Но флажок этот мы у вас не оставим, здесь он должен лишь пройти посвящение! Посмотрите, что написано на нем золотыми буквами! Свобода и Дружба! Да, перед вами, можно сказать, сама Дружба собственной персоной — мы привели сюда на праздник дружбу, рожденную любовью к отечеству, дружбу, рожденную любовью к свободе! Именно она, дружба, тридцать, сорок лет тому назад свела этих молодцов, чьи редеющие седины поблескивают сейчас на солнце, свела, чтобы провести их сквозь все невзгоды и сохранить и во дни печали, и во дни радости! У этого союза нет названия, нет президента и нет никаких уставов. Члены сего союза не имеют ни титулов, ни званий. Это соль нашей земли, это могучие крепкие дубы, корни которых уходят глубоко в недра нашей нации,— вот они вышли теперь на мгновение вперед, чтобы предстать нынче пред светлые очи отечества, а потом затеряться в чаще тысячи других дерев и слиться с ними в едином гомоне и шуме, скрыться во мраке неведомой
народной чащобы, где мало кто может назвать друг друга по именам, но все между собой родные и знакомые. Вы только посмотрите на них, на этих старых греховодников! Особой святостью они не отличаются и в церковь заглядывают отнюдь не часто! А о делах святых с ними лучше и не разговаривать! Но я могу вам, дорогие собратья, здесь, под этим чистым небом, открыть заветную тайну: когда отечество оказывается в опасности, в них пробуждается и начинает крепнуть вера в бога. Затеплившись в душе, она становится все более явной, пока кто-нибудь один не проговорится, и тогда они все хором начинают проповедовать одну удивительную теологическую теорию, первое и единственное положение каковой гласит: «На бога надейся, но сам не плошай!» И во дни радости, как сегодня, к примеру, когда собралось "много народу и над нами сияет голубое небо, они опять-таки обращаются к сей теологической мысли. И они воображают себе, будто сам господь бог вывесил высоко на небесах швейцарское знамя и нарочно для нас сделал хорошую погоду! В обоих случаях: и в час тревоги, и в час радости — они от души согласны с начальными словами нашей федеральной Конституции: «Именем господа бога всемогущего!» И при этом на них снисходит, вопреки их обычной строптивости, такое кроткое терпение, что они даже не спрашивают, а какого воинства владыка имеется в виду — католического или протестантского!
Что там говорить, дитя, которому подарили крошечный Ноев ковчег со всякими зверушками, с крошечными человечками — мужчиной и женщиной, не радуется, пожалуй, больше, чем радуются они при виде любезной сердцу отчизны, где столько всякой всячины — от столетней щуки в ее озерах, до дикой птицы, парящей над снежными вершинами. Эх, а сколько всякого народу толпится на ее скромных просторах, и у всех разные промыслы, нравы да обычаи, одежда и говор! И кого тут только нет: большие хитрецы и большие недотепы, травы благородные и сорняки — все смешалось, все слилось, все перепуталось! И все это ладно, все замечательно, все дорого сердцу, ибо это наше, родимое отечество!
И стали они философами, созерцающими и познающими мир земной. Но одна вещь для них всего дороже на белом свете — милое отечество. В молодости и они немало попутешествовали, повидали многие страны,
и смотрели они на все без высокомерия, оказывали уважение и почет каждой стране, где встречались люди достойные. Но их девиз оставался всегда: «Чти всякого славного мужа отчизну, но свою отчизну люби!»
Что за диво дивное наша отчизна! Вглядишься в нее внимательно и увидишь причудливую узорчатую ткань: как прекрасна она и как прочна, какая тонкая ручная работа, всяческих похвал достойная! И как славно, что нет у нас просто швейцарцев — это было бы скучно,— а есть у нас цюрихцы и бернцы, есть унтервальденцы и нойенбургцы, граубинденцы и базельцы, даже два рода базельцев — малые и большие! Как славно, что есть у нас Аппенцельская история и Женевская история! Это единство многообразных проявлений — да сохранится оно по воле божьей — и есть истинная школа дружбы. И только там, где политическое единство заменится чувством личной дружеской связи целого народа,— там и достигается вершина вершин. Ибо где бессильно гражданское чувство, там побеждает чувство дружеской любви, и оба они становятся добродетелью!
Старцы эти провели свою жизнь в трудах и заботах. Недуги начинают подтачивать их. У одного колет там, у другого здесь. Но когда наступает лето, они не едут на воды, они едут на праздник. И праздничное вино, которое пьют они с собратьями конфедератами — вот тот живительный источник, который бодрит их сердца. И лето, проведенное в кругу единомышленников,— вот тот воздух, который укрепляет их старческие нервы. Кипучее волнение людских масс — вот те приливы и отливы, которые делают более гибкими их старческие члены. Вы увидите еще, как эти седовласые старцы нырнут в сие бурное море! Так давайте же, дорогие собратья, поднимем почетный бокал за дружбу и свободу! Да здравствует дружественная свобода!
