Конечно, я не в состоянии знать всех лично. Единственное, что могу сказать на основании его личного дела, это то, что ваш Ибрагим Слиман работал у нас с февраля 1968 года. До ареста он не давал повода для нареканий или же наказания. Следовательно, выполнял свою работу надлежащим образом. Это все.
— Но ведь любого рабочего, даже североафриканца, нельзя рассматривать как обычную карточку в картотеке,— упирался Риго.— Слиман имел непосредственного начальника, руководителя мастерской, и тот утверждает, что Слиман звонил ему из Медона в тот вечер, когда было совершено преступление.
Пероне иронически усмехнулся.
— Руководитель и не скажет о нем ничего плохого. Он работает в ночную смену. Вы можете к нему зайти сегодня вечером, если у вас появится охота. Полиция уже записала его показания, но я боюсь, что они не имеют для вас большого значения,
— Почему? Они не в пользу обвиняемого?
— Наоборот, они для Слимана очень похвальны: «Серьезный трудолюбивый, самолюбивый. Добросовестный работник, которому поручаются все ответственные работы» и т. д.
— Не вижу в этом ничего необычного,— удивился адвокат.— Я вызову этого человека как свидетеля защиты. Это будет объективная оценка морального облика моего подзащитного.
— Вызовите Горальски! Я не советовал бы вам этого делать. Не только потому, что он поляк, а это тоже любопытный сорт людей, но он вдобавок — красный. Что я говорю — красный! Он убежденный коммунист...
Риго прервал его вежливо, но решительно:
— Господин Пероне, я очень ценю время как ваше, так и свое. Вы хотите сказать, что свидетельство Горальски подозрительно?
— Еще как! Этот тип запанибрата со всеми безумцами. Прошу меня извинить, но в мое время их всех на производстве называли безумцами. Он оказывает им протекцию, он их союзник.
— Почему же вы не уволите его?
— Против этого бы выступил профсоюз,— неохотно произнес Пероне.— Кроме того, ночная смена работает первоклассно и ее ни в чем нельзя упрекнуть, а господин Брессанд говорит, что именно этого он от людей и требует.
— Весьма вам сочувствую,— сказал Эрве Риго, поднимаясь.— Желаю как можно скорее поймать эту опасную птичку на каком-нибудь профессиональном промахе. Тогда вам легче будет от него избавиться.
С этими словами он поспешно вышел из кабинета, оставив директора по кадрам совершенно сбитым с толку. Это был единственный полезный для Ибрагима Слимана свидетель, сразу отвергнутый «всеми, кого обременяет ответственность за общественное благополучие». Этот фрагмент стихотворения Виктора Гюго звучал у Риго в ушах, когда он понял, что за сорок восемь часов до встречи с судебным следователем силуэт Слимана становится все темнее. Все свидетели говорили о его кровавых инстинктах, чрезмерной амбиции. Для земляков он был черной овцой, которая, изменив стаду, хотела изменить и свою общественную принадлежность. Для французов он оставался хищным зверем, которого они инстинктивно боялись. Единственное свидетельство в пользу марокканца, которое характеризовало его как нормального человека в маленьком мирке мастерской, было сразу отвергнуто.
Вечером в понедельник, двадцать третьего января, Риго видел ближайшее будущее своего клиента в самых черных красках. Он должен предстать перед высоким чиновником следственного суда рядом с обвиняемым, который продолжает опровергать очевидные факты, и будет вынужден пассивно ассистировать этому допросу. В течение бессонной ночи Риго понял, что эта игра втянула его без остатка, и первое для него уголовное дело овладело всеми его мыслями. К утру во вторник адвокат был в Медоне. Он вдыхал атмосферу улицы дес Розес, обследовал окрестности виллы, на дверях которой еще видны были печати, измерял шагами расстояния, записывал фамилии, выведенные на табличках под кнопками звонков. Все это, однако, не способствовало разгадыванию загадки номер один: почему Ибрагим Слиман отказывался ответить, что он делал на улице дес Розес? Слиман с ноября приходил сюда регулярно. Зачем? Естественное допущение — он приходил сюда встречаться с женщиной, фамилию которой не хочет назвать.
Найдя в записной книжке адрес Жинетт Гобер, адвокат постучал в двери ее квартиры в забавном маленьком домике, который скорее подходил Монжерону, чем западному предместью Парижа.
Уборщица Монгарнье соответствовала описанию, сделанному Перно. Риго застал ее за уборкой дома. Под халатом у нее не было белья, если она его вообще носила. Сейчас, во всяком случае, Гобер
была без бюстгалтера, что придавало ее силуэту несколько тяжеловесную прелесть, притягательную и чувственную, тем более, что и она, вероятно, была весьма чувствительна к мужской красоте.
Первое впечатление оказалось в пользу молодого адвоката. Улыбка, с которой она его впустила в дом, прочитав визитную карточку, была достаточно недвусмысленна. Риго вошел в маленький, скромно обставленный салон, центром которого был телевизор. За узким окном, полуприкрытым занавесками, виднелся печальный, облысевший садик.
