В садах отцветали вишни и сливы. Духмяно-медовый аромат густо заполонил поселковые улочки и проулки. В палисадниках распустилась сирень — белая махровая, бледно-фиолетовая степная, малиновая персидская.
Не дойдя с полсотни метров до училища, Васька
остановился в тени сиреневого куста, шелестящего плотной темной листвой у обочины дороги. Затаился? неприятно сосало под ложечкой — как Зося отнесется к нему после вчерашнего? Ну да ладно, рискнуть стоит, Не прогонит же.
Васька издали увидел Зосго и по возбужденно-радостному лицу угадал ее хорошее настроение. Она шла с Лилей. Васька негромко окликнул Зосю. Она повернулась, заметила Ваську и первой направилась к нему.
— Меня ждешь? — непринужденно взяла его под руку.
— Кого же еще? — Васька вмиг воспрянул духом, с нежной признательностью сжал ее локоть.— Мне больше некого ждать.
— Вот и славно,— как бы подытожила Зося.— Домой проводишь? Или спешишь куда?
Лиля приятельски подмигнула Ваське, что, видимо, означало — привет, и, придвинувшись к Зосе, пошагала рядом. Васька давно не видел ее, и сейчас она поразила его расцветшей взрослостью. Тугая темно-коричневая форменная блузка едва сдерживала рвущиеся на свободу груди, округлые плечи пополнели. Лиля как бы вся раздалась изнутри, распираемая какой-то томной женственной силой. Зося, легкая и стремительная, в сравнении с ней казалась почти девчонкой.
Лиля, возможно, понимала привлекательность своей зрелости, поскольку под осторожными взглядами Васьки щеки ее пылали смуглым румянцем, а глаза, темно-карие, прямо-таки черные, поблескивали в смущении.
Перейдя железнодорожный мост, Лиля поспешно стала прощаться, ссылаясь на то, что у них в доме сегодня ждут гостей. Ее не задерживали, и она тут же свернула в узкий проулок. Васька посмотрел ей вслед. Крутобедрая, с высокой грудью Лиля плавно несла свое счастливое тело вдоль зеленой улочки.
— Лешка Мотыль грозился этой осенью свадьбу сыграть,— вздохнув, сказал Васька.
— А ты что, завидуешь? — засмеялась Зося.— Хотя что, ты ведь всегда и во всем желаешь быть первым. Мне это нравится. Только одного желания мало.
— Было бы желание, а остальное приложится. Главное,— уверенно сказал Васька,— желание. Ну и настойчивость, конечно. Тогда всего в жизни добьешься и всегда будешь одним из первых.
— Ну нет,— возразила Зося.— Настойчивость, упорство — возможно, это и хорошо. Но надо уметь соизмерять свои желания со своими возможностями. Л то ведь в стремлении быть первым и себя изведешь мукой, и других. А счастье разве в чтом?..
У калитки Зосиного дома стояли недолго. Одурманивающе пах жасмин. Волью чашечки цветов с желтовато-притемненным донцем свешивались через забор.
— Зайдем к нам,— попросила Зося.— Мать с отцом будут рады. Пообедаем вместе.
— Что ты! — испуганно отмахнулся Васька, который до сих пор при встречах с Зосиной матерью испытывал жгучую неловкость. А об отце и говорим, нечего. Васька знал его как человека мрачноватого, нелюдимого.— Я сыт.
— Упрашивать не стану. Сыт так сыт. Ну что ж,— она протянула ему руку,— тогда до встречи.
Васька взял ее пунцовые прохладные пальцы в свои ладони и, замирая от нежности, поднес к губам. Лепестки жасмина, будто крупные хлопья снега, кружась, падали им на разгоряченные лица, скользили, слетали к ногам.
— Может, вечером в кино сходим? — предложил Васька с просящими нотками в голосе.
— Вечером? Хорошо, тотчас согласилась Зося, мягко освобождая пальцы из его ладоней. Приходи, я буду дома.
