.. Выправив дела в городе, они опять вспоминали Терку. До вечернего поезда есть несколько часов, и, чем зря болтаться по улицам или отирать скамейки на вокзале, зайдем-ка лучше к нашей Терке, повидаем ее!
Приезжали отец, мать, тетки, дядья, брат, сестра, зять, сноха, двоюродные братья и сестры, соседи из родной деревни, бывшие подруги, а иногда и вовсе незнакомые люди заглядывали сюда просто так, мол, «пришел передать привет от ваших...».
При хорошей погоде гости не заходили в дом, а располагались здесь, во дворе, за этим зеленым столиком, вытаскивали из сумок вяленую или копченую рыбу, колбасу, сало, рогалик или булку, раскладывали все перед собой и без смущения, которое они испытывали бы, рассевшись так где-нибудь в городе, свободно, как дома, пригласив за стол Терку или ее детей, приступали к нехитрой трапезе...
На дворе у Терки на них никто не зыркал, никто не потешался над деревенской неотесанностью. Здесь они пережидали время до поезда, рассказывали хозяевам, что нового в деревне, кто родился, кто умер, кто разбогател, кто обнищал, пили бутылочное пиво, предусмотрительно купленное еще в городе, по дороге сюда, поскольку в магазин за углом пиво завозили редко, а Терка никогда этим добром не запасалась, у них в семье пиво пили только по воскресеньям за обедом, да и то разливное, посылали за ним Франтишека на набережную в пивную Фриштяков, а когда ее закрыли, Ферко стал ходить за пивом в трактир, что недалеко от портовых ворот...
По мере того как подрастал орех, гостей наезжало все меньше и меньше. Многие уже умерли, а те, кто помоложе, разъехались в разные края. Но временами кто-то из старых знакомых нет-нет да и вспоминал про тихий уголок на Сиреневой улице...
— Надо было их чем-то угостить, таких людей полагается уважить, так уж заведено испокон веков. Я даже приготовила кое-что, но у этого лысого до того строгое лицо! — корила себя мать.— Они так быстро ушли, что я не успела сказать: не откажите, гости дорогие, зайти на минутку, перекусить... Тебе бы взять и предложить, а ты стоял как истукан! Нехорошо получилось — отпустили их без угощения!
— Они сделали то, что положено, и пусть идут себе на здоровье,— возразил Франтишек.
— Нет, так нельзя...
— А что? По-твоему, надо было им подарок приготовить?
— Сосед рассказывал, что и такое делается.
— Это уж кто как умеет.
— В наше время, сынок, надо быть очень ловким, хитрым.
— Прекрати, прошу тебя!
— А сосед-то еще хотел с тобой советоваться! — улыбнулась мать.
— Богуш?
— Богуш.
— А мне он ничего не сказал... В таких делах я самый подходящий советчик.— Он тоже улыбнулся.
— Ой, только бы Зузка опять не осерчала,— испугалась мать.
— Я же предлагал позвать их,— напомнил он матери.
— Нет, пожалуй, лучше так, как оно и было.
— Ну чего ты с ними деликатничаешь? Не бойся ты их, делай по-своему, не позволяй морочить себе голову.
— Но ведь она мне дочь, а он — зять.
— Это верно.
— Они же мне не чужие! Может быть, мне уже недолго жить в этом доме, не хотелось бы ссориться с ними. Так же как и с тобой.
— Я понимаю, мама,— тихо согласился он.
— А деньги, что мне выплатят за дом, я разделю на две части,— приглушенно сказала мать, словно опасаясь, что их услышит еще кто-то.— Сколько ни дадут, все вам пойдет.
— Зачем, оставь лучше себе на расходы! — бросил он так резко, что мать даже опешила.
— Ну что я буду с ними делать? В чулке хранить? Нет, я все-таки разделю. А тебе они пригодятся.
— Нам денег хватит, лучше о себе подумай...
Мать развела руками:
— Накопите еще немного, добавите, может, машину купите.
— Зачем мне машина? Поездом удобнее и дешевле.
— Ну тогда что-нибудь другое... Скажем, дачку за городом, ты ведь так любил помогать отцу в саду.
— Это очень давно было, мама,— ответил он с улыбкой.
— Помнишь, ты держал кроликов, голубей, сколько радости они тебе доставляли, как увлеченно ты ухаживал за ними, скажи, что не так!
Он снова снисходительно улыбнулся.
— Все это уже ушло.
— А может, и не ушло.
Франтишек задумался. Лица его коснулось легкое дуновение давних знакомых запахов. Чуть-чуть, мельком пахнуло и исчезло.
— Кроликов я разводил только для того, чтобы мы почаще ели мясо. Вспомни, как тогда трудно было с мясом,— сказал Франтишек.
— Да, помню, было,— ответила мать.— А голуби? Их мы никогда не ели!
— Не хватало еще голубей есть,— покачал он головой.— Голуби — это другое...
— Вот видишь,— оживилась мать.
— Как давно все было! Кажется, даже эти цветы,— он кивнул на клумбу,— теперь уже пахнут иначе, чем тогда.
