— А мне кажется, ты растерян.— Она не отняла руки, но сказала это, глядя в сторону.
— Смелость и отчаяние — два противоположных полюса, но иногда между ними можно поставить знак равенства. И знаешь почему? Потому что то и другое чаще всего порождается утратами. Это утраченные мечты, иллюзии, высокие идеалы. Отчаяние тоже может вызвать смелость, безумную, безоглядную; правда, смелость никогда не породит отчаяния. Смелость рождает свободу.
— А если смелость выдуманная?
— Нет.— Андрюс осторожно погрузил пальцы в ее волосы.— Иногда я мысленно прокручиваю такую пленку: плюю на все и приезжаю к тебе учительствовать. Ведь смог бы я преподавать хотя бы в начальных классах?
— Ты бы все смог, Андрюс,— зажмурившись, прошептала Кристина.
— Повтори еще раз...— Андрюс почувствовал, как ее слова нежным звоном заливают ему грудь, наполняя никогда ранее не испытанным ликованием. Если есть бог, то он придумал для меня очень хитрое и жестокое наказание. Можно было бы вопросить: за что?! Но нет надобности. И господь бог, и сам я отлично знаем, за что. Остается вечная тяга к ней, но каждый мой последующий шаг будет казаться мне же самому корыстным, неискренним.
— Молчишь...— Он тяжело вздохнул.— Не получилось бы из меня учителя. Потому что я только брал бы что-то у детей, желая стать чище, что-то получал бы от них, мало что давая взамен.
— Не сердись, Андрюс, но я считаю так же...— Кристина в задумчивости что-то рисовала своими тонкими пальцами на желтой льняной салфетке.
Еще один шип в сердце! Ну разве не смогла бы ты немножко соврать, чтобы ободрить, утешить?.. Андрюс медленно пересаживается на диван и, завалившись на спину, прикрывает лицо вышитой подушечкой.
— Поплачь, Андрюс, поплачь.— Он почувствовал, как возле него вмялся диван.— Слезы-то высыхают...— прибавила она, помолчав.
Андрюс отбросил подушечку, сел.
— Но остается... то, что в тебе заложено?
Спросил, не скрывая боли, покорно соглашаясь, что
он именно таков, каким был сейчас в глазах Кристины. Затаил дыхание, ожидая приговора, ведь его можно выразить банальнейшими словами: а не все ли ты уже растерял?
Приговора не последовало.
За окном совсем стемнело, однако Кристина не зажигала света. Они безмолвно сидели рядышком, потом так же, не говоря ни слова, встали, Андрюс отвернулся к окну, чтобы Кристина, не стесняясь, могла приготовить постель. Подумал: а ведь, наверное, они оба все время тайком тосковали по этому вечеру, который должен был когда-нибудь наступить, по вечеру, когда не хочется говорить никаких слов, чтобы не нарушать проникающих в полуоткрытое окно шорохов весеннего сада, когда запах чистого белья, наполнивший комнату тоской по постоянству, заставляет понять, что ты
действительно живешь, а не строчишь черновик. И еще подумалось о том, что он не решился бы сграбастать Кристину и увезти ее в Вильнюс, утверждая, что задыхается без нее, может погибнуть, это было бы насилием, которому ей пришлось бы подчиниться, но вскоре оба почувствовали бы себя несчастными. Теперь он выныривает из своего грешного, смятенного мира; Кристина — из своего наивно-добродетельного; робко приближаются они друг к другу, и это их общая, не новая, но и не стареющая тайна.
— Можешь ложиться, Андрюс...
Да, именно такой вечер он мысленно представлял себе и видел себя в нем — смелого и решительного, мужественного и нежного; роденовские позы, именуемые вечной весной... И все-таки сейчас он не знал, как вести себя дальше.
— Только туфли скину...— пробормотал он, не оглядываясь,— и прилягу с краю.
— Почему? Разденься и ложись по-человечески.
Обернувшись, увидел, что Кристина стоит около
приготовленной постели, прямая как свечка, с комически торчащим учительским бантом на шее.
— А ты? — нерешительно спросил Андрюс.
— Я пошла к своей старушке. Кровать у нее широкая.
— Тогда мне лучше дождаться утра на вокзальной лавке. Прости, что побеспокоил.
— К чему эти детские амбиции, Андрюс? Боюсь я. Ты же мастак по части столичных удовольствий, а я... я стала бы еще одной среди разных-прочих. Есть тут и еще одна важная причина...
Андрюс присел на подоконник, закурил.
— Ну что же, Кристина, бей смелее, чего ждешь...
Кристина опустилась на краешек дивана, обняла
колени.
— Встречаюсь я с одним человеком... Разумеется, не с таким сложным, как ты... Может, уеду скоро. Не знаю... Пока что «да» еще не сказала...
Андрюс увидел, как безвозвратно удаляется и тает пьянящая надежда на освобождение от рисовки, страха, укоров совести, как кто-то разбирает декорацию и крадет у него эту весеннюю ночь, Кристину, ее серо- зеленые глаза, уносит даже все радостные дни из прошлого...
