И все же ОН не решился возражать и отправился восвояси, гордись в душе тем, что среди его сыновей вырос такой вот защитник отечества,— и пока он шел к дому, у него созрело твердое решение справить ему мундир, да хорошего сукна, и чтоб сидел ловко. «Само собой, за мундир он потом заплатит»,— сказал себе Хедигер, хотя заранее было известно, что он никогда не потребует от сыновей возмещения издержек, да и они, в свою очередь, никогда не испытывали страстного желания вернуть ему деньги. Родителям это на пользу; это позволяет им дожить до того прекрасного возраста, когда уже их детей весело обирают внуки, так оно и идет от отца к сыну, и все они продолжают здравствовать, и у всех хороший аппетит.
И вот Карла наконец отправили в казармы; через несколько недель он окреп и превратился в ловкого красавчика-солдата, который хоть и был влюблен и не имел никаких вестей о своей подруге, весь день исправно и бодро нес свою службу, а по ночам болтовня и Шутки товарищей по казарме мешали ему спокойно предаваться грустным размышлениям. Их было человек десять — все из разных мест,— и бывало, когда потушат свет, они до самой полуночи сыпали доморощенными шуточками и затевали возню. Из городских тут были только Карл да еще один парень, о котором младший Хедигер знал лишь понаслышке. Он был несколькими годами старше и успел уже послужить фюзилером. Собственно говоря, когда-то он выучился на переплет-
чика, но давно уже не занимался этим ремеслом, а жил тем, что за бессовестно высокую плату сдавал в аренду старые дома, которые наловчился покупать безо всякого капитала. Иногда он перепродавал дом за сумасшедшую цену какому-нибудь простофиле, а если покупатель просрочивал платежи, то он клал себе в карман и отступное, и уже выплаченные деньги, снова записывал дом на себя, а цены за жилье снова повышал. А еще он приноровился с помощью несложных перестроек выделять в квартирах лишнюю комнатенку или кладовку, и опять же получал барыши. Причем в перестройках этих не было ни удобства, ни целесообразности, а одна только глупость и бестолковщина. К тому же он знал наперечет всех халтурщиков среди мастерового люда, которые делали все кое-как, зато и брали дешево,— они-то на него и работали. Если же ему больше ничего путного в голову не приходило, он просто заново белил стены, и опять-таки повышал плату. Вот таким путем этот пройдоха получал приличный годовой доход, не затратив ни часа собственного труда. Свои делишки он проворачивал быстро, но всегда интересовался и чужими домами, строил из себя этакого знатока, любил во все вмешиваться да советы давать, хотя на самом-то деле был дурак дураком. Но слыл он, однако, за умного , и состоятельного молодого человека, который уже кое-чего добился и который своего не упустит. Так что он считал ниже своего достоинства служить в пехоте и хотел стать офицером. Но поскольку он был страш-ным лентяем и неучем, в офицеры его не взяли — и вот теперь благодаря своей настырности он сумел попасть во фланкеры.
Здесь он также решил завоевать себе уважение, но, как всегда, не каким-либо умением, а кошельком. Он что ни день зазывал своих товарищей и младших офицеров на пирушки и надеялся этой неуклюжей щедростью добиться льгот и послаблений. Но Он добился только то-го, что все над ним потешались, хотя своего рода послабление он получил: его просто-напросто оставили в покое — лишь бы не мешал никому. Только один-единственный рекрут водился с ним: он прислуживал ему, чистил оружие и прочее снаряжение и никогда о нем дурно не отзывался,— это был богатый крестьянский сынок, этакий молодой скряга, который страсть как любил выпить да закусить на дармовщинку. Он свято верил, что откроет себе дорогу в рай, если все свои де-япя
нсжки до последнего талера привезет обратно домой, и все же сможет сказать, что, мол, весело провел время на службе и кутил как заправский фланкер. При этом он всегда бывал весел и беззаботен, развлекал своего покровителя, которому куда как далеко было до своего друга, когда тот, хлебнув винца, неподражаемо пел слабеньким фальцетом модные деревенские песенки; ведь это был на редкость веселый скряга. Вот так они и жили душа в душу — Рукштуль, молодой цивилизованный грабитель, и Шперри, молодой деревенский скряга. У одного всегда было вдоволь и мяса, и вина, и делал он, что хотел; другой же ходил за ним чуть ли не по пятам, пел ему, и сапоги чистил, и не гнушался даже мелкими подачками, которые ему порой перепадали. Остальные же только насмехались над ними и решили между собой Рукштуля ни в одну компанию не принимать. Это не относилось, однако, к его оруженосцу, потому что тот был, как ни странно, отличным стрелком, п в армии с распростертыми объятиями принимают всякого, кто знает толк в деле, будь то почтенный горожанин или деревенский вертопрах.