В квартире было очень жарко. Риго расстегнул плащ и снял шарф.
— Вы шли именно ко мне, адвокат? — улыбнулась молодая женщина.— Это не ошибка?
— Нет,— ответил на улыбку Риго.— Я защищаю известного вам марокканца.
— Как? — вскрикнула Гобер.— Убийцу моего бедного хозяина и госпожи Констанции! Разве можно таких людей защищать?
— Конечно, госпожа Гобер, это основы нашей цивилизации, фундамент закона. Слиман завтра будет допрошен судебным следователем, но, признаюсь, я все еще знаю очень мало обо всей этой истории и хотел бы, чтобы вы рассказали о жертвах преступления.
— Вряд ли я смогу добавить что-либо к тому, что я сообщила комиссару.
— Это будет зависеть, пожалуй, от вопросов, которые я хотел бы вам задать. Вы позволите?
Эти слова сопровождались улыбкой, которая заставила Гобер покраснеть.
— Вы разденьтесь,— сказала она слегка охрипшим голосом.— В квартире очень жарко.
Она скрылась на минуту с плащом и шарфом гостя, затем вернулась и села на ручку кресла. На мгновение халат распахнулся, открыв линию голой ноги. Риго понял теперь, что означало для такого старика, каким был Дезире Монгарнье, это постоянное искушение. В поведении молодой женщины не было и следа испуга или волнения.
— Очевидно, трагедия четвертого января была для вас тяжелым ударом,— начал осторожно Риго, слегка покашливая.— Вы не только перенесли потрясение, но еще и потеряли хорошее место.
— Да,— согласилась Гобер.— Это был для меня ощутимый удар. И дело не в месте, я могу в конце концов обойтись и без него — мой муж хорошо зарабатывает. Я работаю потому, что у нас нет детей. Мы можем отложить на отпуск и жить в этом домике, а не в кооперативном жилом блоке. У Ежи (это мой муж) есть хобби, которое захватывает его без остатка: он любит мастерить. Для этого у него должен быть верстак, материалы, инструменты и, к тому же, немного места. Именно поэтому я и работаю. Это позволяет нам иметь эту небольшую роскошь.
— Но пока вы еще не нашли нового места?
— Если бы я захотела, то у меня было бы их десять. Приходили даже ко мне домой. Но я просила дать мне время подумать. Господин Джеймс намекнул, что мог бы опять взять меня уборщицей. Мне это больше подходит, чем идти к людям, которых я не знаю. Даже если для этого нужно было ездить к нему в Париж...
— Понимаю,— сказал Риго с улыбкой.— Вы чувствуете большую симпатию к господину Джеймсу?
— Я этого и не скрываю,— искренне сказала Гобер.— Господин Джеймс такой прекрасный человек...
— А его жена?
— Не знаю. Я видела ее всего два раза. Говорят, она немного не того. Она иностранка, верно? Но она же не занимается домом. И не была к этому приучена. Богачка...
— Понимаю. Скажите мне, госпожа Гобер...
— Можете называть меня Жинетт,— сказала она, смеясь.
— Хорошо, пусть будет так,— согласился Риго.— Жинетт, скажите мне, господин Монгарнье поддерживал с кем-нибудь в этом районе дружеские отношения?
— В этом районе? Нет. Вы знаете, люди здесь ведут себя очень сдержанно. Единственные знакомые хозяина — это приятели его возраста, оставшиеся с тех времен, когда они еще вели дела. Их было всего четверо или пятеро, не больше.
— Следовательно, тут никто не мог знать, что в доме хранится солидная сумма денег? И вы ни с кем об этом не' говорили?
— Ни единого слова, клянусь! Даже Ежи. Не потому, что хотела от него что-то скрыть, просто не приходило мне в голову об этом рассказывать. Я была довольна, что господин Дезире мне об этом сказал. Это свидетельствовало о его доверии ко мне. Но, между нами говоря, меня не интересовали его деньги.
— А госпожа Констанция?
— Никогда. Даю голову на отсечение. Слова Жинетт Гобер звучали искренне.
— Вы никогда не видели этого Ибрагима Слимана?
— Никогда. Видела только фотографию в газетах. Его фамилия также мне ничего не говорит.
Жинетт абсолютно не волновалась. Риго отважился перейти к делу, которое его интересовало.
— Но... он признался мне, что не раз бывал на улице дес Розес.
— Да,— согласилась Жинетт,— это мне говорил и комиссар Перно, когда я ходила на набережную Орфевр давать показания. Но приходил он сюда вечером, после восьми. А ведь я уходила в половине шестого.
— А не случалось вам выходить позже? Может быть, вы задерживались?
— Никогда! — неожиданно выкрикнула Жинетт.— Ежи ни за что бы мне этого не позволил, разве что старый Дезире заболел бы, но, к счастью, этого не было.