— Любишь его?— спросил он прямо.
— Он простой и честный человек... Тоже учитель.
— А я что — бесноватый какой-нибудь? — Андрюс выплюнул окурок за окно, соскочил с подоконника, шагнул к столу и одну за другой опрокинул в рот обе рюмки.— Пошли вы все к черту со своими благородными и простыми!.. И я туда же последую, подпрыгивая от радости, что моя Кристина нашла свое. Я не ДОСТОИН!
— ЭТО Я недостойной... показалась тебе когда-то...
— А теперь мстишь за то, что я хотел взять реванш за свое счастливое детство?
— У кого из нас было счастливое детство? Только не все стремятся брать реванш. Хотя кое-кто с лихвой...
— Неужели сравниваешь меня...— Андрюс вовремя спохватился и не ляпнул — с Алексасом.
Кристина поняла и отрицательно замотала головой:
— Если и сравниваю, то лишь с таким, каким ты был... Спокойной ночи, Андрюс. Не кури в постели.
Она вышла. Яростно сорвав с себя одежду, Андрюс ничком упал на диван, ему почудилось, что подушка пахнет нежной ночной травой, а может, это запах Кристининых волос? Подпер кулаками подбородок и понял, что заснуть не сможет.
Все кончено, ничтожный ты человечишка, потому что сказано: легкомыслие и эгоизм порождают пагубные страсти. А они — мрачную пустоту. И вот ты один. Логичный финал. А думал, что у тебя есть человек, которого можно в любой момент прийти и взять, как вещь.
Я не могу ее потерять, простонал в подушку Андрюс, пусть мне пятки жгут, а потом голову рубят, не могу! Не могу биться в одиночку, мне необходима опора, хотя бы маленький огонек, и только ты одна нужна мне, прямая, честная, все понимающая и не спешащая судить. И не будет никогда и нигде другой такой, а если и будет, то лишь бледная ее тень, и сам я тоже превращусь в тень!
Он перевернулся на спину и, охваченный отчаянием, закричал:
— Я люблю тебя, Кристина!
Пусть от его крика рухнет крыша, пусть взвоют все
окрестные собаки, пусть осеняют себя крестным знамением все внезапно разбуженные здешние старухи, завтра он уедет отсюда, чтобы больше никогда не вернуться, и у него есть право сказать на прощанье:
Он снова набрал воздуха и еще раз закричал изо всех сил:
— Я люблю тебя, Кристина!
Пускай думают, что в доме появился безумец...
Резко распахнулись двери, и в их проеме появилась Кристина, от шеи до пят укутанная в белую ночную рубаху. Минутку постояла, прислушиваясь к странному смеху Андрюса, потом затворила дверь, подошла поближе и опустилась на корточки возле дивана.
— Успокойся, ненормальный... это я... с тобой...— зашептала она, гладя лоб Андрюса.
— Не оставляй меня одного,— часто задышал он, судорожно сжимая ее руку.
Кристина осторожно пристроилась на краю тахты, повернувшись к Андрюсу спиной, и чуть не плача попросила:
— Только не трогай меня, Андрюс... Я еще никогда... ни с кем...
— Не думай об этом... Ты хорошо помнишь, каким я был?— шепотом спросил Андрюс, целуя ее волосы.
— Ага... Все-все... Каждое слово, каждый взгляд...
Андрюс прижался губами к ее плечу и замер, думая о
вечной мудрости бытия. Ты так упорно стараешься упростить ее, сведя до затасканных истин, ибо привычное понимание счастья противоречит твоей жажде свободы; и когда понимаешь, что проиграл, вступает в силу инстинкт самоуничтожения, ибо тебе стыдно признать, что мудро и вечно лишь одно — мадонна с младенцем на руках.
— Теперь ты уснешь, Андрюс?
— Теперь усну, обещаю.
Она свернулась клубочком, сунула ладонь Андрюса себе под щеку и пробормотала, словно сразу же погружаясь в сон:
— Только лежи спокойно... Вот так, как две ложечки в коробочке.
Возвратясь из Гуслявы, Андрюс пошел прямо в редакцию и добрых полдня, не отвечая на телефонные звонки, усердно правил материалы, подготовленные внештатниками. Отдав наконец все на машинку, встретил в коридоре редактора, сдержанно поздоровался с ним, но тот отвел его в сторону и спросил напрямик:
— Слушай, что ты думаешь о Дайнюсе? — Произнес он это скороговоркой, как бы между прочим.
— Он — настоящий журналист,— неприязненно отчеканил Андрюс.
— Ненастоящих не держим. Я говорю о его приключении в милиции.
— Приключении? — возмутился Андрюс.— Дайнюс был абсолютно трезв, заступился за товарища, которого били.
— Детские выдумки,— презрительно скривил губы редактор.— Никто там никого не бил, это точно установлено. Пришла бумага, и мы не имеем права не отреагировать. Придется проститься с ним.
— Разумеется,— с издевкой вздохнул Андрюс,— милиция всегда святее папы римского. Чего тут особенно голову ломать? Рядовой писака, таких у нас пруд пруди, стоит ли из-за него копья ломать? К тому же, глядишь, местечко для способной и морально устойчивой молодежи освободится.
