах для состязания.
Наконец-то за перегородкой догадались опустить занавеску.
Ч Фадей Казимирович, милый, где ваша рука? Дайте мне вашу руку, Ч давясь о
т слез и тошноты, говорила женщина. Ч Ах, я перенесла такой ужас! У меня был
и такие подозрения! Фадей Казимирович… Мне вообразилось… Но по счастью о
казалось, что все это глупости, мое расстроенное воображение. Фадей Кази
мирович, подумайте, какое облегчение! И в результате… И вот… И вот я жива.
Ч Успокойтесь, Амалия Карловна, умоляю вас, успокойтесь.
Как это все неудобно получилось, честное слово, неудобно.
Ч Сейчас поедем домой, Ч буркнул Александр Александрович, обращаясь к
детям.
Пропадая от неловкости, они стояли в темной прихожей, на пороге неотгоро
женной части номера и, так как им некуда было девать глаза, смотрели в его
глубину, откуда унесена была лампа. Там стены были увешаны фотографиями,
стояла этажерка с нотами, письменный стол был завален бумагами и альбома
ми, а по ту сторону обеденного стола, покрытого вязаной скатертью, спала с
идя девушка в кресле, обвив руками его спинку и прижавшись к ней щекой. Нав
ерное, она смертельно устала, если шум и движение кругом не мешали ей спат
ь.
Их приезд был бессмыслицей, их дальнейшее присутствие здесь Ч неприлич
ием.
Ч Сейчас поедем, Ч еще раз повторил Александр Александрович. Ч Вот то
лько Фадей Казимирович выйдет. Я прощусь с ним.
Но вместо Фадея Казимировича из-за перегородки вышел кто-то другой. Это б
ыл плотный, бритый, осанистый и уверенный в себе человек. Над головою он не
с лампу, вынутую из резервуара. Он прошел к столу, за которым спала девушка
, и вставил лампу в резервуар. Свет разбудил девушку. Она улыбнулась вошед
шему, прищурилась и потянулась.
При виде незнакомца Миша весь встрепенулся и так и впился в него глазами.
Он дергал Юру за рукав, пытаясь что-то сказать ему.
Ч Как тебе не стыдно шептаться у чужих? Что о тебе подумают? Ч остановли
вал его Юра и не желал слушать.
Тем временем между девушкой и мужчиной происходила немая сцена. Они не с
казали друг другу ни слова и только обменивались взглядами. Но взаимное
понимание их было пугающе волшебно, словно он был кукольником, а она посл
ушною движениям его руки марионеткой.
Улыбка усталости, появившаяся у нее на лице, заставляла девушку полузакр
ывать глаза и наполовину разжимать губы. Но на насмешливые взгляды мужчи
ны она отвечала лукавым подмигиванием сообщницы. Оба были довольны, что
все обошлось так благополучно, тайна не раскрыта и травившаяся осталась
жива.
Юра пожирал обоих глазами. Из полутьмы, в которой никто не мог его видеть,
он смотрел не отрываясь в освещенный лампою круг. Зрелище порабощения де
вушки было неисповедимо таинственно и беззастенчиво откровенно. Проти
воречивые чувства теснились в груди у него. У Юры сжималось сердце от их н
еиспытанной силы.
Это было то самое, о чем они так горячо год продолдонили с Мишей и Тоней по
д ничего не значащим именем пошлости, то пугающее и притягивающее, с чем о
ни так легко справлялись на безопасном расстоянии на словах, и вот эта си
ла находилась перед Юриными глазами, досконально вещественная и смутна
я и снящаяся, безжалостно разрушительная и жалующаяся и зовущая на помощ
ь, и куда девалась их детская философия и что теперь Юре делать?
Ч Знаешь, кто этот человек? Ч спросил Миша, когда они вышли на улицу. Юра
был погружен в свои мысли и не отвечал.
Ч Это тот самый, который спаивал и погубил твоего отца.
Помнишь, в вагоне, Ч я тебе рассказывал.
Юра думал о девушке и будущем, а не об отце и прошлом. В первый момент он даж
е не понял, что говорит ему Миша. На морозе было трудно разговаривать.
Ч Замерз, Семен? Ч спросил Александр Александрович. Они поехали.