— Значит, вы никогда не видели этого марокканца. А что он, по вашему мнению, мог здесь делать?
Жинетт разразилась свежим, абсолютно лишенным смущения, смехом.
— Очевидно, встречался с девушкой. Я так думаю. Вы же знаете, в каждом доме на улице дес Розес есть прислуга. Испанки, португалки, наверное, и бретонки. Вероятно, он приходил сюда, чтобы навестить одну из них. А когда он проходил мимо дома Дезире, то разные вещи могли приходить ему в голову. Не говоря уже о том, что его приятельница могла ему шепнуть, что в доме живут только двое стариков.
Гипотеза эта была так неотразимо логична, что Риго на минуту онемел.
— А вы... может быть, вы знаете кого-то из прислуги вилл? Жинетт отрицательно покачала головой.
— Нет. Я могла бы из них кого-то знать, если бы делала покупки, но этим всегда занималась госпожа Констанция. Раз в неделю господин Джеймс отвозил ее в магазин, и она заполняла весь холодильник. Таким образом, ей оставались только ежедневные покупки: хлеб, молоко.
— Понимаю,— сказал Риго.— Итак, все, что я смог узнать от вас, не продвигает меня ни на шаг вперед. Получается, что господин Монгарнье не виделся ни с кем в этом районе, никто не мог знать, что у него дома есть деньги, а все его родственники ограничиваются господином Джеймсом и его женой.
— Не совсем,— задумчиво протянула Жинетт.— Был еще господин Жилль.
— А кто это, Жилль? — спросил адвокат.
— Внук господина Монгарнье. Он почти никогда здесь не бывал. Я видела его только раз. Но то был монстр! Хиппи. Когда я его увидела в этих джинсах, в блузе, с длинными волосами...
— Вы говорите, внук? — допытывался Риго.— Но ведь он не может быть внуком его брата. Господин Джеймс — единственный ребенок и у него нет детей.
— Это внук его сестры. Господин Дезире сказал мне об этом, когда парень пришел впервые.
— Парень?
— Да. Ему года двадцать два-двадцать три.
— А когда это было?
— Минуточку... Весной прошлого года, в марте или в апреле. Он приходил выудить у деда деньги.
— И получил их?
— Да, не в первый и, наверное, не в последний раз.— Когда я сделала удивленное лицо, господин Дезире сообщил мне, что Жилль — внук его умершей сестры. «Это настоящий хулиган,— добавил он.— Но время от времени я вытаскиваю его из трудных положений. И поступаю так прежде всего потому, что это совсем не его вина». Я не гарантирую точность его слов, но смысл такой.
Услышав это, Риго вздрогнул, как будто его охватил озноб.
— Жилль? — переспросил он.— А как его фамилия? Жинетт пожала плечами, и халат распахнулся еще больше.
- Понятия не имею. Если он еще когда-нибудь появлялся на
улице дес Розес, то не в часы моей работы, а у меня никогда больше не было повода говорить о нем с господином Дезире.
— А госпожу Констанцию вы не расспрашивали о нем?
— Нет,— ответила она беспечно.— С этим внуком было точно, как с деньгами. Просто это меня не интересовало, а кроме того... наплевать мне на него...
Глава восьмая
Риго начал утро в среду, двадцать пятого января, в состоянии такого возбуждения, какое не переживал со дня прихода в канцелярию Симони. Почти всю вторую половину предыдущего дня секретарша, обслуживающая стажеров, просидела по его просьбе на телефоне. Она связалась с адвокатом из Лилля, который вел дела Симони. Результат превзошел все ожидания Риго. Теперь он имел уже несравненно более полную картину истории семьи Монгарнье, чем офицер уголовной полиции Перно.
Старый Дезире родился в 1893 году в Медоне. Через два года у него появился младший брат Себастьян, отец Джеймса. Получив наследство после смерти отца, братья стали руководить текстильной фабрикой. Впоследствии они объединились с группой англо-бельгийских промышленников. Была у них и старшая сестра, Леонтина, которая вышла замуж за некоего капитана Баландри и именно о нем должен был собрать как можно больше сведений адвокат в Лилле. Пока он узнал, что от этого брака появился Франсуа. Судьба его трагична. Когда ему было чуть больше сорока, он после смерти жены покончил с собой. Франсуа оставил после себя сына Жилля, которому теперь двадцать три года. Это и был тот самый внук Дезире Монгарнье, которого Жинетт Гобер назвала «хиппи». Жилль Баландри, конечно, не имел ничего общего с убийством. Тем не менее, сам факт его существования вносил совершенно новый и неизвестный элемент в следствие. Жилль неоднократно получал от деда деньги, а тот, по словам Гобер, хотя и называл его хулиганом, но питал к нему слабость. Судя по полученным сведениям, этот хулиган позволял деду отдохнуть от общества порядочных людей.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17