На помост взбежал другой скоморох, местный, в шапке с бубенцами. Следом за ним, крякнув, влез тот самый детина, что, по словам Игната, своей дубиной ловко ошеломил ливонского рыцаря.
Смешно тряся головой, так, что бубенцы залились разноголосым, переливчатым звоном, скоморох обежал вокруг Митяя, разглядывая его, словно впервые увидел, потом восхищенно похлопал по необъятной ручище богатыря и, повернувшись к толпе, закричал неожиданно зычно:
– Ой вы, гой еси, люди добрые,
Горожане, сельчане, купцы заморские,
Нынче вот скоморохи скромные
Да забаву вам приготовили
Нешутейную да сурьёзную.
Бой жестокий с кровавой юшкою,
Что юродивым, старым да немошным,
А еще молодым красным девицам
Лишь в один глаз смотреть разрешается.
Бой великого воя-витязя,
Что могуч аки дикий тур
И свиреп аки вепрь лесной…
Кто-то из толпы, замаявшись слушать столь длинное предисловие, крикнул:
– Слышь, Васька, кончай трепаться. Давай начинай.
Скоморох осекся было, но ненадолго. Подойдя к краю помоста, он приложил ладонь к бровям козырьком и принялся всматриваться в толпу, отыскивая нетерпеливого зрителя.
Девки хихикали, пряча глаза, – несмотря на дурацкий колпак, скоморох был парнем видным.
Не отыскав смутьяна, Васька взвыл утробным голосом:
– А людей, что кричат да сетуют,
Мы обложим словами срамными
С головы да до самых валенок,
Но попозже, когда их выследим…
– Эх, – вздохнул какой-то дед. – С таким голосиной в церкви на клиросе петь, а не народ смущать бесовскими игрищами.
– А чо ж ты, старый, тогда на те игрища приперся? – громогласно отозвалась какая-то дородная бабка. – Лежал бы на печи, старый охальник, или в церкви грехи замаливал.
– Каки таки грехи, курица ты эдакая? – взъярился дед.
– Ага!
Бабка воткнула руки в боки и повернулась к деду всей мощью дородного тела.
– Каки таки грехи?! А то забыл, пень старый, как зим с тридцать назад ко мне под юбку все залезть пытался?
– И залез? – живо поинтересовались из толпы.
– А те какое дело? – хором воскликнули дед с бабкой.
Притихшей было толпе стало не до скомороха. Многоголосый хохот заглушил его трубный голос. Даже подъехавший на коне хмурый воевода – и тот улыбнулся в усы.
Между тем Митяй, похоже, заскучал торчать столбом на помосте. Отодвинув скомороха, он шагнул вперед, набрал в грудь воздуха и мощно гикнул, так, что одновременно дернулись от неожиданности привязанные к прилавкам кони, чуть не повалив торговые ряды.
Народ разом замолчал. Скоморох, покосившись на Митяя и прочистив уши, вновь заорал на всю площадь.
– Ой вы, гой еси, люди добрые,
Бояре, огнищане да княжьи мужи,
Купцы, смерды, холопы да пришлый люд.
Есть кто смелый против детинушки,
Что сквозь пламя прошел играючи,
Через реки хаживал бурные
И в земле далекой, неведомой,
Вражьей силы побил немерено?
Выходи-ка на честный кровавый бой,
Покажи перед красными девками
Свою силушку молодецкую.
Из-за пояса скоморох достал серебряный брусок и, попробовав на зуб, продемонстрировал народу. После чего добавил:
– Добрым людям потеха знатная,
А победителю – гривна серебряна.
Однако силушку молодецкую народ показывать не спешил. Хоть и за серебряну гривну. Уж больно здоров был «детинушка», несмотря на намечающееся брюшко. Даже воевода, которого не всякий конь на себе носить мог, прищурился, прикинул ширину Митяевых плеч, опустил взгляд на его кулаки и уважительно покачал головой.
