— Понимаю... Прошу сказать, госпожа Гобер,— снова начал Перно.— Что, кроме трупов... Вам ничего не бросилось в глаза в комнатах, когда вы вошли? Я имею в виду... Вы, наверное, помните, что где стояло?
— Признаюсь, я почти не останавливалась. Я была страшно напугана... Мне кажется, что бюро пожилого господина было совершенно поломано.
— Верно. Расскажите мне что-нибудь о хозяине дома.
— Ах, я должна вам сказать, что это был благородный человек. Я работаю здесь уже четыре года. За последние два года господин Монгарнье сильно одряхлел. Ничего удивительного! Ему было уже семьдесят восемь лет,.. Поэтому после того, как у него случился инфаркт, он приказал оборудовать себе второй этаж. Там сейчас спальня, ванная, салон, в котором стояло его бюро, библиотека, телевизор. Госпожа Констанция расположилась с другой стороны коридора, в маленькой комнате, чтобы в случае надобности встать к нему ночью. В одном углу комнаты она установила плиту, чтобы можно было согреть настой из трав и вскипятить молоко.
— Понимаю... Господин Монгарнье был коллекционером, не правда ли?
— Ох, что да, то да. Жил только своими картинами, безделушками и почтовыми марками. Но вообще он считался очень образованным. А господин Джеймс, его племянник, был ему великолепным советчиком. Говорят, он в свое время сделал отличный бизнес, покупая недорого полотна, которые сегодня стоят тысячи и сотни тысяч. В отношении женщин он был достаточно предприимчивым. Вы понимаете, что я имею в виду? Я позволяла ему небольшие фамильярности. Это его молодило, беднягу.
— Что подразумеваете вы под фамильярностями? — спросил шокированный Перно.
— Ну... Ущипнет меня при случае или похлопает ниже спины. В этом не было ничего порочного.
— Хм... А госпожа Констанция?
— Она? Дракон в юбке. По крайней мере хотела такой казаться. Но она была отличная женщина. Ее жизнь не была усыпана розами. Муж — законченный пьяница, бросил её без гроша, когда она уже перешагнула за пятьдесят. Пожалуй, последние пятнадцать лет она играла тут роль жандарма и брюзжала на своего хозяина, но они не могли обходиться друг без друга.
— А как они относились к вам? Хорошо?
— Да, мы понимали друг друга, все трое. Вы знаете, я ведь покладистый, веселый человек. И это им нравилось. Прежде всего — хозяину. Думаю, в глубине души он меня очень любил.
— А остальные... Много сюда приходило людей?
— Сначала много. Но хозяин с того времени, как у него случился инфаркт, жил словно на замедленных оборотах. Время от времени какие-то старые товарищи поддерживали ему компанию после полудня. Единственным постоянным гостем в доме был господин Джеймс.
— Это его племянник, верно? Он живет на аллее Поль Думер? Жинетт утвердительно кивнула.
— Да. Мужчина, что надо. Высокий, элегантный... Интеллигентный, образованный, неплохой, говорят, художник.
— Часто он сюда приходил?
— По меньшей мере — раз в неделю. Иногда обедал. Часто обсуждал с дядей, в какие картины и произведения искусства помещать капитал. Господин Джеймс был не только знатоком. Он эксперт.
— А что, он тоже позволял себе по отношению к вам... фамильярность, как его дядя? — спросил, слегка раздражаясь, Перно.
Жинетт посмотрела ему прямо в глаза и без тени смущения ответила:
— Нет, никогда. Для него я была только прислуга, знаете... Но могу вам сразу сказать, что если бы он только хотел — это ему ничего бы не стоило.
— О! — вырвалось у Перно, который был несколько старомоден.— Ну... А племянник женат? Кажется, он приходил сюда с женой?
— Я ее видела только два раза. Она вроде бы шведка или немка. Чертовски интересная блондинка, хотя, на мой вкус, несколько худа. Но... не знаю, как бы вам сказать... Странная. Что тут много говорить — иностранка. Господин Монгарнье-старший явно не поощрял ее посещения. Однажды он сказал мне, что она немного чокнутая.
— Немного чокнутая...— машинально повторил Перно.— Ладно. А теперь вы обойдете с инспектором все помещения и скажете, если что-то исчезло. Вы должны помнить все картины и остальное...
— А как же! Ведь я каждый день стирала с них пыль. Жинетт оглядела лестницу и холл.
— Смело могу сказать, что здесь все на месте,— добавила она.
— Это очень важно, —- поощрил ее полицейский.— Однако, если не исчезло ничего ценного, то почему, по вашему мнению, убили господина Монгарнье и его экономку?
— Я ничего не знаю! Я ведь не работаю в полиции,— у Жинетт не осталось, и следа той пугливости, которую она выказывала вначале.— Может, из-за денег?
— А что, господин Монгарнье держал дома деньги?
— Конечно! У него всегда была довольно большая сумма наличными.
— А откуда вы это знаете?