При возвращении в город у самого моста Васька повстречал Антрацита. Тот, радостно присвистнув, ринулся к нему со ступенек.
— Дай пять чистых,— растопырил он огромную пятерню.
— На пять,— расплылся в улыбке и Васька,— будет десять. Что-то ты не по времени сегодня.
— На строительстве обжимного работали,— охотно объяснил столь раннее появление в поселке Антрацит.— Работали «на урок»: сделали, что требовалось, и домой. Л ты у Зоськи был?
— У нее,— Васька запустил пальцы в шевелюру, взъерошил волосы. Русые кудряшки задорно упали на лоб.— А ты далеко собрался?
— К Акиму,— с нарочитой небрежностью уронил он. К, Акиму? Васька пристально посмотрел на Антрацита. Тот спокойно выдержал его взгляд.
Да, собственно, чему удивляться? Еще с неделю на? зад Мамлюк сказал Ваське, что видел на танцах Антра» цита. Тот был навеселе и ходил в обнимку с Акимом, А потом и Мотыль говорил, что как ни странно, но Антрацит задружил с Акимом, да еще как крепко; такие друзья — водой не разольешь.
— Слушан,— Антрацит положил тяжелую лапу на плечо Ваське,— давай зайдем к Акиму. Кстати, ты знаешь, где он живет?
— Понятия не имею,—похмурнел Васька.
— Здесь недалеко. Давай зайдем. Не бойся!
— Я и не боюсь,— Васька с досадой сплюнул в сторону.— Неприятен он мне, вот и все.
— Неприятен,— насмешливо, с ощутимой для Васьки долей презрения протянул Антрацит.— Скажи откровенно, что трусишь.
Кровь бросилась в лицо Ваське, зашумела в висках.
— Пошли! — Васька намертво сжал губы...
Забор у Акима имел неприглядный вид. Столбы под* гнили, отрухлявившиеся доски выщербились, погнулись, Он стоял, накренившись в сторону двора, темный, из» мочаленный, как давно небритый пьянчужка. Запустением потянуло от него.
Но, вопреки ожиданиям, двор выглядел зеленым, светлым, ухоженным. Стволы молоденьких яблонь в саду были побелены, у хаты пологим холмиком чернела свежевспахапная клумба в узорном обрамлении кирпича. От калитки в глубь двора вела зеленовато-серая бетонированная дорожка, что для рабочего поселка являлось роскошью, а вдоль нее двумя изумрудными лентами тянулись грядки цветов. Опрятно невысокая, обложенная красным кирпичом хата под новой черепичной крышей смотрела во двор большими чистыми глазами окон.
Прохудившаяся неприглядность забора, видимо, должна была объясняться длительным отсутствием в доме хозяина, у Акима просто-напросто не дошли до него руки. Серая бетонная дорожка у самой хаты делала ответвление вправо, в густой вишенник, в недрах которого с трудом просматривалась уборная. Состроив рожу и загадочно подмигнув Ваське, Антрацит шмыгнул в вишенник.
В замешательстве Васька затоптался на месте. Что ж это получается? Антрацит затащил его сюда, а сам исчез. А вдруг сейчас откроется дверь и на пороге появится Аким? Что говорить ему, как объяснить, каким образом он попал сюда?
Ваське стало не по себе, жутковато. Вот черт! Прямо-таки наваждение какое-то! Сам, по своей воле, забрался в волчье логово. Надо быстрее выбираться из него, не то загрызут! И поделом мне, дураку! Кого послушался?
Голову сверлила мысль: зачем Антрацит заманил его сюда? В том, что тот именно заманил, Васька теперь не сомневался.
И уйти нельзя. Уйти — значит, сбежать. Васька совсем скис. Но что же предпринять? Надо сделать первый шаг, а потом все пойдет само собой. Любой шаг!