— Очевидно, Дайнюс и на тебя влияет,— предупреждающе поднял палец редактор и не спеша заковылял в сторону своего кабинета.
Постояв в пустом коридоре, Андрюс двинулся в спортивный отдел. Дайнюс, закусив дымящую сигарету, разговаривал по телефону, он бросил на Андрюса равнодушный взгляд и продолжал нести какую-то чушь по поводу покупки летней обуви.
Андрюс бесцеремонно нажал на рычаг телефона и проворчал:
— Чего ж не заходишь ко мне, осел? Шеф только что сказал, что на тебя пришла бумага!
— Нет у мен, понимаешь, летней обувки, а кто знает, куда придется путь держать... А с шефом я говорил, еще утром. Велел писать заявление по собственному желанию. Правда, пару недель могу еще по
работать.— В голосе Дайнюса прозвучала полная безысходность.
— И ты написал?
— После обеда снесу. Хорошо хоть, что лето начинается, а то зимой не знал бы, куда податься...
— Не болтай глупостей, Дайнюс! Сразу после обеда найди меня, и никаких заявлений! Я пошел звонить Алексасу.
— Пошел бы ты лучше к черту,— подавленно промямлил Дайнюс.— Терпеть не могу этакого чванливого превосходства, дворянского гонора.
— Я тоже,— сглотнув горечь, отозвался Андрюс.— Потому и не хочется звонить этому типу, который сызмала считал себя сверхчеловеком.
— Прости, старик, нервы...— устыдился Дайнюс.— Заскочу в конце дня.
— А теперь сгинь отсюда, и главное — не попадайся шефу на глаза. И никакого пива, договорились?
— Не пиво у меня теперь на уме.
Андрюс вернулся к себе, отыскал в телефонном справочнике служебный номер Алексаса и долго сжимал в руке такую тяжелую на этот раз трубку, не решаясь набрать нужные цифры.
Парадокс: я вынужден обращаться к Алексасу, чтобы остановить несправедливость, грозящую Дайнюсу. Несправедливости может воспрепятствовать фразер и карьерист, человек, которого я не уважаю и избегаю. Нравственно ли это? Безусловно нет, но если мне удастся противостоять злу, обрушившемуся на безвинного человека, потешив при этом чье-то чиновное честолюбие, так, может, не следует казниться и отчаиваться, подобно девице, утратившей невинность... Все это, конечно, дешевая софистика, сражаться со злом надо прежде всего в себе, однако что делать, ежели сам ты так мало значишь в мире? А может, и не так уж мало, коль скоро Алексас сделает то, о чем я попрошу, сделает потому, что верит в мою порядочность и ему небезразлично мое мнение о нем.
На том конце провода отозвалась секретарша, Андрюс попросил соединить его с Алексасом, назвав свою фамилию и редакцию, где работает.
— По какому вопросу? — осведомился женский голос.
— По личному.
— Минуточку.
После довольно долгой паузы в трубке послышался бархатный баритон Алексаса:
— Слушаю. Это ты, старый строптивец? Что же так долго не звонил?
— Не решался беспокоить без особой нужды, Алексас.
— Да, да, ты только о деле. Так какое же у тебя на этот раз дело?
— Прошу принять меня.
— Даже так?.. Что, небось заварил какую-нибудь кашу? Говори прямо по телефону, у самого на душе полегчает, к чему нам эти формальности. Принять...
— Не бойся, Алексас, лично для меня ничего делать не придется. Есть срочный разговор, потому и звоню.
— Ладно.— Из голоса Алексаса исчезла покровительственно-шутливая нотка.— Заказываю пропуск на двенадцать пятнадцать. Успеешь?
— Конечно. Мы же так недалеко друг от друга.
Положив трубку, Андрюс несколько раз мысленно
повторил свои последние слова. Недалеко друг от друга? Действительно — всего несколько сот метров по главной улице, однако в этих словах таился второй, неожиданно выплывший и неприятный смысл. И в самом деле, теперь уже недалеко. Только ты чуточку меньше врал.
В бюро пропусков Андрюсу выдали листок с его фамилией, назначенным часом и номером кабинета. Дежурный милиционер мельком глянул на редакционное удостоверение Андрюса, но долго и осуждающе смотрел на его расстегнутый ворот. «Не любят они нашего брата»,— вспомнились слова Дайнюса.
— Заместитель заведующего ждет вас,— словно с сожалением, протянул страж порядка.
Войдя в кабинет и окинув хозяина придирчивым взглядом, Андрюс с удивлением увидел отнюдь не стройного, златокудрого Диониса — перед ним был располневший, солидный мужчина с поредевшими русыми волосами.
— Что, здорово изменился? — неестественно хохотнул Алексас и, усадив посетителя в кожаное кресло, расстегнул пиджак.— Толстый человек — добрый человек! А точнее говоря — такова семейная жизнь!
— Об изменениях твоей внешности судить женщинам,— поморщился Андрюс.— Мне пришла в голову совсем другая мысль.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13