— Он сам мне об этом говорил. Господин Монгарнье мне доверял. Он не раз говорил: «Жинетт, такой коллекционер, как я, должен иметь под рукой деньги, чтобы купить картину, когда подвернется случай. Только таким образом совершаются самые выгодные сделки». И хозяин всегда был в состоянии заплатить наличными за то, что ему понравилось.
— Сколько денег хранилось в доме? Где он их прятал?
— Сколько? Не имею понятия. Примерно миллион старых франков или около того. Где? Тоже не знаю. За бюро у него было, по меньшей мере, три или четыре тайника, запиравшихся на ключ. И вообще, какое мне до этого дело?
— Госпожа Гобер, скажите мне,— начал коварно Перно,— вы об этих подробностях никому не сообщали?
Уборщица залилась румянцем.
— Я уже сказала вам, что хозяин мне доверял,— ответила она со злостью.— И, как вы могли бы догадаться, только потому, что я умею хранить тайны. Может быть, вам будет понятнее, если я скажу, что и не заикнулась об этом даже мужу. Мне бы это и в голову не пришло. Плевать мне, прошу прощения, на то, что в доме были деньги. Ведь они были не мои!
— Вот что говорила на первом допросе Жинетт Гобер,— сказал Риго.— Вы, случайно, ее не знаете?
— Ведь я говорил вам, господин адвокат, что я никогда не был в доме.
— Но ведь вы знаете этот район, улицу дес Розес... А Жинетт Гобер живет именно там. Прошу понять меня. В ваших собственных интересах я стараюсь вжиться в роль следователя, который будет вас допрашивать. Пробую задавать вместо него вопросы Вы знаете район. Что вы делали на улице дес Розес?
— Этого я не могу вам сказать, господин адвокат.
— Слиман, нельзя это скрывать во время следствия,— вздохнул Риго,— в противном случае считайте, что вы уже осуждены.
— Того бедного, почтенного старика убили, чтобы украсть миллион,— задумчиво сказал Слиман.
Риго присматривался к нему, как к актеру, который подает ключевую реплику. Для следователя эта реплика прозвучит весьма цинично.
— Это не подлежит ни малейшему сомнению,— ответил он сухо, беря из папки следующий документ.— Взглянем на показания Джеймса Монгарнье.
Глава четвертая
Жинетт Гобер ушла из дома одновременно с уголовной бригадой, закончившей свою работу, на улице стояла группка любопытных. Весть, которую раструбила госпожа Миньон, быстро обежала весь Медон. Несколько человек вполголоса что-то обсуждали под наблюдением двух полицейских. Среди зевак было три или четыре пенсионера, столько же служащих соседних учреждений, две домохозяйки с сумками для покупок, сантехник и мальчик от мясника с велосипедом.
Спустя несколько минут после ухода уборщицы толпа расступилась, чтобы пропустить «Мерседес» горчичного цвета, который бесцеремонно въехал в открытые ворота и остановился у дома. Из машины выскочил молодой высокий мужчина. Выглядел он весьма взволнованным.
— Я приехал как смог быстро,— пояснил он приветствовавшему его Перно.— Я Джеймс Монгарнье. Я отдыхал у себя в загородном доме в департаменте Эр, когда мне сообщили по телефону. Это... это ужасно. Где они? Могу я их увидеть?
— Я отлично понимаю ваше горе, господин Монгарнье,— сочувственно сказал Перно,— но, к сожалению, вы не можете их увидеть. По крайней мере сейчас. Тела перевезены в морг. И я думаю, что так будет лучше...
— Бедный дядя,— прошептал Монгарнье, опускаясь на стул, на котором еще недавно сидела Жинетт Гобер.— Я... я не могу этому поверить. Умереть таким ужасным образом...
Он достал из внутреннего кармана пиджака роскошный портсигар, убедился, что тот пуст, полез в другой карман, вытащил пачку «Кэмелл», открыл ее и протянул комиссару. Концы указательного и большого пальцев Монгарнье были желты от никотина.
— Мне очень жаль,— сказал Перно и, щелкнув зажигалкой, дал Монгарнье прикурить,— но вы должны понять, что для пользы дела следствие нужно вести быстро. Признаюсь, здесь я немного рассчитываю на вашу помощь.
— Сомневаюсь, комиссар, что смогу вам что-то посоветовать, но моя помощь вам обеспечена. Я не успокоюсь, пока убийца не будет наказан.
— Я очень вам благодарен. Поэтому к делу. Ваше имя Джеймс Монгарнье. Родились в 1936 году в Турсуани в департаменте Норд.
— Правильно. Там же, где и остальные мои родственники.
— Вы женаты, детей у вас нет. Живете в Париже и имеете резиденцию в Пас-сюр-Эр.
— И это правильно. Точнее в Кошерели, по дороге из Пасси в Лувьер. Мы ездим туда очень часто, тем более, что у меня там лучше условия для работы. В этом году, как обычно, мы поехали туда провести Рождество и встретить Новый год. А так как я хотел закончить книгу, то решил остаться там до конца недели. Мы должны были возвратиться в пятницу, послезавтра, тогда же я хотел побывать У дяди.
