— Но почему же ты стерпел, когда он тебя самого хлестал, а сейчас не удержался? — недоумеваю я.
— Потому что тогда он меня хлестал, а сейчас тебя,— ответил он мне.— А зто дело другое, Когда моего товарища бьют, и уж стерпеть не могу.
— Гай! — кричит нам усач как ни з чем не бывало. Легкий налегает на мотыль.
— Гай!
Легкий перестает крутить. Но мы все время были начеку, всё с, мотреликак бы усач снопа не налетел на нас с тряпкой. Однако, когда у меня опять вырвалась на рук халява, распущик только прокричал с той стороны:
— Посыльщик, опять бьешь халявы? Я молчу.
За всей этой суматохой я забыл про свою картошку под машиной, и она вся превратилась в уголь. Пришлось пообедать и позавтракать куском хлеба с щепоткой соли, запив его водичкой. Но мне сегодня было ке до еды.
В четыре часа завыл гудок, и наш первый день на заводе кончился. Следующие дни были уже легче. С каждым днем мы все лучше и лучше осваивали свою работу. Мы начали различать голоса не только своих рас-пущиков, но и чужих, и уже путаницы у нас не было.
Мы научились даже подменять друг друга, если кому надо было отлучиться минут на пять. У нас теперь находилось даже время поболтать с соседями.И к шуму в казарме мы стали привыкать.Только вот к холоду, все время тянувшему в казарму из-за плохо прикрываемой двери, да к клопам и тараканам трудно было привыкнуть. И к голоду тоже.
Изнуряли нас ночные смены. Они были мучительны не только для новичков, но и для тех, кто работал на заводе уже не первый год. Сколько ты ни работай, а, живя в казарме, где далеко за полночь стоит шум и гам, трудно уснуть рано с вечера, чтобы до полуночи выспаться.
Мы шли на смену сонные, ни работе клевали носом, а иногда и засыпали. Распущики кричали на нас, отпускали нам затрещины.Плохо получалось у нас и с заработком, особенно у меня. У нас не было пи одного дня прогула, значит за месяц я должен был получить девять рублей, а Легкий — десять с половиною, считая и забранные харчи. Но каждый раз за месяц я получал рублей семь с копейками, а Легкий — не больше восьми. И у других выходило так же.
Нас обсчитывали табельщики и конторщики, но поделать с ними мы ничего не могли. Если какой-нибудь умник начинал справляться, почему ему не выписали полностью заработанное, он живо вылетал с завода.
И мы молчали. Конторщики, смотрители и табельщики были над нами цари и боги.«Вот почему они так хорошо одеваются и живут в хороших домах»,— думали мы.А они действительно жили в свое удовольствие. Вечером веселились, катались на катке перед домом управляющего, устраивали спектакли, приглашали духовой оркестр. Нашего брата деревенщину сюда и близко не подпускали.
Мы с Легким один раз слышали, как играет духовой оркестр. Нам эта музыка показалась сказочной. На дворе был лютый мороз, нас насквозь продувало ветром, но мы стояли как зачарованные и слушали, слушали...
— Вот это музыка! — сказал задумчиво Легкий.
Мы, наверно, совсем бы замерзли, если бы в это время не открылись двери помещения, где играл оркестр, и оттуда не начали выходить конторщики и мастера. Среди них оказался и сам бог заводской — управляющий, в своей голубой шинели. Только тогда мы очнулись и пустились наутек, к себе в казарму — к клопам и тараканам.
Я не знаю, чем бы кончилась наша жизнь на заводе, если бы не вмешался мой отец. Он пришел домой на масленицу и, узнав, что мать отпустила меня работать на Ивот, взбеленился. Уж кто-кто, а он-то знал, каково живется в казарма нашему брату.
— Сейчас же поезжай за ним! — закричал он на мать, И мать приехала за мной в Ивот на нашей сивой кобыленке и забрала меня.
