Главный распорядитель празднества стоял перед широкими воротами на кухню и трубил в охотничий рожок, подавая сигнал для следующей перемены блюд. По этому знаку появлялся отряд служителей, которые, сделав весьма ловкий и искусный поворот, расходились в разные стороны — налево, направо, вперед. Один из таких служителей направился к столу, за которым
восседали стойкие и несгибаемые, а среди них Карл, Термина и ее подружки, не то кузины, не то тетки или что-то в этом роде. Старички как раз усердно слушали речь главного оратора, который взошел на трибуну, после того как барабанщик отбил звонкую дробь. Они сидели такие серьезные, собранные, вилки положили, все как один вытянулись в струнку и глядели твердо и непоколебимо, повернув головы к трибуне. Но они зарделись, как красны девицы, и переглянулись, когда оратор начал прямо со слов и выражений из речи Карла, упомянул семерых славных старцев, и уже отсюда стал вести свою речь. Только Карл ничего не слышал, так как потихоньку перекидывался шуточками с дамами, пока отец не пихнул его как следует, выказав тем самым свое неудовольствие. Когда оратор под бурные аплодисменты завершил свою речь, старички снова переглянулись. Уж сколько они собраний повидали, но впервые они сами сделались предметом целой речи; и они не решались глаз поднять, такое смущение овладело ими, хотя от счастья они чувствовали себя прямо на седьмом небе. Но как это обычно бывает в жизни, никто вокруг за столом не знал их и не подозревал, какие пророки своего отечества сидят у них под боком, так что их скромность в данном случае не пострадала. От удовольствия они потирали руки, а потом на радостях кинулись друг к дружке с рукопожатиями. А глаза светились: «Так держать! Вот сладкая награда за добродетель и неизменную добропорядочность!» Тут Кузер воскликнул:
— Вот мы сейчас радуемся, а ведь всё благодаря Карлу! Молодец парень! Сдается мне, что нам придется отдать ему кровать нашего Бюрги и небезызвестную куколку в придачу! А, что скажешь, Даниэль Фриман?
— Да,— сказал Пфистер,— я тоже боюсь, что ему придется таки купить у меня «Швейцарскую кровь», и выигрыш будет мой!
Но Фриман насупился и сказал:
— Если у кого язык хорошо подвешен, это еще не значит, что ему тут же и жену хорошую сосватают! В моем доме надо еще и руки хорошие иметь! И давайте, друзья, не будем шутить о предметах, к делу не относящихся!
Карл и Термина смутились и принялись с деланным равнодушием смотреть по сторонам. В этот момент раздался пушечный выстрел, который возвещал о новом
этапе соревнований и которого дожидалась вереница стрелков с винтовками в руках. В то же мгновение по всему ряду прогремели выстрелы; Карл встал из-за стола и, сказав, что хочет тоже наконец попытать счастья, направился к стрельбищу.
— Пусть он мне и не достанется, так пойду хоть погляжу на него! — задорно воскликнула Термина и пошла следом вместе с подружками.
Но вышло так, что подружки затерялись где-то в толпе, и Термина оказалась в конце концов одна и преданно следовала за Карлом от одной мишени к другой. Он начал с самой последней мишени, где не толпился народ, и безо всякого труда, словно шутя, раза два-три подряд попал в яблочко. Повернувшись к Термине, которая стояла позади него, он сказал, смеясь:
— Гляди-ка, а ведь неплохо получается!
Она тоже засмеялась, но только глазами, слова же ее были серьезны:
— Ты должен выиграть кубок!
— Не получится,— ответил Карл,— чтобы выбить все двадцать пять номеров, нужно расстрелять самое меньшее пятьдесят зарядов, а у меня с собой всего только двадцать пять и есть.
— Подумаешь, беда,—сказала она,—пороху да свинца можно купить сколько угодно!
— Э, нет, кубок обойдется мне тогда слишком дорого! Впрочем, некоторые просаживают здесь гораздо больше денег, чем составляет сам выигрыш, но я-то не такой дурак!
— Хорошо, что ты такой хозяйственный да бережливый,— сказала она почти с нежностью,— это мне нравится! Но хорошо это только тогда, когда человек малыми средствами может добиться того, чего иные добиваются разнообразными ухищрениями и невероятными, усилиями! Так что возьми себя в руки и попробуй обойтись двадцатью пятью пулями! Будь я стрелком, я бы попытала счастья!
— Глупышка, это же невозможно!
— Вот потому-то вы все и стрелки никудышные! Ну, стреляй же дальше, вдруг да выйдет!
Он сделал еще один выстрел — и выбил номер, потом — еще один. И снова посмотрел на Термину, глаза ее блестели еще радостнее, а слова звучали еще суровее:
— Вот видишь! Все-таки получается, теперь давай дальше!