Игнат смерил взглядом Митяя с головы до ног, прикинул что-то и, обернувшись, бросил чернокожему воину:
– А что, Кудо, не желаешь размяться?
На лице воина, словно вырезанном из черного камня, не отразилось ничего. Он молча прислонил к прилавку копье и щит, после чего скинул с плеч потертый плащ и стянул с себя ордынский доспех, который доспехом оказался лишь спереди – сзади многослойная кожаная броня держалась на груди за счет двух широких ремней, сшитых вперехлест. Сапоги легли рядом с доспехом. На воине осталась лишь шелковая ордынская рубаха и плотные, широкие штаны.
Легкой танцующей походкой Кудо направился к помосту. Народ расступился, провожая взглядами черного воина. Тюря перестал пихать в новую обувку солому – большой больно оказалась даже для него, – отлепился от столба, у которого сидел, прислонившись спиной, и привстал на носки, чтобы лучше рассмотреть невиданного бойца.
– Ишь ты, – ткнул он локтем стоящего рядом кузнеца Ивана. – Глянь, рубаха-то у него какая знатная.
– Знатная, – согласился Иван. – Вот ордынца в степи поймаешь, глотку ему перережешь – и у тебя такая же будет.
– Да ладно! – удивился Тюря. – Нешто у всех ордынцев такие рубахи?
– У всех, – кивнул Иван. – Ихний царь Чингис, когда живой был, всему войску приказал такие рубахи носить.
– Чтоб девки заглядывались?
– Дурень, – усмехнулся Иван. – В такой рубахе вша не заводится. И ежели стрела доспех пробьет, то материя вместе со стрелой в рану входит. Наконечник вытащить – плевое дело. Только за рубаху потянуть.
– Надо ж!
Глаза Тюри загорелись.
– Так что, Тюря, лови ордынца – и все девки твои. Тот парень, похоже, себе одного точно отловил.
– А доспех у него отчего только спереди? – не унимался Тюря. – Сзади был сильно побит, срезали да перехватили чем придется, лишь бы держался?
– Не думаю, – покачал головой кузнец. – Слыхал я, что некоторые воины так переделывают свою сброю, чтобы все знали, что они никогда не покажут спину врагу.
– Ишь ты! – восхитился Тюря, вновь принимаясь за сапог. Мордобитие – дело, конечно, занятное, но сапоги важнее. Засмотришься – еще упрут в толчее.
Между тем Кудо уже взлетел на помост. Именно взлетел – лишь коснулся рукою досок, а ноги толкнули тело вверх.
Толпа ахнула.
– Н-да, – рассудительно протянул Иван. – Чую я, непросто нашему парню будет его свалить. Знатный воин.
– Дык Митяй супротив него что кабан против ласки, – подал снизу голос Тюря. Солома кончалась, а в сапоге было еще полно места.
– То-то и оно, – задумчиво протянул Иван…
Между тем бой начался. Скоморох ударил в бубен, провозглашая начало поединка, и бойцы двинулись навстречу друг другу.
Митяй – по всему видать – был парнем решительным и долго канителиться не любил. Поскольку противник по сравнению с ним и вправду выглядел бойцом невзрачным, хоть и жилистым, хорониться он особо не стал и, шагнув вперед, махнул кулаком, как давеча своей дубиной, – наотмашь. Аж воздух загудел.
Однако чернокожий воин оказался проворнее ливонского рыцаря. Мягко присев, Кудо пропустил кулак Митяя над головой, после чего выпрыгнул с места и своим кулаком метко ткнул Митяя в подбородок.
Гигант покачнулся, но устоял. Толпа затаила дыхание. Митяй помотал головой, словно буйвол, с разбегу напоровшийся на сосну, после чего согнул руки в локтях и принялся теснить ловкого бойца к краю помоста.
– Кто с помоста сверзится – тот проиграл, – громогласно напомнил зрителям скоморох.