— Поедем, сынок, поедем скорей, а то отец убьет меня совсем,— говорит она мне.
— А как же расчет? Расчет надо получить в конторе, мне там причитается рубля два-три,— говорю я ей.
— Бог с ними, с этими двумя рублями, поедем скорей, И она увезла меня домой.
— Ну как, сладко зарабатывать деньги на заводе? — говорит мне отец, как только я перешагнул порог хаты.
Я молчу.
— Вот то-то же! В другой раз не будешь дурить.
Но ни бить, ни ругать меня не стал. Он видел, что я и так чуть живой на ногах стою.
А весной пришел домой и мой товарищ Вася Легкий. Так и закончилась наша жизнь на стекольном заводе.
МЫ РАБОТАЕМ С КАМЕНЩИКАМИ
Мой отец очень полюбил Легкого. Легкого, как я заметил, почти все любили, но что мой отец его от всех отличал, это уже не шуточки. Это надо заслужить! Мой отец очень вспыльчивый, своенравный человек, и жить и работать с ним не так-то легко. Когда он бывает дома, к нам в хату ни одна баба, ни один мальчонка ни ногой. Мужики ходят, правда, не все — только те, кто отцу по нраву пришелся. И все же, когда отец дома, каждый вечер, особенно в празд-
кики, мужиков набивается полна хата. Это бывает зимой, когда отец ходит со мной рубить лес, поздней осенью или самой ранней весной. В остальное время года он всегда в каменщиках или в печниках, у подрядчика., в артели или еще где с одним-двумя товарищами по мелочам пробавляется.
Мой отец каменщик и печник. Каменщик он первоклассный, парной руки, как у нас называют таких. Пу, а по печам у нас есть и поискусней его мужики. Например, Иван Устинович Амелин или Сергей Рудой. Но все лес и печник он качественный, это все признают.
Отец Легкого тоже каменщик, но он средний по мастерству, вторая рука, а за печи он и взяться не смеет.У нас вообще в деревне много каменщиков, этик больше всего живет наш народ — земелька-то плохая! И вот каждый ивановичский парнишка, как только станет подрастать, стремится попасть на работу в артель каменщиков, чтобы научиться мастерству кладки, стать впоследствии самому каменщиком первой руки.
А как попадешь, кто тебя возьмет и научит? Хорошо, если есть родные, отец или дядя, а как нет? Тогда надо просить чужих, а они даром не научат, им угождай да угождай, водку покупай...
Один раз, в марте,— это было уже года /два спустя после того, как мы с Легким пробовали стать заводскими рабочими,— на дворе была такая слякоть, мокрый снег и дождь так развезли дорогу, что идти в лес пилить дрова не было никакой возможности. И мы с отцом сидели дома и плели лапти. Отец мой не любил плести лапти, но не бездельничать же целый день! И он ковырял свайкой, сидя на конике.
И вдруг Легкий тут как тут. Он как знал, что мы дома.
— А, Легкий! — усмехнулся отец. Он всегда полунасмешливо и в то же время ласково относился к моему другу.— Мое вам почтение... Как живем-можем?
— Ничего, помаленечку,— отвечает Легкий.
Вот удивительное дело: отца не только мы, а и все соседские ребятишки как огня боялись, а вот Легкий не боялся его, на шутку отца всегда отвечал шуткой.
— А мы тут без тебя соскучились, я уже хотел было за тобой Федю посылать,— продолжает шутить отец.
— Зачем посылать? Я и сам пришел. Я знал, что вы тут без меня от скуки скисли.
— Гм... знал?— усмехается отец.— Как же это ты знал, хотел бы я понять.
— А очень просто,— отвечает Легкий.— Засосало у меня что-то под ложечкой, ну, думаю, значит, дядя Егор с Федей по мне затосковали, не миновать мне навестить их. — Раз у тебя под ложечкой засосало, выходит, и ты по
нас скучал?
— Вроде как бы и так, маленько было и это,— соглашается Легкий и усаживается на лавку рядом со мною.