Он пристально посмотрел на нее и уже не мог отвести взгляда, ибо никогда не видел у нее таких глаз; что-то решительное и властное горело в них, скрытое за веселой сладостью взора. О двух чувствах красноречивее всяких слов говорил блеск ее глаз: всеподчи-няющая воля и слитое с нею обещание награды, и из этого сплава возникала новая таинственная сущность. «Исполни мою волю, и я дам тебе больше, чем ты можешь себе представить!» — говорили эти глаза, и Карл заглядывал в них с любопытством и немым вопросом, пока они наконец не поняли друг друга среди праздничной сутолоки и неразберихи. Насытившись этим блеском, он отвернулся, спокойно прицелился — и снова попал. Теперь и он начинал надеяться на успех. Но поскольку вокруг него стала собираться толпа, Карл отошел в сторону в поисках более спокойного и безлюдного места, а Термина последовала за ним. Найдя такое место, он снова несколько раз попал в яблочко, не сделав ни одного напрасного выстрела, и теперь начал обращаться с пулями осмотрительно, как с золотыми монетами. Всякий раз, как он заправлял пулю в ствол, Термина провожала ее жадным горящим взглядом. А Карл, прежде чем неторопливо и спокойно прицелиться, каждый раз смотрел красавице в глаза. Как только его везение начинало обращать на себя внимание и собирало вокруг него зевак, Карл переходил к другой мишени, а снятые мишени не затыкал, как водится, за поля своей шляпы, а отдавал на хранение своей спутнице. Она держала в руках всю кипу, и, пожалуй, ни у одного стрелка на свете не бывало еще столь очаровательного помощника. Вот так он и впрямь исполнил желание Термины и все двадцать пять выстрелов послал в цель так удачно, что ни один не оказался вне положенного круга.
Они пересчитали мишени и убедились в том, что Карлу на редкость повезло.
— Ну, такое раз в жизни бывает! — сказал Карл.— И заметь, это все ты наколдовала своими глазами! Мне только невдомек, что ты там такое задумала, чего ты хочешь всем этим добиться?
— А вот увидишь! — ответила она и засмеялась теперь уже по-настоящему, не одними только глазами.
— Отправляйся к старикам,— сказал он,— и попроси их оказать такую любезность и сопровождать меня, когда я буду торжественно выходить с кубком из сокровищницы даров — я ведь тут один, или ты сама собираешься выступать в качестве моей свиты?
— Да я бы с удовольствием,— сказала она, но все же поспешила выполнять поручение.
Старики коротали время в глубокомысленных и оживленных беседах; люди за другими столами по большей части сменились; они же незыблемо сидели на своем месте, покуда вокруг них бурлила жизнь. Термина, сияя, подошла к ним и крикнула:
— Идите встречать Карла, он кубок получил!
— Что-что? — закричали те; ликованию их не было предела.— Так он-таки стрелял?
— Да, стрелял,— сказал, войдя, один из знакомых,— и знаете что, кубок-то он выиграл с двадцати пяти выстрелов, такое не каждый день случается, я наблюдал за этой парочкой: как ловко они все это вдвоем проделали.
Мастер Фриман с удивлением посмотрел на свою дочь:
— Неужто и ты стреляла? Надеюсь, что нет; ведь быть барышней-стрелком хорошо лишь в общем и целом, но не в данном конкретном случае.
— Успокойся же,—сказала Термина,—я вовсе не стреляла, я только велела ему метко стрелять, и все!
А Хедигер, в свою очередь, даже побледнел от удивления и радости, довольный тем, что у него такой замечательный сын — что и даром речи-то ои не обделен, и стрелок славный, и что взросли эти достоинства в скромной обители портного. Он присмирел и подумал, что большего ему и желать нечего. Старики же отправились к святилищу даров, и точно, увидели, что юный герой с сияющим кубком в руках уже поджидает их в окружении трубачей. И вот они все вместе образовали нечто вроде торжественной процессии и бодрым шагом проследовали в пиршественный зал, чтобы, как водится, «освятить» кубок; они вышагивали уверенными короткими шажками, сжав кулаки и торжествующе поглядывая по сторонам. Прибыв обратно в штаб-квартиру, Карл наполнил кубок, водрузил его на середину стола и сказал:
— Засим я посвящаю этот кубок славному союзу, да будет кубок сей всегда неотделим от его знамени!
-—: Принимаем! — раздались голоса, кубок пошел по кругу, и новый прилив веселья омолодил стариков, которые в этот день еще до света были на ногах. Вечернее солнце проникало под деревянный навес из крепких балок и золотило тысячи сияющих от радости лиц, в то время как стройные звуки оркестра наполняли все помещение. Термина сидела в тени, за широкой спиной отца, так кротко и скромно, как будто она тут и вовсе ни при чем. Но солнечный луч освещал стоящий перед нею кубок, так что вино в нем играло и вспыхивала внутри позолота, золотистые блики ложились на ее разрумянившееся личико и начинали плясать всякий раз, как старички в пылу речей стукали кулаком по столу. И нельзя было понять, светится на ее лице улыбка или это игра солнечного света. И до того хороша была она в эту минуту, что молодые ребята, которые времени даром не теряли, ее сразу приметили. Веселые компании парней подсаживались поближе, чтобы полюбоваться на нее. Со всех сторон слышались вопросы: «Откуда она такая взялась? Кто тот старик? Не знает ли его кто-нибудь?»
