Представляешь ли,
что ради этого можно сделать? И что бывает, если человек испугается?.. Что после этого бывает?
— Наверно, ничего не бывает,— пожимает плечами Андрюс. Он тоже встает, стряхивает с брюк песок.
— Кошмар бывает. И ложь.
Расширенные зрачки Кристины кажутся Андрюсу при свете луны бескрайними, как вселенная, в глубине которой он легко и радостно бесследно растворился бы.
— Но ведь ты не знаешь, каков я на самом деле...
— Не знаю. Я верю.
В конце концов Андрюс отрывает глаза от ее бескрайних зрачков; на том берегу уютно мерцают далекие окна, а тут становится все холоднее, и это сковывает смысл любых слов. И вдруг он чувствует в ладони теплую руку Кристины.
— Придешь ко мне еще когда-нибудь?
И Андрюс идет.
Шагает по опавшим лепесткам весны, пробивается сквозь головокружительное буйство лета, трясется в стареньком железнодорожном составчике через пожар осени, однако всякий раз останавливается за несколько шагов до цели. В непроницаемой чащобе поет птица, ее одинокую песню Андрюс слышит утром и вечером и вдруг пугается, почувствовав, что эта песня стихает. Откладывать нельзя, и он спешит теперь уже под ноябрьским дождем, закусив во рту, словно какое-то заклинание: «Это я».
Дверь ее комнаты в общежитии распахивает девица с пылающими щеками. Вместе с сигаретным дымком в лицо плещет истерический смех.
— Где Кристина?
— Заходите,— кокетливо приглашает девица.
Андрюс вдруг ощущает, каким тяжелым становится
его плащ, будто кто камней в карманы насовал, но энергично входит в комнату. За столом — двое незнакомых парней, девица с каким-то желтым лицом и еще несколько девушек из Кристининой комнаты.
Один из парней, в жилетке, тяжело выбирается из- за стола, покачиваясь и широко улыбаясь.
— Вольно! А мы уж думали — комиссия...
— Где Кристина? — спрашивает Андрюс, не вынимая рук из карманов плаща.
— Там,— равнодушно кивает головой в сторону
скрытого занавеской угла тот, что пониже, в потертом, усыпанном пеплом костюме.
Андрюс отдергивает ситцевый полог, отделяющий умывальник от комнаты, и видит Кристину, сгорбившуюся над раковиной. Она поворачивает к нему побледневшее лицо.
— Мне немножко не по себе, сейчас пройдет.— Ее слова отскакивают, кажется, от совсем чужих губ.
— Пьяная? — Андрюса даже шатнуло.
— Я немножко... вина выпила...— Кристина с трудом, по слогам, цедит слова.— Сейчас пройдет...
А комната снова взрывается смехом, сливающимся в сплошной визг.
— Только не уходи! — Кристина пытается удержать его за руку.
Андрюс отворачивается. Парень в жилетке протягивает ему стакан, наполненный какой-то коричневой жидкостью.
— Отвяжись! — хрипит сквозь зубы Андрюс, боясь, что не выдержит, сорвется на крик.
Застолье смолкает, комнату заливает его холодная ненависть. Одна из девиц пытается навести какой-то порядок на загаженном столе.
Первым поднимается усыпанный пеплом парень.
— Послушай, ты,— начинает он заплетающимся языком, но его прерывает высокий в жилетке:
— Заткнись! — Он берет с кровати пиджак, надевает.
— Мы же свое принесли, нельзя, что ли, выпить...— обижается второй.
— Пошли, пошли,— подталкивает его плечом высокий и добавляет, проходя к двери мимо Андрюса: — Не серчай, всякое бывает.
— Не ругайте Кристину,— сунулась было одна из живущих тут девушек.— Она так ждала вас... А тут ее друзья после армии...
Андрюс уперся глазами в стену и молчит.
Из-за занавески слышится икание Кристины, потом появляется она сама, закутанная в цветастый фланелевый халатик. Не взглянув на Андрюса, садится на кровать и сжимает щеки ладонями.
— Зачем ты это сделала? — тихо спрашивает Андрюс.
Девушки одна за другой выскальзывают из комнаты.
— Ничего я не сделала.— В ней что-то незнакомое Андрюсу, до сих пор не видел он, как трагически прекрасно может быть ее лицо.
— Зачем ты это сделала? — автоматически повторяет он.
— Не могу же я бегать от людей.
Андрюса обжигает сознание своей вины, но, не желая выдавать себя, он вскрикивает:
— Не болтай глупостей!
— Может, я дура,— бормочет Кристина, покачивая головой,— но ведь не глина...
— Какая еще глина?! — Он хватает ее за плечи и трясет.
Голова Кристины расслабленно мотается из стороны в сторону, она пытается поймать волосы, упавшие на лицо.
— Я живой человек, Андрюс... А ты все лепишь и лепишь из меня что-то... Лепишь и лепишь, а я жду и понятия не имею, что ты собираешься вылепить...— Она неловко взмахивает руками, и взгляд ее застывает, упершись в пол.
