Верхняя губа Субэдэ приподнялась, обнаружив край зуба, острого, словно наконечник стрелы.
– А я думаю, – процедил он, – что ты просто выжидал, не придет ли подмога и не переломит ли невзначай ваша сила нашу.
Семен затрясся и повалился на колени.
– Пощади!
Субэдэ задумчиво посмотрел на спину человека, ползающего внизу и сейчас готового целовать передние копыта его коня. А ведь от этого уруса могут родиться дети, как и все дети, похожие на отца. Что тогда говорил вслед ему мудрец джехангира про череду поколений? Хотя тогда он имел в виду совсем другое…
– Ты хочешь золота, – сказал наконец Субэдэ. – Помнится, человек, предавший вашего Бога, предпочитал серебро. Но тогда он предал одного, пусть даже и Бога, ты же обрек на смерть сотни. Твоя чаша греха, пожалуй, перетянет мелкий грех того предателя. Как и награда.
Человек внизу замер в ожидании приговора, став похожим на горбатый валун, вросший в землю.
– Так и быть, – сказал Субэдэ. – Я всегда держу свое слово. Какое золото ты предпочитаешь? Флорентийские флорины, арабские дирхемы, византийские солиды или же истинное золото Великой Орды?
Человек внизу вздернул кверху красное лицо, по которому, несмотря на прохладу, обильно текли струйки пота.
– Мне все равно, величайший! – воскликнул он. – Лишь бы это было золото!
– Ты сказал. Я слышал, – медленно произнес Субэдэ. – Что ж, если тебе все равно, каким будет золото, которое достанется тебе в награду, то пусть это будет жидкое золото.
И, повернувшись в седле, крикнул уже по-своему.
– Эй, там, позовите кузнеца. Пусть вольет в глотку этому человеку столько золота, сколько влезет в его ненасытную утробу.
Семен не сразу понял, откуда выскочили возникшие у него по бокам дюжие воины, которые, подхватив под руки, поволокли его куда-то. Сообразив, что это вряд ли путь к обещанной награде, Семен отчаянно заорал:
– Эй, куды вы меня тащите? Ваш хан сказал, чтобы мне дали золота!
Но, в отличие от своего полководца, воины не понимали языка урусов. Когда Семен попытался рвануться, один из них просто ударил его навершием рукояти меча по шее – и Семен замолк, сообразив, что в следующий раз это может быть уже не рукоять. Он закричал еще раз, только когда увидел черный от сажи котел, в котором тяжело плескался расплавленный желтый металл. Он не молил о пощаде, он молил именем Бога об ударе мечом – но иным молитвам не суждено бывает достигнуть ни людских ушей, ни вечного синего неба…
Жуткий крик, всполошивший даже привычных ко всему лошадей, оборвался где-то далеко позади.
– Ты жесток, Непобедимый, но справедлив, – заметил подъехавший новый начальник сотни Черных Шулмусов, назначенный взамен погибшего.
– Это война, – спокойно ответил Субэдэ. – И на войне каждый получает сполна за свои подвиги.
И, усмехнувшись, добавил:
– Еще посмотрим, чем наградит меня джехангир за мой подвиг.
Его взгляд блуждал по дымящимся руинам.
– Воистину это был Злой Город, – тихо сказал Субэдэ. – И воистину безгранично мужество его защитников.
Несколько кешиктенов вели мимо холма вереницу связанных людей – с десяток женщин и мужчину в дорогом халате, измазанном грязью и засохшей кровью.
– Невелик полон, – заметил Субэдэ. Сотник Черных Шулмусов подал едва заметный знак – и стража остановила пленников. Красивая девушка в дорогой одежде подняла голову и метнула в полководца призывный взгляд. Глаз Субэдэ равнодушно скользнул по ее лицу.
К вершине холма приблизился начальник десятка стражников, охранявших полон.
– Куда прикажешь деть пленников, Непобедимый? – спросил он, кланяясь.
– Как обычно, – сказал Субэдэ. – Женщин отдайте тем, кто их пленил. А тот человек пусть подойдет.
Едва заметным кивком он указал на мужчину в грязном халате. Десятник поклонился снова и убежал выполнять приказание.
Человек в халате, подгоняемый сзади острием копья, приблизился.
– Кто ты и что делаешь в этих землях? – спросил Субэдэ на языке урусов.
– Мое имя Рашид, родом я из Персии, – с достоинством ответил человек. В его глазах не было страха, и это понравилось Субэдэ. Воистину заслуживает уважения человек, не потерявший достоинства, в то время как ему меж лопаток упирается острие копья. Тем более, если этот человек не воин.
– Каким ветром занесло тебя в эти земли, перс?
– Я пишу летопись, – сказал Рашид. – Правду об этом времени.
Едва заметная усмешка скользнула по губам Субэдэ.
– Кому нужна твоя правда, летописец?
– Она будет нужна потомкам.
В единственном глазу Субэдэ промелькнула искорка интереса.
– Зачем? – спросил он. – Думаю, что наши потомки, как и мы, будут слишком заняты войнами и у них вряд ли найдется время читать твои книги.