Карл всегда был заводилой, когда начинали потешаться над этой парочкой; но однажды ночью у него вмиг пропала всякая охота шутить, когда в наступившей тишине разомлевший от вина Рукштуль начал хвастать перед своим приятелем, какая он важная персона и какую богатую жену вскорости собирается отхватить — дочку плотника Фримана, и она, мол, судя по всему, никуда от него не денется.
Тут Карл потерял всякий покой, и на следующий же день, улучив свободную минуту, поспешил к своим родителям, чтобы как следует разведать, в чем там дело. Но так как у него не хватало духу самому завести об этом разговор, то о Термине он бы ничего так и не узнал, если бы под конец, когда он уже собирался уходить, мать не передала от нее привет.
- Где же вы ее видели? — спросил он, стараясь казаться равнодушным.
- Господи, да она теперь что ни день со служанкой па базар ходит, учится покупки делать. Я же не могу не
дать ей доброго совета, когда мы там встречаемся,— и уж. мы тогда с ней весь базар обойдем, и все смеемся — она ведь всегда такая веселая.
- Ах вот оно что? — сказал отец.— Вот где ты так долго пропадаешь? Все сводничаешь? Прилично ли ма-
тери заниматься подобными делами, да еще разгуливать по городу с особами, которые под запретом для нашего сына? А ты еще и приветы передаешь!
— Какие такие запретные особы? Разве я не знаю эту славную девочку с малых лет — я же на руках ее носила,— а теперь и разговаривать с ней не смей! А ей уж нельзя и привет передать нашему семейству? И раз-ве не материнские это заботы? С каких это пор матерям не дозволено сватать своих детей? А по-моему, матери в таких вещах виднее! Да, впрочем, мы с Герминой об этом вообще не говорим; мы, женщины, не так уж много думаем о вас, избалованных мужчинах, и если бы мне пришлось действительно давать Термине совет в этом деле, она бы вообще никого не выбрала!
Но Карл уже не слушал ее; ноги сами несли его прочь; ведь ему передали привет, а ни о каких тревож-ных переменах и слова не было сказано. Только вот с чего бы это Термине быть такой веселой — ведь она, обыкновенно, не так уж много смеялась, думал Карл. Но, наконец, он и это истолковал в благоприятную сторону: она была весела-де только оттого, что повстреча лась с его матушкой. И тогда он решил не поднимать никакого шуму, положиться на девушку — и пусть все идет своим чередом.
Несколько дней спустя Термина, захватив с собой вязанье, пришла в гости к госпоже Хедигер; они ожил ленно болтали и так смеялись, что насторожили ста рого Хедигера, который у себя в мастерской кроил па радный черный сюртук и недоумевал, что за кумушка такая пожаловала к его жене. Но он не очень-то обращал на все это внимание, пока явственно не услышал стук дверцы шкафа и звон посуды — жена, похоже, доставала голубой кофейный сервиз. Надо сказать, что оружейни ца была большая мастерица кофе варить, и в этот раз она уж особенно постаралась. Сварив кофе, она взяла полную пригоршню шалфейных листьев, окунула их в сдобное тесто и бросила в кипящее масло — получи лись так называемые «мышки»: черешки листьев напо-минали мышиные хвостики. Они вышли такими пыш ненькими да румяными и горкой высились на блюде, а их аромат, смешиваясь с запахом настоящего свежего кофе, проник наверх, к мастеру. Когда же он наконец услышал, как жена колет сахар, его охватило такое нетерпение, что он едва дождался, когда позовут к столу. Ибо он ни за что бы не спустился сам, без зова — ведь
он был стойкий и непоколебимый. И вот, войдя в комнату, он увидел, что его жена и запретная особа в нарядном платье сидят прямо как две подружки, а на столе кофейник, да не какой-нибудь, а от сервиза с голубыми цветочками, да кроме «мышек» еще и масло, и мед в такой же голубой вазочке, правда это был не настоящий мед, а просто вишневый джем, сваренный на меду, и цветом своим он напоминал темные глаза Термины. К' тому же была суббота, то есть день, когда все почтенные хозяйки моют, чистят, метут, скребут, а не пекут всякие лакомства.
Хедигер весьма неодобрительно оглядел компанию и поздоровался, сохраняя строгий вид. Но Термина была так мила и так бойко вела разговор, что он сидел тише воды, ниже травы и сам не заметил, как слазил в погреб за «стаканчиком вина», да не простого вина, а из заветного маленького бочонка. Термина, в свою очередь, видя благосклонность Хедигера, тоже в долгу не осталась и принялась настаивать на том, чтобы для Карла тоже оставили полную тарелку «мышек» — ведь в казарме не очень-то разлакомишься. Она взяла свою тарелку и принялась ловкими пальчиками вытягивать с блюда за хвостики самых аппетитных мышек, и так увлеклась, что даже госпожа Хедигер не выдержала и закричала, что, мол, уже довольно. А Термина поставила тарелку перед собой, время от времени поглядывала на нее, не скрывая удовольствия, а порой брала с этой тарелки кусочек и ела, говоря, что теперь она как бы у Карла и гостях и потом добросовестно восполняла потерю "мышкой" с общего блюда.