— Зузка мне тут рассказывала... Они вроде свою дачу собираются обшить деревом,— перескочила вдруг мать на совсем другое, и ее слова вернули сына к реальности.
— Чем-чем? Деревом? Да ведь они только в позапрошлом году ее построили, терразитовая штукатурка еще совсем свежая! Значит, они теперь ее посбивают и обошьют стены лиственничными дощечками?
— Я не знаю,— растерялась мать,— наверное, нет... Наверное, наложат обшивку поверх штукатурки. Или как?
Она вопросительно посмотрела на сына, но тот сидел, обхватив голову руками, и молчал.
— Откуда я знаю, как у них задумано. Может, обошьют дачу деревом изнутри, я не знаю...
Франтишек неподвижно сидел на скамье под орехом и, опустив голову, продолжал молчать.
Мать придвинулась к нему поближе.
— Что случилось, Ферко, что с тобой?
Но сын не ответил.
— Господи! Мальчик мой! — провела мать рукой по его волосам.— Ты же совсем седой!
— Седой, мама, седой,— проговорил он, вставая со скамейки.
Голубятник Вондра этой весной праздновал свое семидесятилетие. Последние десять лет он выпивал редко и в меру, но в день своего юбилея старик позволил себе целый литр вина, и когда Франтишек зашел его поздравить, то увидел перед собой человека необычайно слово
охотливого, жизнерадостного, полного далеко идущих планов — в них не последнее место занимала постройка новой просторной голубятни, которой не будет равных не только в их районе, но и во всем городе: ее предполагалось соорудить на высоченном столбе, врытом глубоко в землю во дворе у старой шелковицы и надежно закрепленном тремя стальными оттяжками.
— Ха-ха! Об этом твердят уже который год! — отмахнулся старый Вондра, когда кто-то из заглянувших к нему в тот вечер гостей заявил, что строительство голубятни в этом районе, на этой улице и на этом дворе — напрасная трата времени и сил.— Тут много чего собирались настроить,— возразил голубятник.— Сразу же после войны поговаривали, что расширят порт, проложат новые железнодорожные пути. Что портовая ограда подступит чуть ли не к нашей веранде, а через дом пройдет новое шоссе. Потом, этак где-то уже в пятидесятых, кажется, в тот год, когда умер президент Запотоцкий...— Тут старик стих, призадумался и как ни в чем не бывало повел рассказ в другом направлении, решив воздать хвалу тогдашнему главе государства.— Вот ведь как, люди добрые, стоит только человеку стать президентом и попасть в этот Пражский Град, сразу вокруг него, хочет он этого или нет, полным-полно разных секретарей. Как и положено президенту... А ведь он сколько раз удирал от них. Проскочит, бывало, мимо часовых и идет в народ, к простым людям. Гуляет по Праге, слушает, о чем народ балакает, но себя не выдает. Иначе нельзя! Иначе какой толк — разве кто перед тобой станет выражаться крепким словцом, когда узнает, что ты президент... Походит, послушает, а потом сядет на трамвай и едет на окраину, в тот квартал, где жил когда-то. Зайдет в пивную, закажет кружку пива и смотрит, нет ли кого рядом из его одногодков. Потом посидят вместе, выпьют две-три кружки, съедят супчику с потрошками, вспомнят былые годы, посоветуются, как лучше заправлять сверху,— в общем, отведут душу... А потом, хоть и жалко ему расставаться, пора назад, к делам. Наверху секретари небось уже с ног сбились, ищут, все телефоны оборвали, гоняют «татры» в разные концы...
— Неужели это правда? — усмехались гости, слушая старого голубятника.
— Ей-богу! У меня друг в Праге, до войны мы с ним работали на оружейке в Брно. Так вот он — его зовут Пепо Стрейчек — мне все это рассказывал. А ему я верю, он не станет обманывать!
— Не может президент просто так, когда захочет, ходить по пивным,— сомневались гости.
— Хотите верьте, хотите нет! — обиделся голубятник.— Мое дело маленькое.— И тут он вдруг опять вернулся к старой теме: — А позднее опять стали болтать, что все забирает судоремонтный завод. Мне бы тогда сразу надо было сообразить, зачем вдруг заводу понадобилось расширяться в нашу сторону, коли с другой стороны места хватает. А порт? Зачем ему здесь судоремонтный, если от воды он будет отгорожен складами... Годка этак через два-три стали поговаривать о каком-то молокозаводе, но на поверку вышло — опять чепуха. И вот теперь сызнова пошли толки. Дескать, наверняка здесь все сломают, люди нуждаются в жилье, новый микрорайон построят. Ха-ха, нашли место! Где гремят вагоны и краны, где днем и ночью душу выматывает от лязга железяк — так я и поверил! Ведь те, кто сюда переедет, ночью глаз не сомкнут. Треп все это. Не верю, что жилые кварталы построят как раз тут! — подытожил старик, но, поскольку его оппоненты молчали, добавил на полтона ниже: — Знаем цену этим слухам!
О том весеннем вечере, когда отмечали день рождения старого голубятника, Франтишек вспомнил, выходя от матери на улицу и заметив перед соседским домом двух знакомых ему стариков, увлеченных разговором.