ЧАСТЬ третья.
ЕЛКА У СВЕНТИЦКИХ

1

Как-то зимой Александр Александрович подарил Анне Ивановне старинный г
ардероб. Он купил его по случаю. Гардероб черного дерева был огромных раз
меров. Целиком он не входил ни в какую дверь. Его привезли в разобранном ви
де, внесли по частям в дом и стали думать, куда бы его поставить. В нижние ко
мнаты, где было просторнее, он не годился по несоответствию назначения, а
наверху не помещался вследствие тесноты. Для гардероба освободили част
ь верхней площадки на внутренней лестнице у входа в спальню хозяев.
Собирать гардероб пришел Дворник Маркел. Он привел с собой шестилетнюю д
очь Маринку. Маринке дали палочку ячменного сахара. Маринка засопела нос
ом и, облизывая леденец и заслюнявленные пальчики, насупленно смотрела н
а отцову работу.
Некоторое время все шло как по маслу. Шкап постепенно вырастал на глазах
у Анны Ивановны. Вдруг, когда только осталось наложить верх, ей вздумалос
ь помочь Маркелу. Она стала на высо кое дно гардероба и, покачнувшись, толк
нула боковую стенку, державшуюся только на пазовых шипах.
Распускной узел, которым Маркел стянул наскоро борта, разошелся. Вместе
с досками, грохнувшимися на пол, упала на спину и Анна Ивановна и при этом
больно расшиблась.
Ч Эх, матушка-барыня, Ч приговаривал кинувшийся к ней Маркел, Ч и чего
ради это вас угораздило, сердешная. Кость-то цела? Вы пощупайте кость. Гла
вное дело кость, а мякиш наплевать, мякиш дело наживное и, как говорится, т
олько для дамского блезиру. Да не реви ты, ирод, Ч напускался он на плакав
шую Маринку. Ч Утри сопли да ступай к мамке. Эх, матушка-барыня, нужли б я б
ез вас этой платейной антимонии не обосновал? Вот вы верно думаете, будто
на первый взгляд я действительно дворник, а ежели правильно рассудить, т
о природная наша стать столярная, столярничали мы. Вы не поверите, что это
й мебели, этих шкапов-буфетов, через наши руки прошло в смысле лака или, на
оборот, какое дерево красное, какое орех. Или, например, какие, бывало, парт
ии в смысле богатых невест так, извините за выражение, мимо носа и плывут,
так и плывут. А всему причина Ч питейная статья, крепкие напитки.
Анна Ивановна с помощью Маркела добралась до кресла, которое он ей подка
тил, и села, кряхтя и растирая ушибленное место. Маркел принялся за восста
новление разрушенного. Когда крышка была наложена, он сказал:
Ч Ну, теперь только дверцы, и хоть на выставку.
Анна Ивановна не любила гардероба. Видом и размерами он походил на катаф
алк или царскую усыпальницу. Он внушал ей суеверный ужас. Она дала гардер
обу прозвище «Аскольдовой могилы». Под этим названием Анна Ивановна раз
умела Олегова коня, вещь, приносящую смерть своему хозяину. Как женщина б
еспорядочно начитанная, Анна Ивановна путала смежные понятия.
С этого падения началось предрасположение Анны Ивановны к легочным заб
олеваниям.

2

Весь ноябрь одиннадцатого года Анна Ивановна пролежала в постели. У нее
было воспаление легких.
Юра, Миша Гордон и Тоня весной следующего года должны были окончить унив
ерситет и Высшие женские курсы. Юра кончал медиком, Тоня Ч юристкой, а Миш
а Ч филологом по философскому отделению.
В Юриной душе все было сдвинуто и перепутано, и все резко самобытно Ч взг
ляды, навыки и предрасположения. Он был беспримерно впечатлителен, новиз
на его восприятий не поддавалась описанию.
Но как ни велика была его тяга к искусству и истории, Юра не затруднялся вы
бором поприща. Он считал, что искусство не годится в призвание в том же сам
ом смысле, как не может быть профессией прирожденная веселость или склон
ность к меланхолии.
Он интересовался физикой, естествознанием и находил, что в практической
жизни надо заниматься чем-нибудь общеполезным.
Вот он и пошел по медицине.
Будучи четыре года тому назад на первом курсе, он целый семестр занималс
я в университетском подземелье анатомией на трупах. Он по загибающейся л
естнице спускался в подвал. В глубине анатомического театра группами и п
орознь толпились взлохмаченные студенты. Одни зубрили, обложившись кос
тями и перелистывая трепаные, истлевшие учебники, другие молча анатомир
овали по углам, третьи балагурили, отпускали шутки и гонялись за крысами,
в большом количестве бегавшими по каменному полу мертвецкой. В её полуть
ме светились, как фосфор, бросающиеся в глаза голизною трупы неизвестных
, молодые самоубийцы с неустановленной личностью, хорошо сохранившиеся
и еще не тронувшиеся утопленницы. Впрыснутые в них соли глинозема молоди
ли их, придавая им обманчивую округлость. Мертвецов вскрывали, разнимали
и препарировали, и красота человеческого тела оставалась верной себе пр
и любом, сколь угодно мелком делении, так что удивление перед какой-нибуд
ь целиком грубо брошенной на оцинкованный стол русалкою не проходило, ко
гда переносилось с нее к её отнятой руке или отсеченной кисти.

Это ознакомительный отрывок книги. Данная книга защищена авторским правом. Для получения полной версии книги обратитесь к нашему партнеру - распространителю легального контента "ЛитРес":


1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12