В конце концов добряк Хедигер не выдержал; по-размыслив, он махнул рукой на срочную работу, натянул сюртук и помчался разыскивать отца юной пре-
ступницы.
- Нам надо быть начеку! — сказал он плотнику.— Твоя дочка с моей старухой преспокойненько устроились сейчас у меня, как две голубки, и мне это весьма подозрительно, ты ведь знаешь, у этих женщин просто
бес внутри сидит.
Что же ты не прогнал мою дуреху? — сердито спросил Фриман.
Я? Не прогнал? Нет уж, не желаю я связываться с этой стрекозой! Поди сам посмотри!
Ну ладно, сейчас же иду с тобой, и уж я-то задам этой девчонке!
Но когда они пришли, то вместо барышни обнаружили фланкера, который сидел, расстегнув свой зеленый мундир, и уплетал за обе щеки пышные «мышки», запивая их остатками вина, и все это казалось ему необычайно вкусным, особенно после того как матушка мимоходом сообщила ему, что Термина сегодня вечером снова поедет кататься на лодке, потому что луна так чудно светит и потому что прошел уже месяц с тех пор, как она садилась в лодку последний раз.
Карл спустил свою лодку на воду гораздо раньше обычного — ведь он должен был вернуться в казармы по сигналу вечерней зори, который так дивно играют цюрихские трубачи чудесными летними ночами. Еще не совсем стемнело, когда он добрался до плотничьих мастерских; но — о ужас! — лодочки господина Фримана не было у причала, она лежала перевернутая на козлах шагах в десяти от берега.
Что за шутки — уж не старик ли решил посмеяться над ним, подумал Карл с досадой и хотел было уже плыть обратно, но тут из-за лесистой вершины Цюрихской горы вышла большая золотистая луна, и тотчас же из-за раскидистой ивы, увешанной желтыми сережками, появилась Термина.
— Я не знала, что нашу лодку собираются красить,— прошептала она,— значит, мне придется сесть в твою, давай, отчаливай поскорее!
Она легко соскочила к нему в лодку и уселась на корме маленького суденышка, вся длина которого была футов семь, не больше. Они все плыли и плыли, пока не очутились вдали от любопытных глаз, и тут Карл немедленно учинил Термине допрос по поводу Рукшту-ля, пересказав ей то, что узнал с его слов.
— Я знаю, что этот красавчик жаждет заполучить меня в жены,— ответила она,— да и отец, насколько мне известно, не собирается ему отказывать; он сам об этом как-то говорил.
— Да что он, спятил, что ли? Отдавать тебя за какого-то лодыря и проходимца? Куда же подевались его хваленые принципы?
Термина в ответ на это пожала плечами и сказала:
— А что с ним поделаешь, когда он надумал строить доходные дома и получать с ним хорошие барыши, вот ему и нужен зять, который сможет стать его правой рукой, особенно в таких вот рискованных предприятиях; зять, который, заботясь об общем капитале, и свою вы
году будет иметь. Он представляет себе это дело как воз-вышенный плодотворный союз, какой он создал бы со своим сыном, и вообразил, что этот господин будет тут самым подходящим человеком. По словам батюшки, чтобы стать настоящим дельцом, Рукштулю не хватает только одного — широкого поля деятельности. О его беспутной жизни батюшка и понятия не имеет, он ведь мообще не обращает внимания на то, как живут люди, и нигде не бывает, кроме как в компании своих старинных друзей. Короче говоря, Рукштуль приглашен к нам завтра на обед, чтобы закрепить знакомство,— ведь завтра воскресенье. И я боюсь, что он сразу возьмет быка за рога. К тому же, я слышала, что ведет он себя как гнусный подлиза и бессовестный нахал, когда ему что-нибудь до зарезу нужно.
— Ну так что ж! — сказал Карл.— Тут-то ты его и
отделаешь под орех!
— Само собой, но лучше бы он совсем не приходил и папенька прождал бы его понапрасну.
— Это было бы, конечно, лучше всего, да что толку в благих пожеланиях. Такое приглашение! Как ему не
прийти!
— Я кое-что придумала; правда, мой план может показаться несколько странным. Послушай, а что бы
тебе сегодня или завтра утром подбить его на какую-нибудь дурацкую выходку, чтобы вам с ним обоим на
пару суток угодить под арест?
- Вот уж уважила! Хочешь, значит, на два дня насадить меня в кутузку, лишь бы.самой не пришлось гоорить «нет»! Больно накладно для меня получается.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10