— За дружбу! Да здравствует дружба! Браво! — раздалось вокруг. От устроителей праздника выступил с ответной речью оратор; он поприветствовал старцев, явление которых было событием необычным и знаменательным, и в заключение сказал:
— Да, пусть наши празднества будут всегда превосходной школой нравов для юношества, наградой чистой общественной совести и исполненному долгу гражданской верности, для старцев же — лечебными животворящими водами! Пусть всегда остаются они
праздником нерушимой и вечно живущей дружбы во всех уголках отечества нашего; и в сердце каждого человека! Почтенные мужи, пусть здравствует ваш, как вы сами его называете, безымянный и безуставный союз!
И снова раздались приветственные возгласы, и под всеобщий одобрительный шум флажок занял место в ряду своих собратьев. После этого отряд семерых развернулся и взял курс на большой праздничный шатер, чтобы подкрепить свои силы добрым завтраком. Только они пришли на место, как тут же все принялись пожимать руку молодому оратору; раздавались возгласы: «Ну, говорил как по писаному! Будто в душу нам заглянул! Ай да Хедигер, ай да Каспар! Хорошей породы твой сынок, этот уж будет парень что надо, пусть только еще немного подрастет! Ну прямо как мы, только вот поумнее будет, мы-то — ослы старые, разве что все еще стойкие и непоколебимые! Так держать, Карл!» и так далее и тому подобное.
Фриман же был ошеломлен. Мальчишка сказал именно то, до чего он сам должен был додуматься, вместо того чтобы разносить в пух и прах иезуитов. Он тоже по-дружески пожал Карлу руку и поблагодарил за помощь, оказанную в беде. Последним подошел к своему сыну старик Хедигер, посмотрел на него твердо и пристально, а потом сказал:
— Сын мой! Ты наделен, оказывается, прекрасным даром, но дар этот, скажу тебе, весьма опасен! Лелей его, совершенствуй его неукоснительно, неустанно, вдумчиво и спокойно! Никогда не пользуйся им в деле нечестном и несправедливом, никчемном или вздорном. Ибо в твоих руках дар сей может стать мечом, который сегодня обращается против тебя самого, против добра, а завтра — против зла! Он может превратиться и просто в шутовскую погремушку. И посему гляди всегда вперед, спокойно и пытливо, но твердо и непоколебимо! И подобно тому как ты сегодня прославил нас, так и впредь помышляй о том, чтобы прославить своих соотечественников и добыть почет и славу родине своей. Не забывай об этом — и ты надежнее всего защитишь себя от ложного тщеславия! Будь непоколебим! Не думай, что говорить нужно по всякому поводу, кое-что можно оставить и без внимания, и никогда не говори ради своего удовольствия, а только ради общей пользы. Изучай людей, но не для того, чтобы их перехитрить
или голову им задурить, а для того, чтобы пробуждать и раскрывать в них добро. И поверь мне: многие из тех, кто будет внимать тебе, могут оказаться подчас лучше и умнее тебя, речь перед ними держащего. Не пользуйся никогда ложными умозаключениями и недостойной казуистикой, которая действует только на простофиль. Сердце народа можно тронуть правдой и только правдой. Поэтому не криви душой никогда за-ради похвалы крикливых выскочек, а обращай свой взор неизменно лишь на твердых духом и сердцем!
Едва он закончил эту речь и отпустил Карла, как тут же подоспел Фриман и сказал:
— Постепенно совершенствуй свои знания и пополняй их, чтобы никогда не впасть в пустословие! После этой первой удачи не торопись, пусть пройдет какое-то время, не помышляй о новых победах! Если посетит тебя хорошая мысль, не высказывай ее тут же только для того, чтобы хоть что-нибудь сказать, повремени — всегда может представиться возможность употребить ее к месту, и звучать она будет весомее. Если же кто-нибудь другой успеет раньше тебя эту мысль высказать, радуйся, а не сердись, ибо это есть доказательство тому, что ты почувствовал и ухватил нечто общее. Совершенствуй дух свой и сдерживай нрав свой, изучай других ораторов и научись отличать пустослова от мужа достойного и праведного! Не разъезжай по стране, не болтайся по улицам да переулкам, но приучись понимать ход истории, не покидая пределов твердыни дома своего, в кругу испытанных друзей. И когда настанет время действовать, ты выступишь во всеоружии мудрости своей, не то что всякие там охотники рыскать да носиться по городам и весям. Если говоришь ты, то не говори, как какой-нибудь лукавый слуга своего господина или как трагический актер, но сохраняй свою доброту и непосредственность, и говори всегда от чистого сердца, не жеманься, не становись в позу, и, начиная говорить, не окидывай взором толпу, аки полководец, как бы желая застигнуть публику врасплох! Не говори, что ты, мол, не подготовлен к выступлению, если на самом деле ты готов, ибо манеры твои уже будут известны, и это сразу заметят! А когда ты закончишь речь, не расхаживай, собирая похвалы, не сияй самодовольно, а сядь тихонько на место да слушай внима тельно, что будет говорить следующий оратор. Слова резкого понапрасну не говори, пусть будет оно на вес
золота, прибереги его на крайний случай, ибо если ты однажды употребишь такое выражение в минуту благородного негодования, то будет это событием и поразит противника, как гром среди ясного неба. Если же решишь ты когда-нибудь снова сойтись со своим противником и вести с ним общие дела, то остерегайся во гневе сказать ему что-нибудь чересчур резкое, не то народ поднимет шум: «Негодяй! Перебежчик! Соглашатель!»