Тут слева от хаты затрещали, зашелестели ветви. Васька внутренне сжался, напрягся в ожидании самого худшего. Из смородиновых кущей штопором вывернулся Антрацит. Круглые черные глаза его плутовато бегали, по лоснящейся мордахе бродила лукавая улыбка.
— Чего ж ты не заходишь? Меня ждешь? Вперед! Трус в карты пс играет!
И Ваську внезапно осенило: да ведь Антрацит нарочно пугает. Потому-то он и обежал вокруг хаты, надеясь потешиться его страхом. Не на того напал, дружок!
Вмиг улетучилась тренога. Васька, с наслаждением вдохнув — все-таки какой здесь у них чудесный воздух, что значит степь рядом! — спокойно расправил плечи. Раз Антрацит, этот могучий балбес, пытается с ним шутки строить, то можно быть уверенным: никакая опасность Ваське не грозит.
Подталкиваемый сзади Антрацитом, Васька переступил порог хаты и с натянутой улыбкой остановился в дверях. Аким при виде такого гостя заметно удивился.
— Что шары выкатил? — в громогласном хохоте зашелся Антрацит.— Ставь гостям бутылку!
Аким, видимо, недавно пришел с работы и только что помылся. Он стоял посреди хаты в белой майке-сетке, с вафельным полотенцем па шее. Ничего не ответив Антрациту, он кивком головы предложил гостям пройти.
Васька, раздираемый сомнениями: стоит ли в такой ситуации рассаживаться,— замедленно опустился на стул, стоящий у стола, и бегло окинул взглядом хату.
Ее можно было бы назвать убогой, если бы не цветной телевизор на подставке из красного дерева, красующийся в темном углу, если бы не шикарный ковер ручной работы на стене рядом.
А вообще бедно живут, неуютно. Напротив Васьки висело большое овальное зеркало. Трещины черными лучами рассекали его желтую от древности, но еще блестящую амальгаму. Казалось, к зеркалу присосался наук.
Воцарилось неловкое молчание. Аким, обойдя стол, тяжело уселся на боковой валик дивана. Тот был старым, ободранным. Удивительно, подумалось Ваське, что до сих пор его не выбросили из хаты. На сиденье дивана, как маленькие злые гадючки, вылезли пружины.
— Что я тебе покажу, Аким,— многообещающе повел толстой черной бровью Антрацит. Он полез во внутренний карман пиджака, небрежно вынул оттуда финку, с усиками из нержавеющей стали, с рукояткой, оправленной в цветные кругляшки плексигласа.— Вещь!—восхищенно произнес он и не удержался от хвастовства.— Сам сделал!
Солнечный свет падал из окна на нож, и он голубовато блестел, будто сколок молнии. Васька с отвращением посмотрел на финку. Аким перехватил его взгляд, но истолковал его по-своему. «Испугался!» — мелькнула мысль.
— Спрячь, пока в уборную не выбросил! — гримаса злобы на миг искорежила привлекательное лицо Акима, оно стало неприятным и страшным.
Антрацит послушно спрятал финку обратно в карман и, сказавшись донельзя усталым, зевая, расслабленно развалился на стуле.
Аким вышел в соседнюю комнату, принес и поставил на стол три граненых стакана, бутылку водки и тарелку с большим куском холодного вареного мяса. Не торопясь порезал мясо на три приблизительно равные части.
— Мать, дай-ка нам хлеба! — негромко, с подобающим в таких случаях уважением крикнул Аким.
И тотчас в комнату к парням вошла низенькая женщина с темным лицом, на котором мигали кроткие бледные глаза. Что-то жалкое и грустное было в ее изморщиненном облике. Черные ложбинки под глазами то и дело наполнялись слезистой влагой, и она беспрестанно протирала их худыми кончиками пальцев.
— Опять водка? Да когда это кончится? — принялась она отчитывать Акима.— Пу почему бы, как все люди, в кино не пойти, к девчатам?
— Мамаша, сейчас все пьют,— авторитетно заявил Антрацит.— Только одна сова не пьет.