Теперь перед ним красивые, слегка растрепанные волосы Кристины, ее покорная, повинная голова, он опускается на корточки, обнимает ее колени и тут же отрывает руки, увидев, как мокры рукава его плаща.
— Не смотри на меня, Андрюс, я отвратительная, гадкая, я все загубила... Я такая же, как все... Теперь можешь оставить меня...
Она укладывается и медленно натягивает на себя одеяло.
— Можешь оставить...— спокойно повторяет она с закрытыми глазами.
Андрюс хватает ее руку, но она словно неживая.
— Неужели все пойдет к чертям? — стонет он, скорчившись у кровати. Оглядывается по сторонам, словно ищет помощи. В комнате пусто, а Кристина недостижимо далека.— Почему? — мучительно выдавливает он, не соображая, что вопрошает сам себя, стискивает ее пальцы, требуя ответа.— Почему?
И вдруг Андрюс осознает постигшее его поражение, утрату, не признать которую без боли невозможно.
Кристина лежит на спине, неестественно откинув
голову, ее лицо, никому не принадлежащее, красивое как никогда, разглажено сном, губы приоткрыты, словно улыбаются чьей-то ласке.
— А я-то мечтал...— тянет Андрюс, и его горькая усмешка над сами собой вырывается из горла грубым, клокочущим смехом.— Я-то думал...
Ничего, конечно, не произошло. Ну, выпила с друзьями, вернувшимися с армейской службы... И все- таки могла бы во имя его и не уступить этим презренным стадным условностям, могла бы во имя их обоих стиснуть зубы, не утопить всего в этом непристойном веселье.
Письмо из Гуслявы. Странное название. Наверное, там гусей разводят. Ей-богу, смешное какое-то. Безусловно, именно такое название местечка и должно было появиться в Кристининой биографии, небось вписано было туда еще до ее рождения. Потому что настоящий город ей не нужен, и она городу — тоже. Никогда не смогла бы взрастить в себе терпимость к мерзостям большого города, не когда бы жить, этих мерзостей не замечая, все спрашивала бы, как ребенок: «Почему?»— и всем своим существом тосковала бы по какой-нибудь Утяне или Укмярге. И вот теперь она на педагогической практике, в Гусляве. Все закономерно.
Андрюс идет на свидание с Кристиной, которая вырвалась из своей Гуслявы на субботу и воскресенье, чтобы повидаться в Вильнюсе с однокурсницами. Он нарочно не побрился. Уже воскресенье, думает он, и неизвестно, удастся ли закончить статью до завтра, сдать ее и удрать из снимаемой им тесной комнатенки в какой-нибудь уголок республики, где и вино слаще, и женщины умеют любить, не требуя, чтобы ты при этом выворачивал перед ними душу. Он не досадует, не вопрошает себя: «Зачем это нужно?», идет из любопытства, словно на встречу со своим собственным неудавшимся и незаконченным изображением, и в голову ему впервые приходит мысль, что его начинает раздражать наивная порядочность другого человека.
Они встречаются в маленьком холодном «Кафе- мороженом», где пол из керамических плиток и на стене табличка: «У нас не курят!» На Кристине клетчатое осеннее пальто, волосы рассыпались по плечам, в кафе почти пусто, лишь несколько посетителей тихонько
беседуют за одним из столиков, но оглядываются на них, когда Андрюс церемонно целует Кристине руку. Он совершенно не знает, о чем они станут разговаривать, может, о долгих осенних вечерах в Гусляве, а может, о наглом учителе физкультуры, живущем в том же интернате и по ночам слоняющемся возле ее двери... С застенчивой искренностью Кристина сообщала об этом в письме, от которого веяло горьким одиночеством.
Андрюс уже в который раз сдерживает блуждающий по стенам взгляд и вскидывает подбородок, равнодушно побуждая Кристину говорить.
— Как у тебя дела в редакции? — робко спрашивает она, и Андрюс понимает — Кристина по нескольким его, пусть необязательным и неискренним, словам, хочет понять, какой же он сейчас. Стоит только поворчать на свою неустроенную жизнь или рассказать о каком-нибудь комическом эпизоде, она обрадуется, обнаружив, что перед ней прежний Андрюс.
— Все ладом,— покашливает он.— Новые люди. Поездки. Мне нравится.
— Ты много пишешь.— Пальцы Кристины нервно дрожат, она расправляет складку на пальто, поправляет шарфик, щелкает замком сумочки: сдается, что совершенно растерялась и, как за соломинку, хватается за эти женские вещицы.
— А-а,— машет рукой Андрюс и недовольно хмурится.— Надо же на что-то жить.
— Жить? — испуганно выдыхает Кристина минутку смотрит на него, медленно распрямляющего спину.
Андрюс неловко улыбается, он смущен, видя боль в ее серо-зеленых глазах, скребет ногтями небритый подбородок.
— Да, Криста, наверно, ты была права — я вырос будто в теплице. Помнишь? А теперь это тепличное растение стремится уяснить себе, что такое настоящая жизнь.
— Вероятно, это очень интересно,— тихо говорит Кристина.— Ну а все, что было перед этим?..