Перс дерзко взглянул в лицо полководца.
– Но, может быть, они когда-нибудь задумаются о том, зачем убивать друг друга, когда можно жить в мире и согласии?
Субэдэ рассмеялся.
– Ты мечтаешь о рае на земле, летописец, но настоящему воину всегда будет скучно в раю. И лучшее средство от скуки для мужчины – это война. Если хочешь, можешь следовать за моим войском и писать свою книгу. Может быть, когда-нибудь в старости я почитаю ее для того, чтобы освежить память. Если, конечно, доживу до старости.
Субэдэ сжал коленями бока коня. Тот послушно повернулся и, взяв с места в карьер, понес своего всадника прочь с холма. Свита ринулась вслед за полководцем.
Перс смотрел вслед Субэдэ, пока стража развязывала ему руки.
– Растить своих детей, любить свою женщину, любоваться на своих внуков – это гораздо лучшее средство от скуки, воин, нежели убийство себе подобных, – с горечью в голосе произнес Рашид, не отрывая взгляда от стремительно удаляющегося всадника. – И возможно, что если ты доживешь до старости, хотя бы тогда ты поймешь эту простую истину. Но уже будет слишком поздно что-либо исправить…
– Прости, Непобедимый, но не поспешил ли ты со своим решением? – подал голос новый сотник Черных Шулмусов.
– О чем ты? – хмуро бросил Субэдэ.
– Эта дочь воеводы была чудо как хороша!
Субэдэ ничего не ответил. Он только подумал, что в любом табуне всегда найдется худая кобыла, которой все равно, чье седло лежит у нее на спине, – лишь бы вкусно кормили да поменьше ездили. А еще он подумал, что начальник стражи с мыслями табунщика – это просто табунщик, который случайно и ненадолго оказался не на своем месте.
* * *
Бывает, что благие вести могут портить настроение.
Субэдэ взял урусский город. Путь домой был открыт. Но почему же долгожданное известие не принесло радости? Потому, что в городе не оказалось трофеев? Вряд ли. Трава уже поднялась, появилась еда у коней, а значит, и у войска, приученного в трудное время питаться хурутом и кровью заводных лошадей. Урусский поход и без приграничного городишки принес немало богатств – будет чем похвалиться дома.
Тогда в чем же дело?
Посыльный сунулся в юрту с намерением подползти и доложить, но хан нетерпеливо щелкнул пальцами.
– Зови!
Сегодня ему было не до церемоний. Посыльного словно ветром сдуло.
В юрту вошел сотник Тэхэ и, упав на колени, грянулся лбом о пол юрты. Бату довольно прищурился. Не всякий чингизид баловал подобным джехангира. Далеко не всякий.
– Да будет славно в веках имя великого хана, победителя народов! – возгласил Тэхэ.
Бату-хан улыбнулся.
– Пусть твои слова принесут удачу всем нам, сын достойного отца, – ответил он. – Встань и подойди.
Тэхэ поднялся и, подойдя, встал на одно колено.
– Ты звал меня, великий хан?
«Великий хан… А почему бы и нет?» – шевельнулась мысль в голове джехангира.
– Да, я звал тебя, богатур, потомок Потрясателя Вселенной, – ответил Бату. – Мне сказали, что ты, рискуя жизнью, пробрался в город и открыл ворота нашим воинам?
– Это так, величайший, – скромно потупил взгляд Тэхэ.
– Что ж, ты достоин награды, – сказал хан. – Ты все еще сотник в тумене Непобедимого Субэдэ-богатура?
По лицу Тэхэ пробежала тень.
– Тебе все ведомо, великий хан, – глухо отозвался он.
Бату покачал головой.
– Как нехорошо! Чингизид, герой, открывший ворота города, который две луны не мог взять тумен кешиктенов непобедимого Субэдэ – и всего лишь сотник!
В тишине юрты раздался еле слышный хруст сжимаемых кулаков.
– Воистину, такой воин достоин большего! – продолжал хан. – И если бы непобедимый Субэдэ, который, говорят, лично участвовал в битве, сегодня ночью, скажем, скончался от ран в своем шатре, я бы точно знал, кого поставить во главе его тумена. Я слышал, что все его воины ночной стражи погибли при взрыве детинца. Ты не знаешь случайно, не был ли ранен сам непобедимый Субэдэ? Я его очень давно не видел.
Лицо Тэхэ просветлело. Он начал что-то понимать.
– Не знаю, величайший, – осторожно ответил он. – Но могу узнать.
– Хорошо, – кивнул Бату-хан. – Узнай, как здоровье Непобедимого, а после доложи мне. Я буду очень огорчен, если у него серьезная рана, да продлит Тэнгре его годы.
Тэхэ согнулся в глубоком поклоне.
– Я выполню приказ величайшего из ханов, – ответил он и, пятясь, вышел из юрты.
– Выполни, выполни. Да поскорее, – усмехнулся вслед сотнику походный хан Бату.