Но Кудо так быстро сдаваться не собирался. Сделав ложный выпад вправо, он прыгнул в противоположную сторону, по пути чувствительно заехав локтем Митяю по ребрам. Если бы это был настоящий бой и в руке Кудо был зажат обратным хватом короткий меч или кинжал, между сочленением доспеха противника вошел бы не локоть, а узкий клинок. Но доспеха не было, как не было и клинка, однако удар на короткий миг сбил противнику дыхание.
Митяй продышался и начал свирепеть. Его широкое лицо пошло пятнами, ноздри трепетали, как у рассерженного быка. Но, будучи достаточно опытным бойцом, несмотря на нахлынувшую ярость, теперь он вел бой расчетливо, экономя силы и не тратя их на широкие и в основном бесполезные замахи. Пара коротких тычков рассекла воздух вхолостую, однако третьим ударом Митяй настиг юркую цель.
Удар пришелся в грудь. Кудо приподняло над помостом и отбросило на пару саженей назад. Другой бы после такого удара отлеживался седьмицу – ан нет. Как ни в чем не бывало, чернокожий воин поднялся и вновь двинулся вдоль помоста.
– Железный он, что ли? – удивленно прошептал Тюря.
Однако через некоторое время толпа заскучала. Бойцы, учтя предыдущий опыт, кружили друг против друга, пытаясь достать противника редкими, но хорошо рассчитанными ударами. Слишком хорошо рассчитанными. Как известно, когда много и долго думаешь над чем-то, толку обычно немного.
Скоморох сначала смотрел на бой стоя, потом сел на углу помоста, свесив ноги и болтая ими в воздухе. Потом, устав, снова вскочил на ноги и стал прыгать, передразнивая бойцов. Наконец, и ему и зрителям все это порядком надоело.
– Эдак они до лета скакать будут, – проворчал кто-то в толпе. Скоморох, похоже, те слова услышал, подхватил бубен, ударил в него и заорал:
– Хорош топтаться, сердешные! Бой окончен. Нет победителя.
– Как это нет? – оскорбился Митяй. – Так я ж его…
– Ты – его, а он – тебя, получается ничья, – отозвался скоморох Васька. – Иди, иди отсель, детинушка, тебя свалить – это наковальню надо у кузнеца одолжить, и с утра до вечера той наковальней тебя охаживать. Дай другим бойцам кулаками помахать – потешиться.
Митяй насупился, повернулся спиной и пошел прочь. Кудо, не утруждая себя разборками, уже стоял за спиной купца Игната в своем кожаном доспехе – и когда успел надеть?
Скоморох снова скакал по помосту, завлекая народ серебряной гривной и покрикивая:
– Гей, народ козельский, кто следующий?
Семен, бросив взгляд в сторону Игната, усмехнулся криво и сбросил с плеч на руки работника медвежью шубу.
– Пойду-ка и я разомну косточки, – громко сказал он. – Авось на бедность чуток денег заработаю.
Народ шутку воспринял благожелательными смешками. Купец Семен славился в Козельске не только своим богатством, но и сноровкой в кулачном бою. К слову сказать, не было еще случая, чтобы Семен проиграл кому-либо в ярмарочном поединке. Однако охотники помериться силами находились всегда – и всегда уходили ни с чем. Если уходили. Бывало, что смельчаков уносили. Кулачный бой на Руси – забава жестокая…
Семен легко запрыгнул на помост и развел руки в стороны, разминая плечи.
– Ну что, люди добрые, позабавимся? – крикнул он. – Побьет сегодня кто-нить купца али снова не получится?
– А ежели вдруг получится? – крикнул кто-то из толпы.
Семен хмыкнул.
– А ежели получится, тому сверх скоморошьей гривны еще две своих положу.
Толпа зашевелилась – кто-то напористо протискивался к помосту.
– Ишь, как старается, – негромко сказал скоморох.
Семен пожал плечами.
– Знамо дело – три гривны деньги немалые.
Скоморох присмотрелся.
– Так это же…
Из толпы вывалился Никита и решительно полез на помост.