Если «было», значит, прошло. Прошлое. Андрюс вдруг чувствует, как становится шершавой и натягивается, словно пергамент барабана, кожа на лице. Где- то треснули скорлупки ореха — в них было прошлое, морщинистое, как человеческий мозг, распахнулись
крышки потертых чемоданов и стеклянные окна теплиц — там было прошлое, раскрылись обложки старых альбомов, дневников — и в них тоже было прошлое.
— Нет, никакого прошлого не бывает.— Андрюсу страшно хочется закурить, но тут не курят.— Все происходит только теперь. Происходит или не происходит.
Кристина отхлебывает из граненого стакана глоточек какого-то слабенького винца, будто боится потерять силы.
-— Нарочно не побрился, отправляясь на свидание? — Хочет произнести это со снисходительной иронией, но не выдерживает, закрывает лицо руками. Кончики пальцев зажимают глаза, она изо всех сил сдерживает слезы и, чтобы не привлекать ничьего внимания, старается бесшумно втянуть воздух.
Ты делаешь большую ошибку, сочувственно думает Андрюс, лучше бы постаралась остаться в моей памяти бодрой и уверенной в себе. Со смелой улыбкой. Наконец Кристина успокаивается, прижимает к влажным векам носовой платок. От усилий совладать с собой она, кажется, смертельно устала.
Андрюс наблюдает за ней, и Кристина щурится, будто от резкого электрического света, теперь в ее глазах застыл ужас.
Вдруг он ощущает горячий толчок в сердце, словно сделал большой глоток водки. На мгновение перед ним вспыхивает вся банальность ситуации, его охватывает стыд, ему становится досадно и больно, он даже испытывает брезгливое чувство к самому себе и ощущает неприязнь к сидящей перед ним девушке.
Немножко устала, думает Андрюс, но чувствует она теперь глубже и мучительнее, ведь живет в одиночестве. И все-таки осталась трезвой и простой, такой же, какой была,— воплощением той простоты, которой я так жаждал. Только сам я стал другим, теперь всегда буду избегать подобных людей. Неосторожным я был, не подготовил себе никакого укрытия, никакого уголка, где мог бы, непонятый, спрятаться, а от ее готовности жертвовать собою меня просто трясет, затягивает в холодную топь. Пусть возвращается в эту свою Гусляву и будет кому-то хорошей женой.
— Для кого-нибудь ты станешь прекрасной женой,— говорит Андрюс, подперев голову. Курить уже не хочется. И никаких слов больше не надо, они всегда лживо сопровождали сам тайные его предчувствия, выстраивались в формулы, определения и неизбежные оценки. Месиво абсурдов! Ведь достаточно было вслушаться сердцем в наивную, радостную мелодию, не делая идиотских практических выводов...
Кристина замирает, рот ее полуоткрыт, застыла поднятая, чтобы удержать Андрюса, рука. Ему кажется, что у нее сейчас снова брызнут слезы, но она сидит неподвижно, похожая теперь на наплакавшегося ребенка, который не может прийти в себя.
— Я должен быть один,— хрипло вырывается у Андрюса.— Абсолютно один. И не надо меня ждать. Уезжай и начни новую жизнь...
«Новую жизнь, новую жизнь!—Андрюсу кажется, что эти слова хохотом отскакивают от потолка кафе.— Господи, какие же позорные банальности я несу!»
— Не могу и не хочу ничего объяснять.— Он снимает руки со стола, и тело, лишенное опоры, словно переламывается на стуле.— А слезы... Слезы высыхают...
— Да, слезы высыхают,— едва слышно соглашается Кристина.— А что же остается?
— Остается соль, разъедающая сердце,— мрачно отвечает Андрюс и думает о захолустных городишках с башенками деревянных костелов, на которые наколото незнакомое ему пространство. Он тянется к этому несколько пугающему его пространству, где он всегда пребудет свободным, не приручая ни рук других женщин, ни открывающихся ему чудесных пейзажей...
— Разрешите к вам подсесть? — услышал Андрюс над головой чей-то голос.
Поднял глаза. Это лицо он где-то уже видел. Тут десятки таких полузнакомых лиц...
— Нельзя, старик,— воспротивился Дайнюс.— Бери стул и ступай себе.
— Кристина... вышла замуж? — спросил Андрюс, когда они снова остались вдвоем.
— Насколько мне известно — нет. Но Алексас женился. И девица не какая-нибудь там, а чья-то дочка, кого-то из Совмина.
— А-а... Этот не промахнется,— кривит губы Андрюс.— Давай лучше не говорить о нем, может стошнить.
— А он частенько о тебе поминает. Следит за твоими публикациями.
— Этого еще не хватало!
— Даже гордится тобою. Говорит: моя школа.
— Послушай, Дайнюс: ты или дурак, или свинья!
— Говорю, как есть. Знать это тебе не помешает.
— Его школа?.. Ну и скотина! — Андрюс сжал кулаки, яростно повел головой, ругаясь вполголоса, потом презрительно хохотнул:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13