* * *
Чистое, незамутненное пламя плескалось внутри очага. Чайник, сработанный неизвестным мастером из страны Нанкиясу, пыхтел на огне. Струйки пара вырывались из носика, выполненного в форме драконьей головы. Серебряное тело дракона обвивало сосуд, лапы цеплялись за дно, а одна из них выдавалась вперед, сжимая в когтях то ли драгоценный камень, то ли тело небесной богини Сар.
У скрещенных ног Субэдэ лежали пустые черные ножны. Единственным украшением ножен была надпись на давно умершем языке, выполненная по всей их длине из алмазов одинаковой формы. Ее сделал перед смертью высохший от странной болезни старый чжурчженьский колдун. Он говорил, что надпись поможет удержать существо из иного мира в теле пхурбу. И тогда оно, возможно, не станет забирать душу у его владельца.
Тот же старик научил полководца искусству боя без оружия. Субэдэ помнил, как удивлялся колдун тому, с какой скоростью осваивает полководец древнюю технику. Тогда учитель приписывал это чудодейственным свойствам пхурбу. Субэдэ соглашался, хотя считал, что никакой ритуальный кинжал не поможет хилому и слабому духом, если к тому же у него нет желания научиться чему-то.
Сейчас же Субэдэ грызли сомнения. Пхурбу покинул его. Душа… Забрал он ее с собой, не забрал?.. Да, в общем-то, мангус с ней, с душой. Ханский звездочет говорит, что полководцу она вообще ни к чему. А вот не исчезло ли вместе с кинжалом и древнее искусство, вложенное в него чжурчженьским колдуном?
С самого начала Субэдэ чувствовал, что это не просто умение убивать человека ударом руки или ноги, а нечто гораздо большее. Колдун говорил, что глубокое постижение этого искусства занимает не одно перерождение. Возможно ли постигнуть умом то, что он имел в виду?..
Полог шатра хлопнул, отброшенный в сторону уверенной рукой.
В шатер вошли трое. Один из них задернул полог и остался стоять на месте. Остальные обошли Субэдэ и, обнажив мечи, встали по бокам, сжимая рукояти потными от волнения ладонями.
– Приветствую тебя, Непобедимый, – с кривой усмешкой произнес тот, что вошел первым.
Субэдэ протянул руку, снял чайник с огня и долил себе в пиалу темной, пахучей жидкости. Воистину правы мудрецы Нанкиясу, воздающие хвалу напитку, помогающему очистить мысли и чувства в то время, когда душа человека возносится над его несовершенной плотью.
– Я уже говорил тебе, что не люблю, когда мне мешают пить мой чай, – невозмутимо произнес Субэдэ. – Чего ты хочешь на этот раз, воин, искусный в убийстве безоружных?
Лицо Тэхэ исказила яростная усмешка.
– На этот раз я хочу увидеть цвет волшебного глаза четвертого пса мертвого хана, который я выковырю из его глазницы острием своего меча!
Он рванул рукоять сабли, извлекая ее из ножен и одновременно бросаясь вперед…
…До того, как в Золотую Империю пришла Орда, жили в ней люди, умеющие на тонких, почти прозрачных шкурах, сделанных из риса, изображать мир таким, каким видели его они во время моментов высших откровений. Наивные! Они полагали, что и остальные видят его таким же.
Как же они ошибались!..
Люди видят постоянно меняющийся мир – облака, летящие по небу, табун, несущийся по степи, пылинки, кружащиеся в потоке воздуха…
Таким, как изображали мир те мертвые ныне люди погибшей империи, человек видит лишь на границе между миром людей и миром духов.
Нарисованным.
Неподвижным.
И так ли уж сложно выплеснуть содержимое своей пиалы в лицо нарисованного воина слева, а после метнуть ее в лицо другого, того, что застыл справа? А после, перепрыгнув очаг, помочь замершему на середине движения изображению достать из ножен саблю и после, придержав ее немного, посмотреть, как стремительно оживающий нарисованный воин, продолжая движение вперед, насадит себя на собственный клинок?..
…Тэхэ так и не понял, что произошло. Он видел лишь, как человек, сидящий в мирной позе у очага, вдруг превратился в смазанную тень. А потом внутренности разорвала невыносимая боль.
Тэхэ выбросил вперед руку со скрюченными пальцами – оттолкнуть, отшвырнуть средоточие этой боли, но его тело уже сотрясала предсмертная судорога. Последнее, что он увидел, это была рукоять собственной сабли, торчащая в его животе. И зажатая в окаменевшем кулаке черная повязка, которую всегда носил на лице Непобедимый Субэдэ-богатур…
Лицо одного из кешиктенов было красным, словно ошпаренный кусок мяса, но он мужественно справился с болью. И даже сумел приподнять пальцем одно веко.
Другой зажимал ладонью рваную рану на лбу, пытаясь унять кровь, заливающую глаза.
Но оба воина с радостью разделили бы судьбу своего сотника. Встань он сейчас с пола и позови их с собой прямиком в царство Эрлика, пошли б не задумываясь. Не пошли – побежали бы.
Лишь бы не видеть.
Но не видеть тоже было невозможно. По-настоящему страшное притягивает взгляд, заставляет смотреть на себя, пока не выпьет до капли все, что делает человека человеком, оставив на месте души корчащийся комок животного ужаса.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49