Семен выпучил глаза.
– Ты???
– Я, брат! – сказал Никита, играя желваками.
– Не буду я с тобой биться, – сказал Семен. – Еще зашибу ненароком – люди скажут, меньшого брата убил.
Никита засмеялся. Но не было в том смехе веселья.
– А что люди скажут, – громко сказал он, отсмеявшись, – когда узнают, что ты у меньшого брата невесту увел и силком за себя замуж брать собираешься супротив ее воли. Об том ты не подумал?
В толпе начали шептаться. Глаза Семена медленно стали наливаться кровью.
– Ладно, щенок, пожалеешь, – прошипел он сквозь зубы. – Убить не убью, но покалечу. Чтоб впредь неповадно было за чужими невестами бегать.
– А я тебя, ежели чего, и калекой достану, – тихо сказал Никита, сжимая кулаки. – Только ты не хвались, братец, идучи на рать, а похваляйся, коли верх возьмешь.
Глаза Семена стали пустыми и холодными. Похоже, ему удалось совладать с собой. Злость – плохое подспорье хорошему бойцу.
– Возьму, не сумлевайся, – сказал он, становясь в боевую стойку. – А три гривны бабке Степаниде отдам, пусть тебя дурня опосля выхаживает.
Никита прищурился, словно охотник, выискивающий место, куда всадить стрелу.
– Гривны свои себе оставь, – процедил он сквозь зубы. – Может, у чертей в аду себе местечко потеплее прикупишь.
Хоть и был Семен бойцом опытным да бывалым, но всякому хладнокровию предел бывает. Взревев, он бросился на брата. Но тот, как давеча Кудо, увернулся ловко и со всей дури звезданул брата наотмашь кулаком, будто нож всаживал. Кулак ударил в нос, кровь хлестанула ручьем.
Семен издал какой-то утробный звук, мотнул головой и, не обращая внимания на кровь, ринулся вперед, расставив ручищи. Уже не драться, а поймать, сдавить, задушить, втереть в струганые доски помоста.
Отступать было некуда. Никита попятился.
– Поберегись! Край! – крикнули из толпы. Никита отпрянул от края помоста – и угодил в расставленные лапы. В лицо изо рта Семена ударило чесночным духом и сладковатым запахом крови. Потом живой капкан захлопнулся. Страшно сдавило ребра.
– П-попался… змееныш… – выдохнул Семен.
Жуткая, заляпанная кровищей борода придвинулась к лицу Никиты. Он попытался вздохнуть – не получилось. Тогда он с усилием вытолкнул из груди остатки воздуха и плюнул в глаза брата.
Кривая ухмылка исказила лицо Семена. Он лишь сдавил сильнее руки, сморгнул слюну и ближе придвинул лицо, внимательно глядя в глаза Никиты и наблюдая, как гаснет в этих глазах жизнь.
Тягаться с Семеном и вправду было бессмысленно. Никита понял: еще немного – и всё. Эта борода в уже подсохших на ветру кровавых сосульках и эта ухмылка поверх нее – последнее, что он видит в жизни.
Образ Насти возник перед глазами.
– Хххрррр… ен тебе!!! – вытолкнул из себя Никита и, откуда силы взялись, со всей мочи ударил лбом в эту самую омерзительную ухмылку.
Кровь хлынула у обоих. У Семена изо рта, а у Никиты – из широкой ссадины на лбу. Семен икнул, недоуменно хлопнул глазами и чуть ослабил хватку, но этого хватило Никите, чтобы щукой выскользнуть из смертельных объятий.
Они стояли друг против друга, пошатываясь и сглатывая кровь. Толпа затаила дыхание.
– Будя! – прогремел над людскими головами голос воеводы. – Люди на забаву пришли смотреть, а не на смертоубийство.
Но братья его не слышали. Сейчас во всем мире было только два человека – и для каждого из них это было слишком много.
Семен сделал шаг вперед.
– Разнять!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49