— Ах, Легкий, Легкий, разбойник ты, разбойник, не носить тебе своей головы,— шутит отец.
— Пока держится, а там видно будет,— говорит Легкий. Он смотрит, как я плету лапоть, и говорит:
— Не люблю я лапти плести, хоть ты убей меня! Паршивая обувь! Воду г ропускает, носится недолго.
— А что ж ты любишь? Сапоги шить, как твой дядя Тихонок?— спрашивает отец.
— Ну, сапоги бы я еще шил, только не такие, как дядя Тихонок. Дядя сапожник-то аховый. А уж если быть сапожником, то надо быть качественным.
— Вот это ты верно сказал,— смеется отец.— Это ты прямо в точку попал — сапожник ваш Тихонок никудышный.
Уличительное дело: я вот и книг много читал, а не могу так разговаривать со взрослыми, как Легкий. И как он умеет так? И не боится никого. Как равный с равными.
— Легкий, что же ты будешь делать нынче летом? — спрашивает отец.— Ведь теперь вы уже не богачи, теперь тебе надо помогать отцу семью кормить, болты болтать ко приходится. Да и не маленький ты уже стал: наверно, пятнадцатый пошел?
Да, Изарконы разделились и сразу поравнялись со всеми. Вместо четырех копей у каждого брата только по одной лошади стало. И хаты поделили — Тихонку горницу, а отцу Легкого жилую, старую пристройку. Бабку Кытичку богомольный Тихонок не взял к себе, она живет с отцом Легкого. У Тихонка-то, говорят, деньжонок припасено, а вот у Павлика, отца Легкого, ничего в запасе нет, он теперь должен жить, как и все в нашей деревне,— что с плеч, то в печь, как говорится.
— Чем-нибудь займемся, сложа руки сидеть не будем,— говорит Легкий.
— Нешто опять с моим Федей на Ивотскнй завод подадитесь? Больно там работенка хорошая, да и заработки что надо,— усмехается отец.
— Ну нет, работай ты сам на Ивотском заводе. А с нас хватит и того, что мы поработали.
— Я и на Ивотском буду работать, только по своей части, по каменщицкой. Но нынче с весны я пойду в Бытошь — там на стекольном заводе ставят новые корпуса, нужны каменщики. Хочешь со мной в каменщик]! идти?
— С удовольствием, если возьмешь меня и Федю своего,— отвечает Легкий.
— Ну, Федю я не возьму, ему и дома дел много по хозяйству, а вот тебя, пожалуй, возьму. Надо же тебя к какому-то делу приучать.
— Ну что ж, приучи, я тебе за это спасибо скажу.
Я думал, что это только шутливый разговор у них, дескать, болтают от нечего делать.
Каково же было мое удивление, когда весной отец нанялся в Бытошь к подрядчику строить новые корпуса и взял с собою Легкого! Ведь обычно к отцу в пару многие взрослые просятся, у него есть чему поучиться. А он берет толь-
ко самых подходящих для себя. Легкий же не просился, а отец сам его позвал. Я и удивился и огорчился, мне тоже хотелось быть каменщиком. Я начал выговаривать отцу:
— Чужих берешь, а своего не хочешь.
— Подожди, дай срок, возьму и тебя,— ответил мне отец,— Вот осенью, когда пойду печки класть, возьму и тебя. А пока тебе дома надо быть, матери помогать.
Осенью... Но мне хотелось пойти теперь, вместе с Легким.
Правда, после выяснилось, что Легкого отец не в пару к себе взял — Вася еще мал был, но все же он его уже определил на работу.
Легкий и мой отец приходили домой каждое воскресенье, Бытошь от нас всего в семи верстах. И Легкий такое мне рассказывал, что просто дух захватывало.