— Какая еще сова? — повернулась мать лицом к Антрациту.
— Птица такая,— охотно объяснил Антрацит.— Днем спит, а ночью магазины закрыты. Вот несчастная! — заржал он.
Мать разочарованно махнула рукой, положила буханку серого хлеба на стол, тихо вышла. Аким разлил водку, поднял стакан.
— За все хорошее! — сказал отрывисто.
Антрацит, не дожидаясь, пока Аким с Васькой выпьют, единым махом опрокинул стакан и слопал свою долю мяса.
— Выпейте на брудершафт,— хихикая, съязвил он.— Ведь вы почти молочные братья!
Ваське будто за пазуху бросили холодную лягушку— всего передернуло. Он с презрением посмотрел в нагло ухмыляющиеся глаза Антрацита, мелкими глотками выцедил водку и поставил стакан па стол.
— Мне пора! — твердо сказал он.— За угощение спасибо!
— Да какое гут угощение.— Аким гоже поставил стакан, гак и не выпив из него ни глотка.— Будешь в наших краях, заходи! —Он протянул руку Ваське.
Несколько мгновений Васька колебался, глядя на его крепкую сильную руку. Потом вяло пожал ее...
Васька проснулся, почувствовав на лице мягкое теплое прикосновение. Это оранжевые лучи гоняли по темной комнате солнечных зайчиков. Уходя на рынок, мать прикрыла окна ставнями, чтобы яркий утренний свет не тревожил сои сына. По лукавое солнце все же отыскало лазейку—щели от его потоков стали красно-бурыми, и казалось, в этих местах выструганные тонкие планки янтарно плавились. Там, за окнами, августовское утро еще дымилось зноем, горячий ветер бродил по улицам, поднимая пыль. И Ваське не хотелось вставать с постели.
Конечно, можно было бы сходить на пруд, окунуться в его освежающую стынь. Но тело налилось дремотной ленью и будто примагнитилось к простыне. Видимо, пришла послеэкзаменационная расслабленность, когда тревоги, напряжение памяти и воли позади и знаешь, что теперь, пусть хотя и временно, можно поблаженствовать.
Прайда, Васька не затруднял себя подготовкой в институт, по сдал экзамены успешно: проходные баллы набрал.
В Днепропетровске Васька не задерживался, зашел в приемную комиссию, узнал, что принят, и покатил домой. Приехал ночью. Мать, дознавшись, что поступил сын в престижный металлургический институт, ахнув, всплеснула руками, обняла, будто Васька совершил невесть какой подвиг. Отец одобрительно засопел, но особых изъявлений чувств по этому поводу не проявил: так и должно было случиться.
Мать засуетилась у печи, загремела заслонкой. Потом сказала отцу негромко, однако так, чтобы Васька услышал:
— Вот, отец, наконец-то мы и дождались, выбивается наш сыпок в люди.
В другой раз Васька непременно заметил бы ей, что вовсе не обязательно поступать в институт, чтобы «выбиться в люди». Сейчас промолчал, не стал перечить материнскому счастью. Подкрепившись чуть теплой жареной рыбой, быстро разделся, упал в кровать.
По его расчетам, Зося должна была работать в первую смену, с утра. Можно, безусловно, сбегать к ней на завод, по вряд ли это удобно. Люди засмеют, скажут: прибежал кавалер хвастаться своим успехом.
«Лучше не спешить,— решил Васька,— надо дождаться ее с работы».
И, поскольку торопиться было некуда, лежал он в прохладной затененной комнате, любуясь солнечными зайчиками.
Резкий бряк щеколды и тяжелые мужские шаги по дорожке к хате насторожили Ваську. Он вскочил, приоткрыл ставню. В остром утреннем свете, на миг ослепившем его, Васька увидел брата Леньку. Он стоял во дворе, облокотившись о столб, от которого тянулась под крышу хаты веревка, вымытая дождями до седины:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24