Так говорил Фриман, а бедняга Карл сидел ни жив, ни мертв, и в смятении не знал, то ли посмеяться ему над этим, то ли можно и нос задрать. Но тут кузнец Зифрид воскликнул:
— Поглядите-ка на наших говорунов, ишь, за нас речь держать не желали, а теперь говорят ну прямо как по писаному!
— Да, действительно,— сказал Бюрги,— но зато теперь у нас есть пополнение, крепкая молодая поросль. Я предлагаю принять парня в наш кружок стариков, и пусть он отныне присутствует на всех заседаниях!
— Правильно! Принимаем! — закричали все и принялись чокаться с Карлом. Он, немного ошарашенный, осушил полный стакан, и старики безропотно спустили ему эту дерзость ввиду торжественности момента.
После того как вся компания достаточно подкрепила свои силы плотным завтраком и пришла в себя от пережитого приключения, все разбрелись кто куда. Одни отправились немножко пострелять, другие — обозреть дары, выставленные в особом павильоне, и прочие достопримечательности. А Фриман пошел за дочерью и дамами, у которых она гостила. Ибо к обеду они должны были снова все собраться за столами, а столы были накрыты прямо в центре пиршественного зала, в непосредственной близости от трибуны. Они запомнили номера своих мест, и, весьма довольные, беззаботно разошлись в разные стороны.
Ровно в полдень многотысячное общество уселось, как обычно, за накрытые столы, причем, надо сказать, каждый день состав сотрапезников менялся. Сельские жители и горожане, мужчины и женщины, стар и млад, муж просвещенный и невежда — все весело расселись вперемешку и стали ждать, когда принесут суп, а сами тем временем принялись откупоривать бутылки и нарезать хлеб. Нигде не видно было хмурых физиономий,
нигде не слышно выкриков или визгливого смеха, повсюду распространялся равномерно мощный гул радостного пиршества, как ровный веселый плеск морской волны. Тут длинный стол — за ним сплошь стрелки, там — цветник сельских красавиц, а за третьим столом — встреча старых вояк со всех концов страны, которые с честью прошли все испытания, за четвертым — собрался целый городок, мужчины, женщины — все вперемешку. Это пышное застолье вмещало лишь половину всех собравшихся на праздник. Нескончаемый людской поток, столь же многочисленный, устремился по проходам и наполнял все помещение: вся эта толпа зрителей окружала трапезничающих живой волнующейся массой. Это были, хвала господу, осторожные и бережливые, те, кто прикинул, во что это может обойтись, и насытился уже за малые деньги где-то в другом месте, это та половина нации, которая устраивает себе все подешевле да попроще, в то время как другая ни в чем не знает меры; да еще всякие привереды, которым все не так — и кухня, и вилки; и наконец, бедняки и дети, которые поневоле должны были оставаться зрителями. Но первые не отпускали никаких дурных замечаний, а последние не мозолили глаза своими лохмотьями и не бросали сердитых взглядов. Напротив, I осторожные радовались неосторожности других, привереда, которому тарелка зеленого горошка в июне кажется нелепой, отходил в сторону, и настроение у него было не хуже, чем у бедняка, до которого тоже долетали эти соблазнительные запахи. Правда, порой кое-кого охватывала непростительная страсть к легкой добыче и можно было наблюдать, как какой-нибудь прижимистый ловкач безо всякого спросу норовил занять освободившееся местечко и принимался уплетать за обе щеки, не уплатив за это ни гроша. И хуже того: вследствие этого даже не происходил обмен любезностями, сопровождающийся удалением нарушителя из-за стола, и видеть это было грустно глазу, привыкшему к порядку.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10