— Говорят, что вы были к нему очень привязаны?
— У меня больше не было никого из родных. Мы отлично понимали друг друга. Наконец я его единственный наследник. Я тот, кому преступление принесло пользу,— добавил он с горькой усмешкой.— Но, уверяю вас, совсем не чувствую себя счастливым по
этому поводу.
Видно было, что Монгарнье глубоко и искренне взволнован. Из-за худого лица он выглядел старше своих тридцати четырех лет. Перно осторожно продвигался вперед.
— Понимаю... Но вашему дяде было уже семьдесят восемь лет. Следовало ожидать, что вы его потеряете в довольно близком будущем. Кроме того, он недавно перенес инфаркт...
— Согласен,— ответил Монгарнье довольно порывисто,— но таким образом! Ну а бедняжка Констанция, которая так о нем заботилась? Мы с женой решили взять ее к себе, если бы она осталась
одна...
— Понимаю вашу боль, господин Монгарнье. Вы ведь приехали один из... из Кошерели?
— Да. Моя жена, которую я осторожно подготовил к этой страшной вести, не вынесла бы такого ужаса. Я вернусь за ней завтра или послезавтра.
— Вы по специальности критик-искусствовед?
— Да, я сотрудничаю со многими литературными газетами. Но скажу вам, человек этим не проживет. К счастью, у меня есть небольшой дом, а жена родом из богатой шведской семьи. Поэтому я могу посвятить себя этой профессии... как любитель. Именно это и сблизило меня с дядей.
— Кажется, вы были как бы его советником?
— Да. В области филателии он не имел себе равных, но в живописи у него отсутствовал нюх. Он не умел делать ставки на будущее, если вы понимаете, что я хочу этим сказать. Благодаря мне в течение пяти лет он сделал несколько великолепных операций.
— Господин Монгарнье, Жинетт Гобер — уборщица вашего дяди — обошла вместе с нами весь дом и уверяет, что ничего не пропало из коллекции произведений искусства. Я хотел бы, чтобы вы сами в этом убедились.
— Это очень легко. Сейчас я вам покажу этот маленький музей. Осмотр начался с холла, и тут Перно услышал свою первую настоящую лекцию о живописи.
— Видите ли, господин комиссар, коллекция картин — это не то, что библиотека. Вы не можете иметь все. У дяди был хороший вкус, но это был вкус к классике. Понятно, даже огромного капитала не хватит на настоящие ценные полотна старых мастеров. Вы можете достать только великолепные копии либо полотна мастеров XVII—XVIII столетий, считавшиеся тогда мазней и заслужившие признание спустя двести или триста лет. Современная живопись гораздо доступнее. Именно в этом направлении я старался воспитать вкус моего дяди. Прошу вас, вот два абстрактных полотна, одно Николаса де Сталь, второе Жана-Мишеля Атлана. Может быть, картины вам не о многом расскажут, поскольку — это ваша первая встреча с этими художниками, но в этих формах, в пятнах есть какой-то поиск... Оба уже умерли и их полотна приобретают солидную стоимость. Тот, кто хочет иметь коллекцию картин, должен считаться с будущим.
Так, разговаривая, они медленно поднимались по лестнице. Монгарнье показывал по дороге картины, объяснял их ценность, называл художников.
— Думать о будущем... Думать о будущем... Когда человеку семьдесят восемь лет, то скорее он думает о своих наследниках,— заметил Перно.
— Это неумолимая логика представителя полиции,— довольно сухо возразил Монгарнье.— Позвольте я обращу ваше внимание только на две вещи. С одной стороны, дядя начал собирать свою коллекцию двадцать лет назад, прежде чем я начал думать об учении в академии изящных искусств. Собственно, именно его коллекция толкнула меня на эту дорогу. В то время, согласитесь, я мог ею пользоваться. С другой стороны, я являюсь его единственным наслед-
ником и знаю содержание завещания. Восемьдесят картин, имеющие наибольшую ценность, составляют часть посмертного дара дяди музею в Турсуаньи при условии, что этот музей назовет его именем зал, в котором будут выставлены эти полотна. Ясно ли я выражаюсь?
— Я не хотел вас обидеть,— буркнул полицейский.
Они стояли на пороге комнаты старика Монгарнье. Хотя тело уже увезли, но линия, нарисованная мелом на крышке бюро, показывала положение рук убитого. Джеймс Монгарнье одним взглядом охватил беспорядок на бюро, коричневые пятна на бумагах. Он инстинктивно напрягся.
— Его здесь нашли, правда?
— Именно здесь. В таком виде мы застали кабинет.
Они прошли в следующую комнату, при этом критик далеко обошел бюро. На пороге в комнаты Констанции Крадель Монгарнье на минуту задержался и шепнул:
— Бедняжка!..
— Ну вот, господин Монгарнье,— повернулся к нему Перно,— вы видели все, что можно увидеть.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17