— Я их столько ждал, несколько ночей не спал, а они шмыг туда, шмыг сюда — и смотались,— жаловался Богуш в тот момент, когда Франтишек подошел к ним.
— Говорите, уже ушли? — спросил Франтишек соседа, поздоровавшись сначала с голубятником.
— На сегодня, кажется, закончили, я был последний,— ответил Богуш.
— Завтра опять придут, теперь их не остановишь,— заметил Франтишек.
— Кто его знает, раньше тоже болтали...— засомневался Вондра.
— Но до сих пор оценщики по дворам не ходили,— поднял Франтишек вверх указательный палец.
— Не ходили...— угрюмо согласился старый голубятник.
— А я жду их как бога, издергался весь, и вот заявляется этот лысый! Я и предложи ему рюмочку, а он мне сразу, мол, оставьте эти штуки, я пришел сюда не палинку пить, а выполнять служебные обязанности,— сердился Богуш.
— Вот зараза! — тихо хмыкнул Вондра.
— У вас он тоже нос задирал? — спросил Богуш у Франтишека.
— Да вроде нет.
— Странно. А чего он тогда на меня взъелся? — мрачно недоумевал Богуш.
— А может, вы задели его достоинство? — засмеялся Франтишек.
— Чем? Рюмкой палинки?
— Или чем-нибудь еще. Мать говорила, вы со мной хотели посоветоваться...— начал было Франтишек.
— Дела не вышло, видать, не гожусь я на такое...— быстро оборвал его Богуш.— С ним еще была эта молодая. Баба все и испортила.
— Ему нужна ее помощь, вдвоем работа идет быстрее,— объяснял Франтишек.
— А при случае и потискать можно. Ведь он — ха- ха — оценщик, черт бы его побрал!
— А ну вас! — нахмурился Франтишек.
— Она хохочет, головкой вертит, прическу подправляет, зад выставила... Да если бы не она, я бы этого лысого уговорил на рюмочку... Бабы в таких делах — помеха,— стоял на своем Богуш.
— К нам они завтра явятся,— встрял голубятник.
— Это уж как пить дать,— вздохнул Богуш.
— А коли так, то чем скорей, тем лучше — разделаться бы уж с этим.
— Потерпи, дождешься,— ухмыльнулся Богуш.
— Голубей отвезу брату. Чердак у него громадный, там им неплохо будет,— утешал себя Вондра.
— Ну-ну! — подтрунивал над ним Богуш.
— Крылышки им перевяжу, какое-то время летать не смогут.
— Вот котам будет раздолье! Продай лучше весь выводок,— посоветовал Богуш.
— Иди в задницу! — вскипел Вондра.— Не болтай!
— Ну что ж, делай как знаешь,— пожал плечами Богуш.
— Чердак высоко, кошка туда не залезет. Постепенно привыкнут к новому месту,— рассуждал голубятник уже поспокойней.
— Значит, будешь таскаться к ним каждый день аж до водонапорной станции? — удивлялся сосед.
Голубятник вяло кивнул головой:
— Почему бы и нет?
— Неизвестно еще, где тебе дадут квартиру, может, у черта на куличках.— Богуш махнул рукой куда-то на север.
— А может быть, и ближе,— вмешался Франтишек в их спор.
— Вряд ли. Сейчас строят только там.
— Все равно буду ходить, времени у меня много! — отрезал Вондра.
— Попросите квартиру в каком-нибудь старом районе, там, бывает, жилье освобождается,— посоветовал голубятнику Франтишек.
— Как же, ждали там его! — ухмыльнулся Богуш.
— Ничего, гулять полезно. По-твоему, я должен сидеть дома у окна и ждать смерти? — не сдавался голубятник.
— Зачем ее поминаешь, чего ты ее кличешь! — рассердился Богуш.— Пробьет час, сама придет...
Протест Богуша Вондра пропустил мимо ушей.
— Крылышки я им стяну веревочкой, со временем привыкнут к новому месту.
— И до каких пор они будут жить инвалидами? — спросил Франтишек.
— До каких? — Вондра задумался, наморщил лоб.— Пока здесь все не снесут.
— Старый дуралей! — не сдержался Богуш.
— Вот тогда я их выпущу.— На его губах появилась улыбка.— Выпущу их, и взлетят они и закружат над портом, потом спустятся пониже, начнут высматривать старую свою шелковицу, вон ту, во дворе...
— И прощай, старый Вондра, полетят они на чужие крыши или попадутся в ловушку к какому-нибудь ловкачу,— подхватил сосед.— Продай их лучше, пока не поздно!
— ...станут всматриваться, а шелковицы уже нет,— продолжал фантазировать Вондра.— Нет и старого голубятника, никто не любуется их полетом, нет и этой залатанной крыши... И взлетят они высоко-высоко, сделают еще пару кругов, не веря своим глазам. И тогда они...— Вондра осекся, словно только сейчас до конца осознал все, о чем говорил.— И тогда они... вернутся к брату, к нему на крышу, вернутся...— Он облизал сухие губы, затряс головой и, не говоря больше ни слова, засеменил на другую сторону улицы, к своему дому, к милым его сердцу птицам.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19