— Понимаешь, товарищ,— говорил он мне,— это совсем не то, что было на Ивотском. Правда, работенка тут потрудней бывает, чем на заводе,— я гарцую цемент, подношу кирпичи, воду,— но зато какие харчи! На завтрак каждому — будь ты большой или маленький — дают по целой селедке. Мне они уже и надоедать начали. И чай с баранками. Чаю пей сколько хочешь! В обед щи с солониной и каша гречневая или пшенная с подсолнечным маслом. Солонина иной раз бывает и с душком, неважнецкая, но мы тогда кладем в щи побольше перчику, оно и ничего, сходит и такая. А в ужин опять щи и каша, чай, но солонины не бывает, ее мы всю съедаем в обед. Самое же главное — очень весело у нас в казарме после работы. Если бы ты посмотрел, какие там чудаки есть, послушал бы, какие смешные истории они рассказывают! Сдохнуть можно со смеху... Нет, ты обязательно просись у своего тятьки, чтобы он и тебя взял в каменщики. Если не насовсем, то хоть на недельку. Он это может сделать, ему стоит только сказать десятнику, и все! Твоего отца и десятник и даже сам подрядчик уважают. Как-никак, а он первый из первых там, его куда хошь по-
ставь — он сделает. Просись, говорю! И мне с тобой веселей будет, а то я по тебе иной раз так скучаю. Вот, думаю, Федю бы сюда!
— Легкий,— говорю я,— мне проситься у отца бесполезно. Раз он сказал, что до осени не возьмет, то уж точка. Я его хорошо знаю.
— Ах, черт побери! А мне так хочется, чтоб ты поработал со мною в каменщиках... Ну ладно, попробую-ка я сам поговорить с ним. Не все же ты должен дома возле матери сидеть.
— Я не сижу, работы и тут хватает.
— Знаю, но работа работе рознь. Нет, я все же потолкую с ним о тебе.
— Попробуй, только вряд ли что из этого получится.
— Посмотрим. Попытка не пытка.
...Я не знаю, что Легкий говорил моему отцу, как он ему доказывал, что меня тоже надо взять в Бытошь, а только однажды отец, придя домой, сказал матери:
— А знаешь, что я думаю, баба... Не взять ли мне и Федю в Бытошь? Ты как тут? Справишься одна?
Мать знала, как мне хотелось пойти в каменщики, и, хотя я ей дома нужен был, решила отпустить.
— Ну что ж, бери,— говорит она отцу.— Я тут теперь как-нибудь одна управлюсь, главные-то работы — сенокос и жатва — закончились. Да и Ольга подросла, боронить озимые она сумеет, пахать же все равно сама буду.
Я чуть не заплясал от радости. Я никак не мог дождаться понедельника, чтобы утром вместе с отцом, Легким и другими нашими мужиками зашагать впервые в жизни не куда-нибудь, а в каменщики! Ведь каменщики — не дроворубы, они в своем деле такие же мастера, как распущики и выдувальщики халяв на стекольном заводе, и зарабатывают они в месяц почти столько же.
А работа каменщика интересней, чем работа распущика или мастера-выдувальщика. Те всегда на одном месте работают, а каменщик в разных городах, деревнях и поселках, он за всю свою жизнь немало свету и людей повидает. Правда, я не сразу стану настоящим каменщиком, буду только подсобным рабочим, но ведь и все начинают с этого. А самое главное — я опять буду вместе с Легким...
И вот я шагаю по дороге в Бытошь, рядом с Васей Легким. Впереди идут взрослые — мой отец и другие каменщики.По сторонам дороги стеной стоит лес, такой, какого нигде нет в округе. Этот лес принадлежал раньше миллионеру Мельникову, а теперь — акционерному обществу Мальцев-ских заводов. Мельников продал лес и два завода акционерам за двенадцать миллионов рублей, а деньги положил в Английский банк. Говорят, что такой лес тянется и за Бы-тошыо, во все стороны на пятнадцать верст.
С моим отцом шагает Егор Вышибала, самый высокий и самый здоровый из всех наших мужиков.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22