— Она из кантона Санкт-Галлен, точно-точно, она родом из Тургау! — говорили одни.
— Нет, за тем столом одни цюрихцы сидят,— говорили другие.
Куда бы Термина ни взглянула — повсюду она видела веселые задорные лица; юноши снимали перед нею шляпы, чтобы почтить ее красоту, а она в ответ улыбалась скромно, но без всякого жеманства. И все же когда мимо нее прошествовала целая вереница парней и каждый поклонился — тут уж она не выдержала и поневоле опустила глазки, и еще больше смутилась, когда неожиданно вырос перед ней пригожий студент из Берна и, почтительно сияв фуражку, с должной вежливостью так прямо и сказал, что его, дескать, послали друзья, вон та компания в тридцать человек, что сидит за четвертым столом, и велели, испросив позволения уважаемого батюшки Термины, сообщить ей, что она самая красивая девушка во всем зале. Короче говоря, она сделалась царицей праздника, и ветер нового триумфа наполнил паруса союза семерых, а слава Карла чуть было не померкла перед славой Термины. Но ему еще суждено было взять свое.
А дело было так: в проходе между столами посреди зала вдруг поднялся шум, гам, возникла сутолока,
виновниками которой были два пастуха из Энтлибуха, которые пробирались сквозь толпу. Это были сущие медведи; в зубах они держали коротенькие деревянные трубочки. Нарядные куртки они несли под мышкой, у каждого на огромную голову была надета маленькая соломенная шляпа, а на рубахах красовались серебряные застежки в виде сердечка. Впереди шел детина лет пятидесяти, этакий здоровенный крепыш; он явно выпил лишку и теперь буянил, то есть к каждому встречному приставал, чтобы помериться силой, и норовил зацепить его корявым пальцем; и при этом он то дружелюбно, то вызывающе подмигивал, поэтому на пути у него возникала толчея. Но сразу следом за ним шагал второй, детина еще более основательного сложения, этому уж было восемьдесят лет; на голове у него курчавилась шапка желтых завитых в мелкие кудряшки волос,— это был сам уважаемый папаша пятидесятилетнего молодца. Он направлял своего великовозрастного сыночка железной рукой, не выпуская изо рта своей трубочки, и приговаривал: «Тихо, сынуля! веди себя тихо! Сынулечка, не балуй!» — и при этом он все время легонько подпихивал его, придавая нужное направление. Как опытный шкипер, вел он его умелой рукой по возмущенному морю, и вот, как нарочно, прямо возле столика, где восседал союз семерых, образовался опасный затор — потому что как раз в это время подошла ватага крестьян; они норовили преградить забияке путь, явно собираясь призвать его к ответу. Перепугавшись, как бы его сынуля не натворил черт те каких бед, папаша стал озираться в поисках прибежища — и тут заметил стариков.
— Среди этих замшелых стариканов он живо присмиреет! — пробурчал папаша и стал направлять своего дитятю между скамейками, придерживая его одной рукой за пояс, а другой добродушно отмахиваясь от напиравшей сзади раздраженной толпы,— ведь, несмотря на поспешность своего продвижения, сынуля успел-таки походя надавать тумаков.
— С вашего позволения, господа хорошие,— сказал старикам древний старец.— Разрешите-ка присесть у вас да передохнуть чуток, мне вот только сынулю бы стаканчиком вина угостить — он тогда сморится, сонным станет да тихим, что твоя овечка!
Так он без особых церемоний втиснулся между сидя-
щими со своим сокровищем, а сынуля и впрямь глядел на всех кротко да почтительно, но тут же заявил:
— Хочу пить из вон той серебряной кружечки!
— А ну-ка не бузи, а не то я тебя вздую так, что не обрадуешься! — сказал папаша; когда же Хедигер пододвинул к нему полный кубок, старик сказал:
— Ну, раз такое дело, пей, коли господа разрешают, но только смотри, до последней капли не вылаки-вай!
— А мальчик-то у вас резвый! — сказал Фриман.— Который же ему годок пошел?
— Ох-хо,— ответил старик,— к Новому году ему уж эдак пятьдесят два вроде бы стукнет. Помнится, в тысяча семьсот девяносто восьмом году он уж орал в своей люльке, тогда еще французы пришли, корову мою увели да избенку спалили. Но я, понимаешь ты, взял двух французишек, да легонько стукнул их лбами друг о друга — вот и пришлось мне дать деру;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10